Готтленд - Мариуш Щигел

— В чехословацкой партии было много порядочных людей, которые пришли в ужас от того, что они натворили, — сказал по прошествии тридцати лет тот же мужчина, который объяснял на кладбище пану Важному, что писательство столь же невеселое занятие, как погребение покойников.

(Это был Павел Когоут. По-видимому, он имел в виду и самого себя. Последние стихи, воспевающие режим, он написал уже после смерти Сталина: «Он не умер! Лишь дремлет во тьме, / Он навечно в тебе и во мне».)

Европа не верила своим глазам и ушам: вот вам коммунистическая партия, которой не нужно применять силу, чтобы вновь получить поддержку масс.

Через полгода после съезда с должности сняли первого секретаря, который был к тому же и президентом страны. Речь идет об Антонине Новотном — мрачном, серьезном мужчине. Он был убежден: все, что выходит за рамки советской модели, не является социализмом. В январе 1968 года на посту первого секретаря ЦК его сменил Александр Дубчек. Он разрешал свободно высказываться и сфотографировался в одних плавках в бассейне.

Люди перестали друг друга бояться, а общество удивлялось само себе.

Можно сказать, произошло чудо.

Газеты и телевидение постепенно становились менее бесцветными. Из театра и кино исчезла скука. Вышли запрещенные книги. Была упразднена цензура.

На карикатуре в прежде официозной газете «Руде право» один человек говорит другому за столиком кафе: «Не о чем стало разговаривать. Все есть в газетах».

На другой карикатуре влюбленная пара стоит под деревом. Парень вырезает на коре большое сердце, а в центре его — слово «ДУБЧЕК».

Даже у нас на стенах люди писали лозунги: «Вся Польша ждет своего Дубчека».

Урра!

Тридцатидевятилетний Прохазка писал фельетоны и ежедневно встречался с молодежью. Митинги проходили тогда даже в городских парках.

«Не каждый может быть философом, но каждый в своих же собственных интересах должен полчаса в неделю думать», — советовал он в своей книге «Политика для всех». Книга мгновенно стала бестселлером. Прохазка получал по пятьдесят писем в день, потому что во многом помогал разобраться.

«Можно ли вообще сегодня быть счастливым?» — спрашивали его. Или: «Почему рецензенты сравнивают чешский фильм “Старики на уборке хмеля” с “Вестсайдской историей”, а простой гражданин до сих пор не имеет права посмотреть этот американский фильм, хотя с момента его премьеры прошло уже шесть лет? Вы подтверждаете, что члены ЦК тайно смотрят американские фильмы?»

— Нам вменяют в вину, — говорил Прохазка молодежи, — что мы нападаем на социализм. Но эта обвинения выдвигаются теми, кто превратил социализм в мрачную тюрьму для разума. («Он был как первые христиане, — добавляет дочь. — Верил, что лучше социализма ничего нет. Мой сын до сих пор считает, что тогдашние предложения деда могли осуществиться. Но я всегда повторяю, что для этого понадобились бы ангелы».)

В марте 1968 года на встрече в Славянском доме в Праге Прохазка произнес знаменитую фразу о цензуре: «Не затем человек так долго учился говорить, чтобы потом ему затыкали рот».

«Уррра!» — крикнула в ответ толпа студентов.

«Некоторые историки до сих пор уверены, что главной целью советского вторжения было уничтожение у нас свободы слова», — написал в 1999 году Дубчек.

«Мы перестаем бояться чудовищ», — говорил Прохазка.

«Поворот к демократии вовсе не должен означать поворота к капитализму».

И еще: «Не будем учить волов летать по воздуху. Если уж кого и учить, то лучше лошадей. Они в два с половиной раза умнее».

Руки

Вернемся к вечеру 21 марта 1970 года.

Сначала телезрители увидели приземляющийся в аэропорту пассажирский самолет с надписью «Air Fiance».

Потом здание терминала с надписью PARIS.

Париж — красивый город с множеством достопримечательностей. Но не все из нас ездят туда, чтобы ими восхищаться, — говорил решительный женский голос.

После надписи PARIS все увидели салон автомобиля и две руки. Белые манжеты рубашки высовывались из рукавов пальто. Обе руки управляли «мерседесом». В правой время от времени появлялась сигарета, и рука стряхивала пепел в пепельницу на приборной панели.

В фильме «Свидетельства с брегов Сены» снимались только две руки.

Машина ехала. Через лобовое стекло виднелось шоссе. Как уверял женский голос, это была дорога из аэропорта в Париж, но скорее она напоминала дорогу из Праги в Карловы Вары.

