Замыкая круг - Карл Тиллер

— Да уж.

— А что, разве не так? Вспомнить хотя бы, как все кончилось. Вдруг мимоходом выяснилось, что ты решил бросить работу и поехать в турне и что ты не знаешь, как будет с нами, когда ты вернешься, — говорит она, смотрит на меня, разинув рот, разводит руками.

— Я думал, мы с этим уже закончили.

— Да, более-менее. Но я стараюсь объяснить, что у такой манеры обращаться с людьми, и у страха близости, и у того, что Ларс с Андерсом зовут негативизмом, источник один и тот же.

Я смотрю на нее, пытаюсь усмехнуться:

— Вычитала в учебниках по психологии.

Она смотрит на меня в упор, приоткрывает рот, качает головой:

— Опять ты стараешься создать дистанцию.

— Что?

— Превращаешь в безвредный пустяк все, что я намерена тебе сказать, заранее клеишь ярлык: это, мол, отрыжка моего курса психологии или что-то в таком роде. Разве это не способ сохранять дистанцию, не дать мне подойти ближе, прикоснуться к больному месту у тебя внутри? Что бы я ни говорила, не достигает тебя, ведь это всего-навсего отрыжка моего курса психологии, верно?

Я пока молчу, только сижу и смотрю на нее. И злость нарастает, что-то во мне вот-вот сорвется, что-то тяжелое, вроде как бешеная злость распирает меня изнутри.

— Венке, — говорю я, сглатываю слюну, пытаюсь дышать спокойнее, пытаюсь унять злость. — Последний раз прошу: прекрати! — Смотрю на нее в упор.

Но она не прекращает, с жаром кивает головой:

— Вот видишь. Каждый раз, когда я подхожу ближе, ты изо всех сил стараешься удержать меня на расстоянии. Ну так как? Сказать тебе, что у тебя за проблема? — Она все больше горячится, вошла в раж, как во хмелю. — Сказать?

— Нет, — отрубаю я, громко, со злостью. В бешенстве смотрю на нее. — Я понимаю, за минувшие два месяца ты много думала об этом и с нетерпением ждала случая рассказать мне про мою проблему, как ты ее называешь, но нет, это ни к чему. Дважды подчеркни ответ и приложи к остальным психологическим задачкам, какие решала, а меня уволь. Мне это не требуется.

Она не сдается, напирает:

— Твоя проблема в том, что при всем желании ты не способен понять, что кто-то может тебе симпатизировать или даже любить тебя. Стараешься делать вид, будто ты такой бесшабашный и крутой, будто принимаешь все, как оно есть, а на самом деле ты… ты самый неуверенный человек из всех, кого я встречала. Тебя вроде как не интересует, что говорят люди, но ты уязвим, как никто другой из всех, кого я знаю. Ты постоянно настороже, такое впечатление, будто только и ждешь подтверждения, что ты никому не симпатичен. Люди могут быть сколь угодно дружелюбны к тебе и принимать тебя с дорогой душой, но ты все равно думаешь, что вообще-то они тебя недолюбливают, что просто притворяются, и всё! Ты даже представить себе не можешь, что кто-то вправду тебе симпатизирует, любит тебя, тревожится о тебе, именно потому и ведешь себя таким вот образом. Наотрез отказываешься подпускать других к себе, поскольку уверен, мало-помалу окажется, что ты им не нравишься, а то, что люди, которым ты не нравишься, подобрались к тебе совсем близко и знают о тебе слишком много, есть угроза, с которой ты жить не можешь. — Она на миг умолкает, смотрит на меня сверкающими, зелеными, как крыжовник, глазами. — А что многие, как, например, Ларс и Андерс, видят в тебе негативщика и нытика, сводится, по сути, к тому же самому. Лучше уж изначально смотреть на вещи и на людей негативно, тогда не будет разочарований, верно? И конечно же при такой отправной точке вовсе не странно, что тебе трудно проявлять осмотрительность, вовсе не странно, что ты смотришь на свою подругу как на пустое место, вовсе не странно, что ты не в состоянии нести ответственность.

Я смотрю на Венке, киплю от злости, да кем она, блин, себя воображает, сидит тут и разбирает меня по косточкам, хотя я прошу ее прекратить, вторгается в меня, вот что она делает; мне хочется вскочить и рявкнуть, заорать ей в лицо, пускай оно лопнет и рот разорвется, хочется нагнуться над столом и гаркнуть ей прямо в физиономию, но я обуздываю себя, ведь ей только того и надо, она провоцирует приступ бешенства, ведь тогда она скажет, что, как видно, попала в точку, или что-нибудь в таком духе.

— Ты закончила? — спрашиваю я, выдавливаю из себя смешок.

— Пока да, — отвечает она.

— Отлично! — говорю я и умолкаю, беру свой бокал, отпиваю глоток, отставляю, с равнодушной усмешкой. Смотрю на нее: зеленые глаза навыкате, противное мышиное лицо, тонкие, сухие, потрескавшиеся губы. И оттого, что я целовал эти губы, умудрялся подвигнуть себя на это, просунуть язык между ее сухими губами, при одной мысли все внутри у меня переворачивается, каждый поцелуй точно бесчинство, подумать тошно.

