Лучшее юмористическое фэнтези. Антология - Нил Гейман

Прекрасно. Какую-то долю секунды он раздумывал, не попросить ли их подбросить его до Остар-центральной; но он уже был там много лет назад и прекрасно помнил, что вся их культура построена на игре, в которой двадцать два остаровца гоняются за надутым яйцевидным пузырем по ровной, поросшей травой площадке. Да ну их! Ему даже на миг показалось, что и Земля, в конце концов, не такое уж гиблое место.

Он зевнул, перевернулся на спину и уставился в потолок. Завтра, сказал он себе, наступит первый день оставшейся ему бесконечной жизни. Какое счастье.

— Папа? — повторила она.

Она сидела в кровати с тупым выражением лица, пребывая в такой же радостной безмятежности, как тролль, который забыл о том, что часы идут вперед. Папа? Нет, не может быть. Думай, бестолочь, думай. В последний раз ты видела отца двадцать пять лет назад, когда ему было около тридцати, а тебе два года. Из этого следует, как ночь следует за днем, что мужчина, с которым ты столкнулась двадцать пять лет спустя и который выглядит точь-в-точь как твой отец двадцать пять лет назад, не может по всем законам природы быть одним и тем же человеком. Кроме того, будь это папа, он держал бы газету, потому что последнее, что он сказал маме перед тем, как навсегда исчезнуть, было: «Я выйду на минутку, куплю газету». Времени, чтобы найти газету по вкусу, у него имелось достаточно… Черты ее лица несколько посуровели. Конечно, это не папа, но, если это все-таки был он, она упустила прекрасную возможность продемонстрировать ему свою любовь, сдав назад, проехавшись по нему несколько раз и в конце концов припарковавшись на его голове.

Нет, не он, просто дерево. Дерево. Большая высокая палка с листьями. Большая высокая палка с листьями, которая не испаряется ни с того ни с сего, когда тебе исполняется два, не исчезает в никуда. Есть разница. Деревья ей в общем-то нравились.

Пора вставать, одеваться, завтракать, идти на работу. Она была уже в офисе, снимала крышку с клавиатуры, когда вспомнила, что у нее не осталось ни одной сигареты. Не то чтобы это имело какое-то мало-мальское значение, поскольку курить она бросила навсегда, и решение ее твердо и неизменно вот уже девять часов, четырнадцать минут п тридцать пять секунд.

— Я мигом, — прощебетала она офис-менеджеру, хватая пальто с вешалки. — Только сбегаю в магазин.

Офис-менеджер состроил недовольную гримасу и стал похож на василиска, страдающего от зубной боли, но к тому времени она уже летела вниз по лестнице.

У газетного киоска он открыл газету и нахмурился. Имя его, как водится, написали с ошибкой. Но еще досаднее, что его объявили погибшим. Ха! Если бы.

«Трагическая гибель астронавта на Марсе». Да уж. Он испытывал смешанные чувства по поводу своего очевидного бессмертия. С одной стороны, все, что угодно, должно было быть лучше жизни на Земле. С другой стороны, что, если бы он умер и его бы по умолчанию отослали в какое-нибудь загробное царство, в котором неизбежно было бы все то, что казалось ему самым отвратительным на этой планете, только в концентрированном виде? Вечная жизнь мало чем отличалась бы от той, которую он вел сейчас; но человеческие существа, восседающие на пушистых белых облаках и играющие на арфах…

Любопытная тема для размышлений, однако она и раньше его занимала. Пока что, за более чем три тысячи лет бурной деятельности, он не встретил на Земле ничего такого, что могло бы его убить или вызвать хотя бы легкую головную боль. Допустим. Но то, что он еще с таким не сталкивался, вовсе не значит, что этого не существует, и, кроме того, он более или менее исходил из того, что находится на Земле. Он мог бы быть круче каскадера, дублера Клинта Иствуда, но… Он перевернул газетную страницу. В его голове вспыхнул свет, и он широко улыбнулся.

