Земля и море - Вилис Лацис

— Расскажи еще что-нибудь. Хочется обо всем узнать.

Это были прекрасные дни. Даже Аустра отошла в сознании Алексиса на второй план. Существовал лишь Дейнис и его рассказы.

— Как поживает Лаурис? Чем он летом занимался?

— Да так, кое-чем. Скажи, Алекси, что это за ерунда получилась, когда он удрал с твоей свадьбы? Мы надивиться не могли.

— Не знаю. Ему было как-то не по себе.

— Не поссорился ли он с кем-нибудь?

— Лаурис? Нет, он напоследок крепко выпил и потанцевал.

— Да, да. Он и сейчас какой-то странный. Вернется с моря и никуда не показывается. Частенько гуляет на дюнах в одиночестве. В разговоре с ним, кроме «да» и «нет», ничего не услышишь. Прежде он таким не был.

Дейнис делал лодку две недели, зато и было на что поглядеть. Поставив уключины, сделал гнездо для мачты, слани и руль. Пришлось, конечно, вытесать и две пары весел. Вскоре после этого за клетью Эзериешей запылал костер, и оба земляка начали варить смолу в старом котле. Смолить лодку пожелал сам Алексис. Его пьянил запах смолы, и как чудесно бывало по вечерам, впервые за долгие месяцы, увидеть почерневшие от смолы руки — не хотелось даже отмывать их. С первого раза лодка сделалась светло-коричневой — сквозь слой смолы просвечивала желтизна дерева.

— Пусть посохнет несколько дней, потом спустим на воду, — сказал Алексис. — Раньше понедельника выходить на ней не стоит.

Дейнис ничего не имел против того, чтобы остаться еще на несколько дней. Здесь его кормили, как барина, и стелили на хозяйской половине. Вечером никто не ложился до тех пор, пока сам Дейнис не напоминал, что пора спать, а это всегда случалось далеко за полночь. С видом знатока он осмотрел усадьбу и скотный двор. Лошади ему понравились, но он видывал и лучше, когда искалечил ногу на конных состязаниях.

— В России, у князя, бега происходили каждую осень. У него было десять жеребцов и восемнадцать кобыл. В состязаниях принимали участие лишь самые лучшие. Как-то случилось, что призы взяли соседние помещики. Лошади князя не получили ни одного приза, но главный приз пока еще не был разыгран. Князь обращается ко мне: «Господин Бумбуль, как вы считаете, неужели мы действительно проиграем?» Я попросил его выпустить на состязания меня, может быть еще удастся спасти положение. Мне подвели лучшего коня — капризное животное: его нельзя было ни пришпорить, ни бить, он сразу начинал упрямиться. А что я сделал? Похлопал его по шее и дал кусок сахару. Не успел я тронуть поводья, как он — стрелой мимо гостей и на полверсты обогнал остальных. Главный приз — наш, но конь был умный и знал, что за финишем следует остановиться. Он, понятно, ничего дурного не замышлял и сразу после такого бешеного галопа встал как вкопанный. Я этого не предусмотрел, и меня со всего маха выбросило из седла. Нога оказалась сломанной. Князь в отчаянии, не знает, как быть, а тут еще у коня начались колики. Меня собирались отправить в больницу, и, возможно, это было бы лучше, но мне хотелось вылечить коня, и я отказался от больницы. Коня-то вылечил, а сам на всю жизнь остался хромым.

— Значит, вы умеете заговаривать колики? — спросил Эзериетис.

— Да, и, кроме того, знаю заговор от змеиного укуса, — не без гордости заявил Дейнис.

И надо же было случиться такому, что на следующий день заболела лучшая лошадь Эзериетиса; взоры всех с мольбой и надеждой устремились к Дейнису.

— Помогите же…

Дейнис осмотрел лошадь, пощупал кожу на ее шее, заглянул в зубы и после продолжительного раздумья изрек:

— Да, так оно и есть. Эта болезнь мне знакома…

Растирая шею животного и чертя на ней пальцами какие-то странные кресты, он таинственно бормотал непонятные заклинания и, наконец, сказал:

— Возьмите под уздцы и гоняйте ее по двору, пока не вспотеет. Вся болезнь должна потом выйти.

Полагаясь на знания Дейниса, работники по очереди гоняли лошадь по двору до тех пор, пока она не покрылась пеной. Но улучшения не наступило. Лошадь хрипела, закидывала голову и, казалось, совсем обессилела. Алексис тем временем на свой риск послал за ветеринаром. Когда ни после второй, ни после третьей попытки знахарство не дало положительных результатов, за спиной Дейниса послышались хихиканье и перешептывание. Он понял, что пора отступать, но следовало сделать это, не теряя достоинства.

— Теперь оставьте ее! — приказал он.

Подойдя к лошади, долго ощупывал ей шею, приложив ухо к боку, выслушивал дыхание, затем озабоченно пробормотал:

— Так я и знал…

С минуту поразмыслив про себя, он повернулся к окружавшим его людям:

— Кто-нибудь из вас умеет говорить по-французски?

