Готтленд - Мариуш Щигел
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сам Дубчек впоследствии честно признался, что его подвело воображение: «Беда моя была в том, что у меня не было стеклянного шара, который помог бы предсказать вторжение».
20 августа 1968 года в 23.00 русские напали на Прагу с воздуха. В пражском аэропорту из самолетов выгрузились танки и орудия (поляки вошли по суше через Градец Кралове). На рассвете, перед тем как Дубчека и еще пять человек из руководства похитили, семеро советских парашютистов вломились в его кабинет. «Они мгновенно, — вспоминает Дубчек, — заняли позиции у окон и дверей. Это было похоже на вооруженное ограбление. Я машинально потянулся к телефону, но один из солдат нацелил на меня автомат, схватил телефон и вырвал с корнем кабель».
Вместе с другими Дубчека посадили за большой стол. Рядом с ним сидел его друг, председатель Национального собрания Йозеф Смрковский (тот самый, чью урну через пять лет нашли в венском экспрессе). «Вот уж поистине, — пишет Дубчек, — нас здорово охраняли, пока мы сидели за столом, — в затылок каждого был нацелен автомат». Когда они выходили, он заметил начальника своей канцелярии Сояка. «Я шепнул ему, чтобы он берег мой портфель, в котором находились правительственные документы: не хотел, чтобы они попали в руки русских. Я не знал тогда, что Сояк был одним из советских “помощников”».
Похищенный и содержавшийся под стражей у русских («в Кремле мне даже не дали смыть с себя пыль и грязь предыдущих трех дней»), Дубчек знал, что его страну захватила гигантская военная машина и нет в мире силы, способной ее прогнать. Тем не менее он вспоминает, что, только уже сидя перед Брежневым и не сомневаясь, что его принудят подписать акт капитуляции, осознал самое важное: «В этом сумасшедшем доме нет и не может быть идеалов, которые мне дороги и которые, как я считал, обе стороны разделяют».
Разве это не наивно?
Вплоть до этого момента он верил, что у тех есть какие-то идеалы!
Посылки
Когда семья Прохазки радостно ожидала перед телевизором его бенефиса, Александр Дубчек уже не был первым секретарем, а был послом в Турции. (Через три месяца он стал сотрудником Государственного управления лесным хозяйством в Словакии.) Первым секретарем ЦК был теперь Густав Гусак.
Профессор, которому в «Свидетельствах с брегов Сены» принадлежали «хм» и «ну да», — это историк литературы Вацлав Черный. В 1931 году в возрасте двадцати шести лет он стал доцентом в Женевском университете. Профессор открыл неизвестные пьесы Педро Кальдерона и быстро был признан одним из самых выдающихся представителей чешской культуры XX столетия. Непреклонный противник коммунизма, он служил мишенью пропагандистских кампаний со времен сталинизма вплоть до своей смерти в 1987 году. Если профессор занимался Средневековьем, его обвиняли в пристрастии к эпохе темноты и невежества, если барокко — в восхищении иезуитами, если романтизмом — в индивидуализме, недостойном гражданина социалистической страны. Иберистикой же он интересовался исключительно из любви к генералу Франко. По окончании Пражской весны профессор Черный вынужденно ушел на пенсию и печатался только в эмигрантских издательствах.
Авторы телевизионной провокации сознательно не пустили в эфир многое из того, что он говорил, — это они оставили для радиосериала.
Радио передавало цикл программ «О профессоре Черном и других». Другие — это Прохазка, Гавел и Когоут, которых подслушивали дома у профессора.
«Лед тронулся», — гласило название первой серии.
Слушателям сообщили, как пленки попали в СМИ: «Истории известно множество невероятных случаев, когда на свет божий всплывало то, что должно было навсегда остаться скрытым».
И дальше: «В нашем случае так же неожиданно на столах руководителей средств массовой информации появились посылки. Отправитель не значился, но, судя по штампу, они были отправлены из города на Сене. В посылках был не коньяк, хотя им славится эта страна, а магнитофонные пленки. Мы услышали знакомые голоса, известные нам по Пражской весне».
Вацлав Гавел на пленках говорил о возможностях создания социал-демократической партии по шведскому образцу. В ее рядах он видел как раз профессора Черного.
Профессор сказал Прохазке с глазу на глаз, что он не отказывается, «но сначала Дубчек должен выиграть. Это нужно ему, не мне. Ему! Когда он самостоятельно одержит победу, тогда появлюсь я. И если понадобится — даже выступлю против Дубчека».
