Мамусик против Ордена Королевской кобры - Анна Михайловна Пейчева

— Просто у вас такие тонкие ловкие пальцы… На музыканта вы не похожи, я подумала, раньше вы были ювелиром… — выкрутилась я. Наверное, если бы шеф чуть больше спал в последние дни и чуть меньше работал, он не поверил бы этому жалкому оправданию; но, по всей видимости, его уставший мозг с облегчением принял мое объяснение. Поэтому я смело двинулась вперед: — Хорошо, открыли вы сейф, а дальше?

— А дальше не помню, — пожал плечами шеф-повар. — Только протянул руку за книгой — в затылке вспыхнула яркая боль, в глазах потемнело, я потерял сознание. Шандарахнули меня чем-то сзади. — Он пригладил и без того напомаженные волосы и поморщился. — До сих пор голова трещит… Очнулся — сейф пустой, книги нет. Разорванный ежедневник на полу валяется… Я и давай звонить директору и в полицию.

— А может, сам директор эту вашу книжку и украл? — вдруг осенило меня.

— Зачем? — с недоумением сказал Порфирий. — Разве что ради страховки… Но денег у него и так хватает, он уже лет пятнадцать живет в собственном роскошном особняке в Испании. К тому же в день кражи он давал званый обед для членов королевской семьи, его видели не меньше сотни человек… Нет, исключено.

— А как же видеонаблюдение? — сообразила я.

— Камеры почему-то были отключены, и даже все предыдущие записи оказались стерты с сервера, — вздохнул Порфирий, а я вспомнила, что и Володя вчера говорил что-то подобное. — Хакеры не дремлют. Понимаете теперь, почему полиция так зацепилась за вашего сына, у которого оказалась единственная улика, имеющая отношение к делу?

— Хотела бы я вам ответить, что понимаю, — призналась я, — но не могу — у Степочки же такое честное, открытое лицо! Неужели полицейские сразу не распознали, кто перед ними? Никакой не преступник — а невинный, добрый, порядочный мальчик!

А вот про Порфирия Петухова такого не скажешь, думала я, выходя из ресторана на свежий воздух. Эксцентричный шеф-повар, честно говоря, показался мне довольно подозрительным.

И история эта про нежданный удар по голове какая-то глупая.

И рецепт был накарябан на листке из его ежедневника, то есть ёжедневника.

Кто знает — может, Порфирий решил продать «Книгу Пряностей» тем самым конкурентам, о которых он все время твердил? А что, он вполне мог пойти на такой шаг ради сертификата в известный салон красоты или, например, путевки в итальянскую распродажную деревню. Или его подговорил директор — «для поддержания имиджа», чтобы пробудить новую волну интереса к своему ресторану?

А может, шеф-повар и вовсе сжег книженцию на гриле, чтобы вынудить директора ввести новое меню, имени императора петербургской кулинарии Петухова. Глядишь, вскоре ресторан переименуют в «Туфельку Порфирия». Это он сейчас притворяется, что ужасно недоволен, а может, хитрец всю жизнь ждал такого шанса!

Я отыскала в сумке мобильный и набрала Володин номер. Пусть немедленно раздобудет мне телефон Орлова, нужно срочно рассказать ему все мои версии, а то сам полковник до таких замысловатых махинаций вряд ли додумается.

Если поспешить, то Степочка уже к обеду может быть дома.

Приготовлю ему что-нибудь с майонезом.

Глава 9

Нет, ну какой же бесстыдник этот полковник Орлов! Нашел время таскаться по командировкам! В тот самый момент, когда мой сыночек за решеткой!

Володя с сожалением в голосе сообщил мне по телефону, что полковник вернется через неделю, а то и две. А пока он недоступен.

В общем, зря я наготовила целый противень мяса по-французски, укрытого толстенным одеялом из лука, сыра, помидоров и, конечно, майонеза.

Степочка по-прежнему оставался в «Крестах».

— Представляете, Яков Матвеевич, — жаловалась я соседу, которому вкратце уже рассказала про свою сегодняшнюю поездку в «Туфельку Екатерины». — Какие все-таки равнодушные чурбаны эти полицейские! Им и дела нет, что мать изводится, места себе не находит, ведет за них, бездельников, расследование… Да вы кушайте, Яков Матвеевич, кушайте, пока мясо горячее… — Я занесла соседу угощение, не пропадать же добру. — Хорош гусь этот Орлов! Небось прохлаждается сейчас в своей командировочке, пьет пиво литрами в немецких забегаловках. А мой малыш страдает среди отвратительных, гадких, грязных преступников… Проводит свой отпуск в тюрьме… Хорошо хоть в отдельной камере. Надо будет Володе сказать, чтобы Степочкину кровать развернули изголовьем на север, так спится лучше.

— Любовь Васильевна, полагаю, Владимир уже сделал всё что мог, — предположил Яков Матвеевич, аккуратно складывая вилку и нож крест-накрест на пустую тарелку. — Благодарю, мясо просто восхитительное, как всегда… Может быть, не стоит снова беспокоить майора?

— Но я же ничего особенного не прошу, всего лишь немного подвинуть кровать! — Я в недоумении распахнула глаза. — Разве это беспокойство? Нет, Яков Матвеевич, я всегда говорила: не понять вам материнское сердце!

Я тут же набрала Володю и дала ему подробные инструкции по поводу расположения кровати, заодно попросила предоставить Степочке приличную туалетную бумагу, непременно трехслойную, она сама нежная.

Майор Уточка односложно соглашался. Когда я начала говорить про бумагу, мне показалось, что он фыркнул в трубку, однако Володя сказал, что он просто чихнул.

— Вот, а вы говорили, что он уже сделал всё что мог! — торжествующе объявила я. — А ведь если бы я сейчас не позвонила, они бы там в «Крестах» и не додумались положить Степочке трехслойную туалетную бумагу!

Яков Матвеевич посмотрел на меня с сомнением, поправил очки на переносице, как бы готовясь что-то сказать, но так ничего и не сказал.

— Может, чайку попьем? — предложила я на радостях.

— Я для вас уже заварил «клубнику со сливками», — церемонно наклонил голову Яков Матвеевич. Дневное облачение его представляло собой, как всегда, образец высокого стиля: светло-серый в мельчайшую клетку костюм, такая же рубашка и белый галстук с золотым вензелем Эрмитажа. Ноги, обутые в начищенные деловые туфли, покоились на подставке инвалидного кресла — давненько эти подошвы не ступали на землю…

Мы сидели на его холостяцкой кухне, больше похожей на библиотеку. Где-то в глубине квартиры тихонько играла классическая музыка. Какого цвета здесь обои — понять было невозможно, стены пестрели бесчисленными репродукциями импрессионистов. Повсюду высились стопки книг — на обеденном столе, в ящиках, где вообще-то положено хранить кастрюли, на подоконнике, на белой столешнице, даже в холодильнике. Электрическая плита больше напоминала библиотечный стеллаж. Сиделка периодически освобождала от книг одну конфорку, на которой варила Якову Матвеевичу неаппетитную тюрю. А вообще на этой кухне сложно было найти какую-то еду, кроме нескольких сортов изысканного (на мог взгляд — слишком пахучего) сыра, всевозможных пакетиков с элегантным чаем и шоколадных конфет, покупавшихся, как я подозреваю, специально для меня.

Разливая дурманящий напиток по тонким фарфоровым чашкам, Яков