Невидимый обладатель рук разговаривал с пассажиром — тоже невидимым.

Можно с уверенностью сказать, что мужской голос в машине принадлежал писателю Яну Прохазке. Он говорил следующее:

— В субботу я встречался кое с кем из правительства. Они — полные кретины. И Дубчек ничуть не умнее.

— Хм, — произнес второй голос.

— У него добрые намерения, но возможности, конечно, ограничены… Это определенно не тот человек, который способен что-то делать, а не просто приспосабливаться к обстоятельствам.

— Да, но… — вставил голос.

— Значит, ему следует распрощаться с руководящей должностью в партии. Иначе это просто идиотизм.

— Хм.

— Они должны найти решение проблемы! Управу на этих глупых уборщиц и кухарок, которые оказываются наверху благодаря столь же недалеким секретарям.

— Ну да, — согласился голос.

Голос

Все эти «хм» и одобрительные «ну да» принадлежали известному профессору, с которым писатель встретился два года назад. Они проговорили четыре часа и выпили бутылку водки. Запись представляла именно этот их разговор.

Они никогда не были вместе в Париже. Ни разу не ездили вместе на машине. «Мерседес» не принадлежал ни профессору, ни писателю. У Прохазки вообще не было машины и даже водительских прав. Несмотря на то, что голоса обоих мужчин заглушал гул мотора, было слышно эхо, которого в машинах не бывает. Несложно догадаться, что разговор происходил в каком-то другом месте, где стены покрыты, например, плиткой.

И действительно, эхо звучало в облицованной кафелем кухне профессора.

— Зачем мы это показываем? — вопросила дикторша. — Чтобы вы сами увидели, какие вольности позволяют себе те, кому вы так верили.

Когда домой позвонили «взбешенные шахтеры из Остравы», Прохазка долго объяснял им, что это его слова, но не его фразы.

(Мы знаем об этом факте, поскольку в архивах Службы безопасности лежат рассекреченные в марте 2001 года инструкции, указывавшие, кто должен звонить Прохазке и что говорить. Мы знаем также, как эти задания были выполнены.)

Жена отключила телефон.

— Ты какой-то бледный, — сказала она Объекту наблюдения. О. Н. ничего не ответил.

Крюк

Уснуть они не могли.

Вдруг, в четыре утра, они услышали звон разбитого стекла.

Прибежали в гостиную.

Со стены упало большое зеркало и разбилось.

Высоко под потолком остался только крюк.

Писатель посмотрел на крюк, потом на жену и спросил, что все это может значить. Жена не ответила.

Дочь Ленка говорит, что зеркало не выдержало напряжения в квартире, где шесть человек не могли заснуть и мучились.

Балкон

Он долго отказывался верить, что можно так манипулировать записью.

— Прохазка был сценаристом, его фильмы получали награды. Я понимаю, не он их монтировал, но он же должен был знать, что можно сделать с пленкой, — размышляю я вслух.

— Нет, он не мог этого понять. На самом деле он так и остался наивным парнем из деревни, — говорит жена писателя Магулена.

Он перестал выходить из дому.

Народ поверил телевидению.

Кундера сказал, что людей, которые сами при каждом удобном случае обсуждают за глаза своих друзей, больше возмущал их любимый Прохазка, чем методы тайной полиции.

Две недели он ходил туда-сюда по балкону.

Если шептал что-то себе под нос, его слушали — о чем он не догадывался — девять микрофонов.

На четырнадцатый день у него подскочила температура: сорок градусов.

Он сидел и писал. Переписывал на машинке сотни объяснительных записок. В редакции газет, на радио и телевидение. Ни одна из них так и не была опубликована. Тогда он послал письма с объяснениями своему парикмахеру и директору любимого китайского ресторана.

В университете никто не разговаривал с Ленкой: она была дочерью предателя Весны. Ленка принесла на занятия двадцать экземпляров письма отца — хотела раздать их однокурсникам, чтобы те прочитали его объяснения. Младшая, Ива, тоже взяла копии в гимназию.

Но студенты попросили: «Не давай нам это письмо».

Не пачкай людей.

Зачем вообще дотрагиваться до этих листков?

Наивность

Режиссер и телевизионный документалист Хорди Ньюбо внимательно прослушал в наушниках (слышимость на порядок лучше) звуковую дорожку «Свидетельств с брегов Сены». Сегодня, по прошествии тридцати лет, он уверен, что слова Прохазки не переставляли. «Он действительно говорил, что Дубчек был наивен и так далее. А разве не был? Сейчас каждый скажет, что был. Только в тогдашней Чехословакии это было похоже на сущее святотатство».