— Да? — говорит она.

— Да, а что? — говорю я, в душе киплю, но только улыбаюсь, вроде как не понимаю, а по ней вижу, что она злится, ведь не ожидала такого, я смотрю на ее мышиное лицо, вижу, как рот медленно открывается. Она глядит на меня, покачивает головой.

— Честно говоря, Юн…

— Что «честно говоря»? — спрашиваю я, со злорадством в голосе.

— Я только что объяснила тебе свою точку зрения на то, что касается нас обоих и что, по-моему, важно обсудить, — сердито говорит она. — И вообще-то мне кажется, тебе тоже не грех немного высказаться по этому поводу.

Гляжу на нее, на остренькое мышиное лицо, на хрупкое тело, на дряблые сиськи, проступающие под свитером. Как я только мог брать их в ладони, сжимать эти отвратительные наросты, чувствуя под пальцами твердеющие соски, как я только мог. Подумать тошно. Как я умудрялся спать с ней, как вообще мог подвигнуть себя на это, каждый раз — точно бесчинство, и эти ее выпытывания тоже чертовски оскорбительное бесчинство.

— Тебе так не кажется? — спрашивает она. — По-твоему, я не вправе услышать твое мнение?

Проходит секунда, я упираюсь локтями в колени, наклоняюсь вперед.

— Знаешь, — говорю я, чуть дрожащим голосом, стараюсь держать холодную усмешку, но безуспешно. — Я ни слова не скажу о том, что́ думаю по этому поводу. Попросту не желаю быть подопытным кроликом, на котором ты отрабатываешь навыки из курса психологии. Я здесь больше не живу, и если ты затеяла эту пустопорожнюю болтовню и пытаешься поставить меня в такое положение, то я ничего поделать не могу. Могу только оставить вопрос без ответа и именно так и поступлю.

Тишина.

— Тебе плохо, Юн. Ты нуждаешься в помощи.

— Нет, Венке! — говорю я, с яростным смешком. — Я нуждаюсь в диване для ночлега. А что я нуждаюсь в твоей помощи — всего лишь плод твоего воображения.

— Ох, Юн! — Она покачивает головой. — Грустно видеть тебя вот таким.

Две секунды.

— Я не вернусь, Венке. — Смотрю на нее, знаю ведь, она хотела, чтобы я вернулся, и знаю, что эти слова задевают ее, ранят. — Мне просто-напросто негде переночевать, потому только я и пришел.

— Ты что себе воображаешь? — спрашивает она, глядит на меня, старается изобразить озадаченность и смешливость, но уголки рта чуть подрагивают. Она сглатывает, я вижу, что удар достиг цели, и чувствую прилив злорадства.

Две секунды.

— Хочешь, расскажу, как я тебя воспринимаю? — говорю я, дрожащим голосом, дрожащим от злорадства и бешенства. — Ты высказалась насчет меня, а теперь, пожалуй, и мне позволительно кое-что высказать насчет тебя. — Чуточку выжидаю. — Ты из тех, кто схарчит любого. Ты стремишься к полному контролю и в попытке обеспечить его себе вторгаешься в людей, причем переходишь все границы дозволенного. Прикрываешься любовью к ближнему, будто печешься о других людях, любишь их, а на самом деле просто норовишь их контролировать. Допрашиваешь и выпытываешь, препарируешь и анализируешь, и все это затем только, чтобы получить доступ к сведениям, необходимым для контроля. Так я воспринимал тебя, когда мы жили вместе, так воспринимаю тебя сейчас, — говорю я, в бешенстве глядя на нее. — Вот почему я в конце концов и решил сбежать от всего этого, вот почему до смерти рад, что мы расстались. Возможно, не стоило бы говорить, но тем не менее скажу: если ты и не психопатка, у тебя, во всяком случае, есть психопатические черты, — продолжаю я, а внутри просто киплю ключом. — И если ты говоришь, будто я не могу себе представить, что кто-то может меня любить, то вынужден сказать, что для тебя справедливо обратное. Ты совершенно не в состоянии уразуметь, что я хотел уйти от тебя, в твоем мире совершенно невозможно, что кому-то вообще может прийти в голову бросить тебя, такой альтернативы как бы не существует, а если тем не менее так случается, если кто-то все же уходит от тебя или выражает недовольство тобой и твоим поведением, значит, с ним явно что-то не так, он нуждается в помощи, как ты только что сказала. Черт побери, Венке! — во весь голос говорю я, выпрямляюсь, хлопаю ладонью по столу, в бешенстве смотрю на нее. — Как ты думаешь, почему подруги, которых ты заводишь, остаются с тобой год или максимум два? Как думаешь, почему они все вдруг оказываются вечерами жутко заняты, а? Скажу тебе одну вещь! В любом случае не потому, что все остальные, не в пример тебе, чокнутые, ненормальные и нуждающиеся в помощи, как ты воображаешь!