«В дрожь бросает, — сказал комментатор, — когда мы слышим, как цинично, без тени смущения и стыда они торговали судьбой государства и народа». И закончил: «Мы понимаем, какие замысловатые риторические конструкции воздвигнут вокруг нашего сериала буржуазные СМИ, нам знаком уже этот истерический ор. Но пленки должны были стать достоянием общественности. Голоса, которые вы слышите, когда-то произносили речи, лившие бальзам на души. А говоря между собой, эти люди не скрывали ненависти к нашему миру».
(Что касается буржуазных СМИ: «Süddeutsche Zeitung», к примеру, написала, что в Праге уже в 1970-м наступил год «1984».)
Дом престарелых
Режиссер Ньюбо недавно пытался выяснить, где сегодня находятся авторы тех передач. Документация «Свидетельств с брегов Сены» пропала, ящички телевизионной картотеки зияли пустотой.
Тех, кто перечислен в титрах телепрограммы, уже или нет в живых, или никто ничего о них не знает. Человек, возглавлявший в 1970 году пражское телевидение, перестал там работать в середине восьмидесятых, и найти его адрес невозможно. «Руде право» утверждало, что материал берет из радиопередач некоего Карела Яника, и хвалило хорошую работу редактора. Такого человека не существовало. Карел Яник — это тайная полиция.
Тогдашний министр внутренних дел еще жив. Режиссер увидел его сгорбленную спину в доме престарелых. «Он может подумать, что вы его мать», — предупредила медсестра.
«Ухо»
Конец пятидесятых.
Людвик, секретарь некоего министра, с женой Анной возвращаются с приема. У подъезда выясняется, что он потерял ключи, и они вламываются в собственный дом.
Ключи нашлись. Торчат в замке, но с внутренней стороны. А ведь они, уходя, заперли дверь, и Людвик положил ключи в карман.
Кто-то вырубил электричество. Анна пьяна и упрекает мужа, что тот не в состоянии даже починить пробки. Они спорят по пустякам, ожесточенно жестикулируют, и вдруг на кухне у кого-то из них падает вилка. Падает в щель между двумя шкафчиками. Анна пытается ее оттуда вытащить и находит… ухо.
Людвик в панике начинает жечь компрометирующие его документы. Бросает горящие обрывки в унитаз, спускает воду. Ванная заполняется едким дымом, но окно открыть они не решаются, поскольку заметили, что за их домом из машины наблюдают двое мужчин.
Второе ухо они находят в ванной под кучей грязного белья.
Еще одно — высоко под потолком, на подоконнике окошечка в ванной.
(Прохазка написал рассказ об ухе уже после советского вторжения. В скором времени его друг снял по мотивам этой истории фильм «Ухо».
Ухо — это миниатюрный кубик с антенной величиной с ресницу. Передатчик.)
Людвик догадывается, что его начальник, живущий на противоположной стороне улицы, посажен под домашний арест. Что же еще может означать отключение электричества в его особняке и три найденных жучка? Наверняка придут и за ним. Анна готовит мужа к аресту, пакует ему рубашки.
Когда герой фильма уже продемонстрирует зрителям свой страх, слабохарактерность и трусость, утром к нему придут — не для того, чтобы арестовать, а для того, чтобы назначить министром.
Табу
«Ухо» мгновенно обросло легендами и было предназначено к уничтожению. Существовала только одна копия фильма. Говорили, что это — «арестованное произведение номер один». Писали, что это один из лучших чешских фильмов в истории кино и уж точно самый лучший фильм режиссера Карела Кахини.
Арест фильма длился двадцать лет.
Ухо — персонификация невидимого существа. Продолжение идей Кафки. Все знают, что оно постоянно начеку, о нем нельзя говорить даже шепотом, и только Анна — по своей глупости и обозлясь на мужа — позволяет себе кричать на весь дом: «Ухо… Чертово ухо!..» В новелле Прохазки ухо — некий сакральный символ. «Оно становится каким-то божеством, имени которого никто не смеет произнести вслух», — написал рецензент.
Прохазка не подозревал, что его самого прослушивают и записывают уже с самых первых дней Пражской весны, с момента прихода Дубчека к власти. Он считал, что это начали делать только после вторжения Советов.
Сам же Дубчек получил в подарок техническую новинку: прототип чехословацкого цветного телевизора. Ему следовало проверить дома, как подарок работает. Поняв, что в нем жучок, он перестал им пользоваться, вынес в подвал и сознательно никому об этом не сказал. Через две недели человек, который подарил ему телевизор, сам проговорился: «А что это вы, товарищ Дубчек, уже не смотрите цветной телевизор?»
