10-я симфония - Йозеф Гелинек

— Мы можем увидеть голову? — нетерпеливо спросила судья, недовольно косясь в сторону прозекторской, где проводилось вскрытие. Оттуда доносились приглушенные голоса, отвратительные звуки пилы и электрических скальпелей.

— Нам ее оставили прямо там, — сказал судмедэксперт, указав на металлический стол в другом отсеке. — На ней есть ушибы и повреждения, но мы ее держали в холодильнике, так что опасаться не стоит.

Он пару раз щелкнул резиновыми перчатками, оттянув их с запястья.

— Ты когда-нибудь видел труп, Даниэль?

— Один раз издалека, в кювете. Это была жертва автокатастрофы.

— Я спрашиваю не об этом, а о том, не слишком ли ты чувствительный. Если да, то помажь под носом вот этим.

Он вынул из кармана пиджака баночку мази «Вик Вапораб» и вручил Даниэлю, который, остолбенев, смотрел на судью, не представляя, что делать дальше.

Донья Сусана взяла баночку, открыла, набрала немного мази на указательный палец и помазала под носом. Даниэль проделал то же самое. Потом вернул баночку Понтонесу, и тот ее спрятал, не воспользовавшись мазью.

— Я привык, — пояснил он не без хвастовства.

Они вошли в комнатку с кремовыми стенами, где помимо внушительного металлического стола в центре стояли квадратный контейнер для мусора с зеленым пластиковым мешком внутри — к счастью, пустым, подумалось Даниэлю, — шкаф с прозрачными дверцами и всевозможными склянками на полках, черное клеенчатое кресло, на котором лежал «полароид», и столик с набором инструментов. Над ним висели электронные часы. На секционном столе с бороздками для стока жидкости находилось нечто круглое, накрытое куском ткани, которую Понтонес сдернул с проворством официанта, убирающего грязную скатерть.

— Но это не Томас! — воскликнул изумленный Даниэль при виде головы.

— Это, вне всякого сомнения, Томас, — возразила судья. — Сегодня днем его опознала собственная дочь. Все дело в том, что его череп гол, как бильярдный шар.

Лицо Томаса, уже принявшее небесно-голубой с зеленоватым отливом оттенок, было в ссадинах и царапинах, нетронутыми остались только полуоткрытые глаза, из-за которых он казался наркоманом. На носу и губах зияли рваные раны — по словам Понтонеса, следы зубов бродячих собак. Но особенно поразило Даниэля то, что на выбритом затылке Томаса была татуировка — тщательно прорисованный нотный стан, пять параллельных линий, на которых располагались ноты.

— Для чего ему сделали эту татуировку? — в ужасе спросил Даниэль. — Это особая форма издевательства?

— Татуировку сделал не убийца, — ответил медэксперт. — Мы внимательно осмотрели эпидермис и можем утверждать, что ее нанесли несколько месяцев назад.

— Мы думаем, что это какой-то шифр или секретное сообщение, которое Томас решил спрятать под волосами, — сказала судья. Она хотела закурить, но Понтонес, заметив ее жест, бросил на нее осуждающий взгляд.

— И кому оно предназначается? — спросил Даниэль, присев на корточки, чтобы лучше рассмотреть нотные знаки.

— Этого мы пока не знаем, — ответила судья. — Но Фелипе — он, как ты видел, хорошо знает классиков — утверждает, что система передачи секретных сообщений известна с древнейших времен.

— Об этом пишет Геродот Галикарнасский в своей «Истории». Некий греческий тиран по имени Гистией наколол на выбритой голове своего самого верного слуги письмена, подговаривая союзника восстать против персов. Прежде чем отправить послание, он подождал, пока волосы отрастут и скроют письмена; таким образом, получателю, чтобы их прочесть, оставалось лишь обрить рабу голову. В случае же с Томасом соединились два искусства: криптография и стеганография.

Понтонес сделал паузу, чтобы позволить Даниэлю задать вопрос, который последовал незамедлительно:

— Что такое криптография, я, кажется, знаю, а стеганография — это что-то связанное со скоростным письмом?

— Нет, это стенография. Если криптография шифрует послание, делая его непонятным для непосвященных, то стеганография ограничивается тем, что скрывает сам текст, не прибегая к зашифровке. В нашем же случае тот, кто наносил татуировку, не только скрыл ее под волосами, но и зашифровал текст с помощью нот. Таково, по крайней мере, мое скромное мнение. Очевидно, речь идет о сообщении большой важности, коль скоро его автор приложил все усилия к тому, чтобы никто, кроме получателя, не мог его прочесть. Донья Сусана сказала мне, что ты присутствуешь здесь в качестве музыкального эксперта. Тогда скажи, что означают эти ноты?