Заголовок в верхнем левом углу третьей страницы говорил о какой-то инициативе по сокращению вооружения — якобы очередная попытка предотвратить глобальный взрыв, в результате которого планета разлетится на куски, и все из-за какого-то недоразумения. Кстати, подумал он, а как насчет такого исхода дела? Если он и понял что-то про людей, так это то, что они чрезвычайно болезненно относятся к некоторым вещам — нарушению границ на земле и в воздухе и прочему в том же роде, а также без особых раздумий могли выплеснуть ребенка вместе с грязной водой, если дело касалось идейных принципов. Представим себе… Если бы планету разнесло на мелкие кусочки, то вряд ли стоило ожидать, что он сумел бы выжить в глобальной катастрофе, но если бы даже выжил, в межпланетном пространстве ему определенно хватило бы минуты, чтобы погибнуть. Более того (остроумная мысль), если бы планеты Земля и всей человеческой расы не стало, мог бы по-прежнему существовать человеческий рай и/или ад (на его взгляд, что то, что другое — все едино), где только и ждут, когда можно будет сцапать его душу, едва она покинет тело? Логика подсказывала, что нет. Он понятия не имел, как это устроено, но перевидал больше восходов и закатов людских религиозных учений, чем звезд на небе, и вынес стойкое впечатление: как только люди перестают верить, боги умирают, а небеса сами собой растворяются. Выдерни шнур из розетки — экран погаснет.

Да-а, подумал он. Просто, как дважды два. Гораздо сложнее было уберечь его несмышленых земных подопечных от того, чтобы они истребляли друг друга, по крайней мере до тех пор, пока не построят пилотируемую ракету на Марс. Немного вдохновения — тут подтянуть, там поднажать, и меньше чем через месяц он улетит отсюда. Он поднял глаза, вдруг почувствовав на себе чей-то взгляд.

— Вот так-так, — удивился он. — Привет.

— Вы.

Какая-то особь женского пола; он довольно хорошо различал здешние обезьяньи мордочки, но перед его глазами прошло столько поколений, что немудрено время от времени оказываться в замешательстве. Он был почти уверен, что узнал этот экземпляр, но так же вероятно было и то, что она была точной копией своей прапрапрабабушки — официантки, которая в 1854 году пролила ему на колени горячий суп.

— Вы, — повторила она. Она только что прикурила сигарету, непотушенная спичка догорела и обожгла ей пальцы. Она даже не заметила. — Я…

— А, ну да. — Теперь он вспомнил. — Ты та глупая корова, которая переехала меня вчера вечером. — Он ухмыльнулся. — Добралась домой в целости и сохранности?

— Я?

— Да. Не то чтобы мне было до этого дело, — добавил он, обворожительно улыбнувшись, — потому что довольно скоро, если все пойдет так, как я надеюсь, и это перейдет в сугубо теоретическую плоскость. — Он ухмыльнулся. — Это я так шучу, — пояснил он. — Увидимся.

И прежде чем она смогла хоть что-то сказать, он перешел дорогу, завернул за угол и скрылся из виду.

— Вам хочется спать, — внушал голос. — Вы совершенно расслаблены. Пальцы ваших ног расслаблены. Расслаблены лодыжки…

«Чушь», — подумала она, но веки сами собой сомкнулись, и ее сознание снялось с якоря и помчалось куда-то по уже привычной схеме. «Пустая трата времени и денег, — пронеслось у нее в голове, — это бессмысленно, ничего не выйдет… Ох!»

Пытаясь дать происшедшему разумное объяснение, она решила, что это случилось, потому что ее второе столкновение с тем странным и неприятным человеком было еще свежо в подсознании: его лицо на весь экран; так что, когда тормоз с ее сознания был снят и она начала свободное скольжение сквозь свои собственные скрытые предубеждения, вид того же лица при совершенно других обстоятельствах, должно быть, довольно резко ее осадил.

Совершенно другие обстоятельства или череда обстоятельств… Ее разум превратился в хранилище разрозненных экранов, и на каждом одно и то же лицо — его лицо; каждый отличался от другого, как век от века, жизнь от жизни. Безусловно, это стоит уплаченных денег, к тому же выгодно отличается по накалу страстей и количеству впечатлений от того, что можно испытать, когда тонешь или падаешь с высокого здания: тут вместо одной жизни перед глазами проносятся десятки…

Оказывается, она… так-так, посмотрим… ну, в этой жизни простая секретарша в государственном учреждении. В своем предыдущем воплощении она была ни много ни мало профессором ядерной физики, а еще раньше женой всемирно известного астронома, а перед тем скромной школьной учительницей в Новой Англии, а до того вдовой богатого промышленника, а прежде… А, да кем только ни была, в том числе и маленькой девочкой, которая стояла под палящим солнцем на пыльном дворе и наблюдала за лысым дядькой, рисующим палкой на земле какие-то линии, и вразумляла его: «Вот это да! Дядя, ты только посмотри, квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, надо же!..»

Так много жизней. Все разные. Все мои. И в то же время не такие уж разные. Возможно, если бы она бодрствовала, то этот ребус так бы и остался нерешенным, слишком многое мешало бы.