Франкенштейн, или Современный Прометей. Последний человек. - Шелли Мэрри

Тот вечер был отмечен еще одним событием. Когда по пути в Женеву мы проезжали Фернэ336, из местной церкви, окруженной деревьями и пустыми хижинами, над которым не вился ни один дымок, до нас донеслись звуки необычной музыки. Мощный голос органа будил тишину и медленно таял в ней, сливаясь с дивной красотой окружавших скал, лесов и вод.

Музыка - язык бессмертных, явленный нам, чтобы убедить в их существовании, - музыка, "серебряный ключ к фонтану слез"337, дитя любви, утешительница скорбящих, вдохновительница героических деяний и высоких помыслов! О музыка, погруженные в наши несчастья, мы забыли о тебе. По вечерам нас не радовали ни свирель, ни песня, ни звуки струн. И вдруг ты явилась нам, словно открывая иные формы бытия; восхищенные красотою природы, которая представилась нам обиталищем бессмертных духов, мы теперь готовы были думать, будто слышим гармонические звуки, какими они общаются друг с другом.

Мы остановились, трепеща. Такой трепет испытала бы бледная богомолка в полночь перед святым алтарем, если бы образ, которому она молилась, ожил и улыбнулся. Мы стояли в молчании; многие преклонили колени. Однако через несколько минут знакомая мелодия вернула нас к обычному прилежному слушанию. То было "Сотворение мира"338 Гайдна. Как ни одряхлело человечество, мир оставался юным, как в день творения, и мог быть достоин такого хвалебного гимна. Мы с Адрианом вошли в церковь; неф ее был пуст, хотя над алтарем еще курился ладан, напоминая о толпах верующих, некогда заполнявших соборы. Мы взошли на хоры. У мехов органа сидел слепой старец; вся душа его ушла в звуки; поза старца свидетельствовала о величайшем внимании, а лицо сияло радостью; хотя угасшие глаза не могли выражать ее, но полуоткрытые губы и каждая черта почтенного лица дышали восторгом. За клавиатурой сидела молодая девушка лет двадцати. Каштановые волосы, спускавшиеся ей на шею и лицо, были прекрасны, но из глаз струились слезы, а бледные щеки покраснели от усилий, которые она прилагала, чтобы сдерживать рыдания. Она была худа и - увы! - изнурена болезнью.

Том III. Глава седьмая

445

Мы смотрели на них и, поглощенные зрелищем, забывали о звуках, пока не замерли их последние мощные раскаты. Умолк голос, казавшийся нам неземным и никак не могущим исходить из труб и клавиш. Девушка обернулась, чтобы помочь своему престарелому спутнику, и лишь тогда увидела нас.

То был ее отец, и она с детства служила опорой его слепоте. Они были немцами, уроженцами Саксонии. Уехав оттуда несколько лет назад, они свели дружбу с местными жителями. Перед началом эпидемии чумы среди них появился некий немецкий студент. Их простую историю было нетрудно угадать.

Сын знатных родителей полюбил дочь бедного музыканта и последовал за ней и ее отцом, убегавшими от преследований его друзей. Вскоре могущественный уравнитель явился срезать своей острой косой и траву, и полевые цветы.

Одной из первых жертв стал юноша. Девушка ради отца старалась сохранить себе жизнь. Его слепота позволяла ей поддерживать иллюзию, вначале порожденную случайностью. Оказавшись вместе с дочерью единственным, кто уцелел во всей стране, он все еще не знал о свершившемся и, внимая игре девушки, не подозревал, что, кроме него, единственными слушателями были безмолвные горы, бесчувственное озеро и ничего не сознающие деревья.

В день нашего прибытия она почувствовала признаки болезни. Она ужаснулась мысли, что оставит старого слепого отца одного на опустевшей земле, но не могла решиться открыть ему правду, и само отчаяние придавало необычайную вдохновенность ее игре. В обычный час вечерней службы она привела старика в церковь и там, дрожа и плача над его судьбой, сыграла без единой ошибки гимн, сочиненный во славу только что сотворенной земли, той, что вскоре должна была стать ее могилой.

Мы показались ей посланцами Неба, и едва явилась надежда на помощь, как стойкость и мужество вмиг покинули девушку. С криком бросилась она к нам, обняла колени Адриана и, повторяя только: "О, спасите моего отца!", громко рыдала, давая наконец волю долго сдерживаемым слезам.

Несчастная! Сейчас и она, и ее отец покоятся рядом под высоким ореховым деревом; там погребен был и ее возлюбленный, и туда, умирая, указывала она нам. Старик, поняв наконец, что дочь заболела, но не видя, как изменилось ее милое лицо, упорно держал руку девушки, пока эта рука не окоченела.

После этого он молчал и не двигался; через несколько часов милосердная смерть принесла вечный покой и ему. Там и лежат они, и дерево служит им памятником. Это священное место сохранилось в моей памяти. Его ограждают скалистая Юра и далекие Альпы; шпиль церкви, которую они посещали, еще виднеется из-за деревьев, и хотя руки, исполнявшие музыку, охладели, мне кажется, что дивные звуки еще носятся в вышине и утешают кроткие души умерших.

446

Последний человек

Глава восьмая

Наконец мы достигли Швейцарии, так долго бывшей целью наших стремлений. Не знаю, почему мы с надеждой и радостью смотрели на громады гор и снежные вершины и с удовольствием подставляли грудь ледяному бизу339, ветру, который даже среди лета слетает с ледников и несет с собой холод. Но что могло питать наши надежды? Подобно милой Англии, вся обширная и плодородная Франция, огражденная горами, лишилась своих обитателей. Ни горные вершины, ни потоки, питаемые снегами, ни ледяной биз, ни гром, убивающий заразу, не спасли их. Почему же мы должны стать исключением?

И какое имеем мы на это право?

Да и кого было спасать? Какое войско привели мы, чтобы оказать последний отпор победителю? Мы были жалкими остатками, уже готовыми смириться с грозившим нам ударом. Кучкой людей, уже наполовину мертвых от страха смерти. Отчаявшимся и покорившимся, ко всему безразличным экипажем корабля, который устал бороться с волнами и отдался на волю неукротимым ветрам. Несжатыми колосьями, оставшимися посреди поля, когда весь урожай уже собран в житницы, и неминуемо гибнувшими под зимним ветром.

Несколькими ласточками, что отстали от своей стаи, улетевшей в теплые края, едва лишь повеяло осенью, и теперь сбиты на землю первым ноябрьским морозом. Заблудившимися овцами, которые бродят по обледенелому склону холма, когда все стадо уже в загоне, которым не дожить до утра. Последними облачками, разметанными по небу, после того как северный ветер, словно пастух свое стадо, загнал все прочие облака "сбирать влагу в небе антиподов"340 и обреченными растаять. Вот каковы мы были!

Покинув берега прекраснейшего Женевского озера, мы углубились в ущелья Альп; достигли верховья шумной реки Арвы341 и прошли окруженную скалами долину Серво342, мимо мощных водопадов и подножий неприступных гор. Вместо раскидистых ореховых деревьев на нашем пути встречались теперь темные сосны, чьи ветви издавали на ветру музыкальные звуки, а стройные стволы выдержали тысячу бурь; зеленый дерн, цветущие луга и поросшие кустарником холмы сменились обнаженными скалами, уходившими в небо, "тем костяком мира, которому еще предстоит облечься всем, что необходимо для жизни и красоты"*' ^3. Не странно ли, что именно здесь искали мы приюта?