На голове у Томаса имелась следующая нотная запись:

— Странно, — пробормотал Даниэль. — Тема кажется мне знакомой, но так, с наскока, мне ее не узнать.

— Быть может, это оригинальная мелодия, сочиненная самим Томасом? — спросила судья.

— Не думаю, — ответил Даниэль и, пытаясь вспомнить тему, напел ее себе под нос. — Конечно, это что-то знакомое, но как бы в искаженном виде. Ага, кажется, я догадался, в чем дело: ноты и ритм не совпадают.

— Что ты имеешь в виду?

— Я узнал мелодию. Это главная тема фортепьянного концерта Бетховена «Император». Может быть, самого знаменитого концерта в мире. Он написан в ми-бемоль мажоре, отсюда три крошечных b после скрипичного ключа; с их помощью обозначают то, что мы называем тональностью. Две маленькие четверки обозначают музыкальный размер, но ритм этой темы здесь совсем другой, хотя ноты те же, что в оригинале. У кого-нибудь есть бумага и ручка?

Получив то и другое от судьи, Даниэль нарисовал нотный стан и заполнил его нотами:

Потом сказал:

— Вот тема концерта «Император», записанная правильно. Она звучит примерно так.

И Даниэль напел мелодию. Судья и судмедэксперт улыбнулись, мгновенно узнав музыку Бетховена.

— Как видите, ритм концерта абсолютно не совпадает с ритмом татуировки. Там сначала идут четыре шестнадцатых и одна восьмая, четыре короткие ноты и одна длинная. А подлинный ритм — это одна длинная нота, половинка, соединенная с восьмушкой, а затем триоль и две восьмые.

— Но для чего это было сделано? — спросила судья, окончательно запутавшись.

— Возможно, чтобы лучше замаскировать сообщение, то есть чтобы трудно было догадаться, что речь идет о концерте «Император».

— Но ведь ты легко его узнал, — сказала судья.

— Только потому, что я не просто музыковед, но и специалист по Бетховену, — ответил Даниэль не без гордости.

Их разговор прервали два патолога, которые, закончив вскрытие в соседней комнате, посчитали, что их рабочий день закончен. По их насмешливым лицам было видно, что между ними и Понтонесом существует профессиональное соперничество и им не терпится отпустить в его адрес какую-нибудь шутку, но присутствие судьи и в меньшей степени Даниэля мешает им применить тяжелую артиллерию.

— Привет, Фелипе, мы уходим. Если хочешь задержаться, там есть еще один.

— Очень мило с вашей стороны, — отозвался Понтонес. — Еще прибежите ко мне, когда вам понадобится решить судоку.

Когда коллеги Понтонеса ушли, он, как бы извиняясь, заметил:

— Они целый день меня подкалывают — борются со стрессом.

Судья посмотрела на нотную запись, сделанную Даниэлем:

— У тебя есть идея насчет того, что может означать татуировка?

— В сущности, нотный стан должен быть чем-то вроде кода, — продолжал Даниэль. — Однако существует столько способов шифровки текста с помощью музыкальных знаков, что я не решаюсь выдвинуть какую-либо теорию, пока внимательно не изучу партитуру.

Судья озадаченно посмотрела на Даниэля:

— Ты говоришь, это какой-то код? Что-то вроде комбинации цифр в сейфе?

— Кодом также может служить некий текст. Например, стихотворение. Но прежде чем выдвигать догадки, следует более тщательно исследовать надпись.

Судмедэксперт сделал «полароидом» несколько снимков и, убедившись, что выдержка была установлена правильно, вручил их музыковеду.

Выйдя на улицу, судья, медэксперт и Даниэль хмуро попрощались. Даниэлю пришлось два раза прокрутить рубашку в стиральной машине, прежде чем исчез тошнотворный запах, пропитавший прозекторскую.

Глава 19

Вечером, после гнетущего осмотра отрезанной головы Томаса, Даниэль пригласил Алисию в тратторию «Корлеоне», которая осталась его любимым итальянским рестораном, несмотря на скандально выросшие цены.

Метрдотель Энцо проводил их к любимому столику и вместе с меню принес брусочки пармезана и хлебные палочки.

— Во сколько ты завтра улетаешь? — спросил Даниэль, непонятно зачем просматривая меню, потому что он всегда заказывал одно и то же: lumaconi rigati al tartufo.[9]

— В семь утра. В шесть мне нужно быть в аэропорту.