Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

Сходные мысли посетили в эту минуту Анджолелло, облаченного в стальной миланский нагрудник под роскошным алым плащом, — наряд попугая был не для боя — и скромно державшегося в задних рядах свиты. Вот они наконец лицом к лицу, — думал молодой итальянец, — этот все еще не понятый им турецкий царь и уж вовсе странный палатин удивительного народа, живущего между Дунаем и древним Тирасом, из-за которого на эллинов набегали когда-то скифы. Во всем мире монархи тратили силы и ум лишь на мелочные козни и споры, на утоление тщеславия и мелкой корысти, пустую и жалкую политику, будто были не императоры и короли, но владельцы меняльных и москательных лавок. И только эти двое поступали как государи, оставаясь для своих народов истинными вождями. Первый вел в наступление свое неисчислимое племя, еще не утратившее порыва недавно пережитого великого переселения с каменистых азиатских плоскогорий. Второй защищал свою землю и свой народ. Был еще один великий, в Московии, — истинный государь, собиравший и укреплявший державу, некогда попранную и разорванную на куски монголами. Но тот был еще далек и не мог вмешаться в события, значение которых станет ясным лишь позднее, может быть, уже после ухода в небытие их участников.

А Штефану некогда было размышлять о грядущем. Штефан-воевода наблюдал за действиями противника и думал о том, чем нужно на них ответить. Перед лагерем, по приказу изменника Лайоты, опять появились мунтянские всадники; гарцуя с вызовом перед самым рвом, мунтяне стреляли из луков, увертывались от ответных стрел, выкрикивали обидные слова. Но вот из-за тына кто-то пальнул из аркебузы, и один из беспокойных соседей Молдовы грохнулся оземь с тревожно заржавшего коня.

— Прикажи, — сказал князь Русичу, — на этих холопов не тратить огня. Огненный бой оставить только для хозяев, с холопов довольно и стрел.

Мунтяне и вправду мельтешили перед лагерем, словно для того, чтобы отвлекать внимание воеводы и его людей от турецких передвижений; вскоре к ним присоединились османы-акинджи. Но Штефан хорошо знал весь набор хитростей, излюбленных войсками разных держав для введения в заблуждение противника. Штефан продолжал следить за главными силами врага, прибывшими на противоположные холмы и заполнившими склоны выше Белой речки, стараясь предугадать, в каком направлении они двинутся на его войско, с какой стороны обрушат на его паланку самый тяжкий удар. Впрочем, он, воевода, заранее позаботился о том, чтобы у султана не было выбора.

И начался между обоими полководцами разговор, неизменно состоящийся во всех сражениях, через головы многотысячных толп. Беседа мысленная, слышимая только ими, но неизбежно влияющая на ход событий.

— В лоб, только в лоб, проклятый царь, — думал Штефан. — Иначе твои головорезы не смогут к нам подойти.

— Знаю, о хитрейший из неверных, — ответствовал праправнук Османа. — Но всею силой моих янычар.

— Это будет стоить им очень дорого, — заметил воевода.

— Но войско мое огромно, и такие потери не в счет, — усмехался в душе султан. — Мы выкурим тебя в два счета, кяфир, из твоего земляного гнезда.

— Это будет не так уж просто, — обещал Штефан-воевода. — А затем вы увязнете в кодрах.

— В твои леса мы не пойдем, не медведи мы и волки, упрямейший из кяфиров, — говорил про себя Мухаммед. — Мы пойдем к твоей столице, утвердимся в твоем дворце, посадим на твой престол Богдана, благонравного и послушного юношу, коего везу с собой, сына убитого тобой князя Петра. Может быть, он Петру и не сын, но это неважно, бояре твоей земли охотно подтвердят его княжеское происхождение и присягнут ему. Бояре твоей земли, о бей ак-ифляков, разумнее тебя и хорошо понимают, где сила, а где слабость, где завтрашний день, а где вчерашний. Твои бояре — со мной, о неразумный бей; простонародье же, под твое знамя собравшееся, не может быть опорой для государя.

— У нас, конечно, тоже есть изменники, — думал Штефан, неведомо для себя отвечая Мухаммеду. — В руках предателей — богатство и сила, у них — свои стяги и четы. Но народ Земли Молдавской — не то бессловесное стадо, к которому ты привык в своих Анатолии и Румелии. Не богатство и знатность превыше всего ценит народ моей земли, а волю свою и честь. А потому будет сражаться, не слушая предателей, с самым могущественным ворогом на свете.

— А станут упорствовать, испытывая терпение наше, люди твоей земли, — продолжал султан, — тогда я превращу ее в пашалык, а всех христиан — в рабов. И будет властвовать над вами мой паша, самый жадный и жестокий среди тех, кто начальствует у меня над войсками и над завоеванными провинциями. Ты этого, видно, хочешь сам, о глупый бей ак-ифляков. Впрочем, о чем это речь! Ведь еще сегодня ты подползешь ко мне на брюхе, в самом драгоценном и прекрасном лале, который сумели когда-то отковать мои ювелиры!

— Да, силы твоей не счесть, — признавал в душе Штефан, глядя, как густеют, вздуваются, словно полые воды, людские массы по ту сторону Белой долины. — Воинское счастье, столь верное нам до сих пор, не всегда способно нас выручить. Тем упорнее должно биться, не щадя живота, не даваясь врагу живыми — на позор, какого ни разу не видели ни государи, ни простые люди моей земли. Нигде еще на рабьих рынках мира не продавали молдаван, как торгуют повсюду другими языками. И не было на Молдове господаря, когда-либо сдававшегося супостату.

— А если доведешь упрямство свое до того, что будешь убит, буду карать тебя и мертвого, — пообещал Мухаммед. — Я найду то место, где ты укрываешь семью; жену лишу имущества и пущу по миру, дочерей заберу в сераль, а сынов сделаю янычарами в моем непобедимом войске; юноши доброго рода, они станут, быть может, славными сераскерами, предводителями наших армий. И еще я возьму в гарем жену и дочь Красивого Раду, любимого мною когда-то друга, прекрасного душой и ликом, коего ты, злой бей Штефан, неоступно преследовал, пока не погубил. Им не место в руках убийцы отца и мужа; им более к лицу покровительство и милость его государя и друга. Я заберу этих женщин в Стамбул, отдам младшую сыну Баязету. А ты увидишь это из ада, и обольется еще раз кровью твоя порочная душа.

Но Штефан не поддерживал уже спора с противником. Воевода наблюдал за тем, как медленно выдвигаются вперед турецкие пушки, на расстояние, с которого могли бы добросить до паланки железные и каменные ядра.

Выполняя приказ князя, Влад Русич поспешил к левому краю укреплений, откуда по мунтянам ударила пищаль. Он возвращался уже обратно, когда к нему подошел воин из стражи, выставленной Шендрей на лесных тропах, в тылу укрепленного лагеря.

— Меня послал сотник Опря, пане Русич, — сказал войник. — Пришли какие-то люди, молдаване и иноземцы, биться с турком. Доложить пану портарю или поглядишь на них сам?