— Куда уж нам… — смущенно произнес кто-то.

— Это плохо, — сказал Дейнис. — У лошади не простые колики, а французские. Их можно заговорить только на французском языке, а я его не знаю.

Проговорив это, он с невозмутимым видом ушел в комнату. Позже, когда ветеринарный врач установил совершенно другой диагноз, прописал лекарство и вдоволь посмеялся над французскими коликами, Дейнис презрительно усмехнулся.

— Что же ему остается говорить? Ведь он не может признаться, что какой-то мужик умнее его. Да знает ли он вообще, что такое французские колики? Вот ему удивительно и смешно. А я знаю.

Дейнис был и остался умнее всех. Что с ним поделаешь! Но Эзериетис чуть не поплатился лошадью. Этот случай всем хорошо запомнился, и, если кто-нибудь заболевал и болезнь сразу не могли определить, люди говорили: «У него французские колики».

7

Спуск лодки на воду был торжественным событием. Всем руководил и распоряжался Дейнис. До берега лодку доставили на лошади, а дальше мужчины подняли ее на плечи и спустились к воде. В одном месте, где возле берега было очень мелко, построили мостки.

— Положить слани! — командовал Дейнис, когда лодка уже наполовину была спущена в воду.

Это распоряжение пришлось выполнять одному Алексису, потому что остальные ничего не понимали. Взяв конец цепи, к которой была привязана лодка, Дейнис командовал дальше:

— Сталкивай!

Лодка вышла на свободную воду. Дейнис, накинув цепь на кол у мостков, сошел на берег.

— Посмотрим теперь, какова она на воде.

Отойдя вместе с Алексисом на несколько шагов от края воды, они долго смотрели, как лодка держится на воде. Держалась она действительно великолепно: нос слегка приподнят, а оба борта лежали так ровно, что казалось, перекинь с одного на другой доску и налей на нее ртуть, она не скатится.

— Полезай теперь в нее и качай, — сказал Дейнис.

Это опять предстояло делать Алексису. Поставив ногу на край лодки, он пытался опрокинуть ее, но она лишь слегка накренилась, не коснувшись воды даже верхним краем борта. Лодка была вполне остойчива, годилась и для гребли и для плавания под парусами.

— Ну как, не сыровато? — шутил Дейнис. — Сумеешь пройтись на полных парусах?

Алексис улыбнулся.

— Ты чертова перечница, Дейни. Ведь это преступление — такую лодку запереть в какую-то пресную лужу.

— Пустяки, — сказал Дейнис. — Не беда, если и здесь узнают, какие бывают настоящие лодки. Гм, да… Ну, а как насчет горячего? За границей принято при спуске корабля на воду разбивать бутылку шампанского. Я считаю это безрассудным мотовством — бить бутылки и выливать стоящий напиток в воду! По-моему, гораздо полезнее, если мастер ополоснет им свои внутренности.

Алексис предусмотрел это, и скоро в руках Дейниса булькала бутылка водки. Когда она была распита, Дейнис заявил, что новое судно теперь обмыто и может отправляться в свой первый рейс. Алексис сел на весла, Дейнис — на руль. Они пересекли озеро, сделали несколько кругов, разворачивались, останавливались на полном ходу. Все шло как нельзя лучше.

Потом они испытали грузоподъемность лодки. Для этого заставили войти в нее всех участников церемонии, нагрузили тяжелыми камнями и прошли вдоль берега, потому что Аустра, которая тоже села в лодку, боялась глубины.

— Теперь я могу спокойно — возвращаться домой, — сказал Дейнис. — Моя совесть чиста.

Блестящая демонстрация новой лодки вновь подняла Дейниса в глазах окружающих. Неприятный случай с французскими коликами был забыт, все восхищались мастером. Хмурился и молчал только Эзериетис. А Дейнис говорил:

— Это еще не все. Вам бы следовало посмотреть, какие моторные лодки и яхты я умею делать! Один мой трехмачтовик этой весной ушел через океан в Америку. О, будь у меня побольше денег, я бы построил верфь! Мне надоели жалобы, что скоро не останется ни одного парусника, некому строить, а при чем здесь я? Если бы я продолжал еще работать редактором, я написал бы об этом в газету, а теперь я бессилен.

— Так вы и редактором были? — изумился Эзериетис.

— Да, почти два месяца. Это в то лето, когда началась война. В Риге тогда выходила газета, которая постоянно поносила царя и министров. Как только напишут что-нибудь похлеще, так редактора волокут в темную. Поэтому настоящие редакторы не подписывали газету, для этого нанимали ответственного редактора. Дошло до того, что никто не соглашался идти на эту должность. Попросили меня. Обещали хорошо платить и не загружать работой, за это я позволял им печатать в конце газеты мою фамилию и в случае чего ходил отсиживаться. Я решил, что дельце выгодное, и мы ударили по рукам. Сто рублей в месяц на всем готовом, вечером идешь в ресторан с разными образованными господами — неплохое житье! Мне все брюки и воротнички стали тесны, пришлось покупать новые. Вы не представляете, я в то время носил сорок пятый размер воротничков!