Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Какую трактовку можно было дать этим фактам? Что царь был вдохновителем интриги против Пушкина, организуя с помощью Дантеса компрометацию жены поэта? Нет, в этом духе ничего не вытанцовывалось, зато очень хорошо получалось совсем другое. Царь не выносил Дантеса, поскольку он, венценосный монарх, тоже изо всех сил домогался близости с Натали. Правда, он вынужден был действовать не так прямолинейно, как привык с девицами из аристократических семейств, которые еще не вышли замуж, поскольку номинально он, царь, должен был хранить и укреплять институт брака, и его могла устроить только неафишируемая тайная связь с замужней дамой. Но это отнюдь не значило, что царь готов был, скрываясь на заднем плане, предоставить своему сексуальному конкуренту Дантесу свободу действий на авансцене. Напротив. Запрещая Дантесу появляться на светских раутах, где Дантес мог, как говорится, на общих основаниях общаться с Натальей Николаевной, танцевать с ней, отпускать комплименты, император действовал на руку Пушкину, изолируя Дантеса от его жены. Но и этого царю показалось мало. Как только он через фрейлину – тетку Загряжскую – узнал о тайной связи Дантеса с Екатериной Гончаровой, он тут же приказал Дантесу через командира кавалергардского полка немедленно прикрыть грех и жениться на соблазненной им девице. Командир – безусловно человек света – попал в нелегкое положение. Конечно, директива царя должна была выполняться безоговорочно и без промедления. Но другому аристократу, популярному в высшем свете – Дантесу – он не мог передать волю императора в столь же прямолинейной форме. В связи с этим Михаил полагал, что стилистически приказ Николая Первого был передан Дантесу примерно в такой форме: государь император желает, чтобы вы немедленно женились на известной вам особе. Вежливость и такт при этом были соблюдены, но огорошенному известием Дантесу, который и в страшном сне не видел своей женитьбы на Екатерине Гончаровой, оставалось только сделать вид, что он подчиняется воле царя, потому что подчиняться никак не хотелось. Поэтому он помчался делать брачное предложение княжне Барятинской, в отличие от Екатерины Гончаровой, красивой не только телом, но и лицом и к тому же богатой, тем более, что он и Барятинскую не оставлял своим вниманием на балах. Но номер «с непониманием» у Дантеса не получился. Царь снова вмешался в ход дела. Барятинские отказали посватавшемуся Дантесу, а командир полка уже определенно назвал ему имя и фамилию «известной особы», на которой тот должен был жениться. Иными словами, царь лично посадил Дантеса на семейную цепь. Сделавшись через сестер Гончаровых – Натали и Екатерину – родственником Пушкина, тот лишался всякого права волочиться за женой Пушкина на людях. Такого в свете ему бы никто не позволил и не простил. Закономерен вопрос – что, значит, царь действовал с Пушкиным заодно? Нет, не заодно. У него была собственная цель во всех этих делах. Если он жаждал спать с Натальей Николаевной, как он мог считаться союзником ее мужа? Но когда он бил Дантеса по рукам, это выглядело действием в пользу Пушкина, хотя на деле было не больше, чем выражением ревности в адрес более успешного конкурента в борьбе за благосклонность красавицы Пушкиной. Не тянет на благодеяние поэту со стороны царя и оскорбительное для уже не молодого Пушкина наделение придворным чином камер-юнкера (буквально – комнатного юноши, назначенного прислуживать императору). Другое дело, что прислуживать царю при дворе от камер-юнкера Пушкина никто не требовал. Просто царь таким образом обязал Пушкина бывать при дворе независимо от его желания, потому что так он мог видеться и общаться с Натали в своем дворце открыто и часто.
Так что светский заговор против Пушкина во главе с царем на проверку оказался блефом советского пушкиноведения и советской же историографии вообще. На самом деле интрига против Пушкина и контринтрига Пушкина заключались совсем в другом и коренились как в личностных свойствах Александра Сергеевича, так и в крайне острых финансовых проблемах для его семьи и издательского бизнеса. Слившись воедино в одно время, эти проблемы стали невыносимы для его ума, терпения, гордости, достоинства и чести. По многим причинам Пушкин мог и даже должен был представить, что выходом из непереносимо напряженной, прямо-таки раскаленной ситуации для него может быть только уход из жизни, иначе обязательно пострадает его честь.
Надо сказать, что для Пушкина понятие чести было сложным в том смысле, что определялось целым рядом критериев, далеко не все из которых включались в обычное, так сказать – ходовое понятие о чести дворянина. Пушкин был особенным человеком и считал себя таковым. Древностью и славой рода, ведущего начало от Гаврилы Алексича – героя Невского сражения со шведами, а также Ледового Побоища на Чудском озере – род Пушкиных превосходил царский дом Романовых. Поэтической и вообще литературной одаренностью и творческой результативностью он явно превосходил вообще всех говорящих и пишущих на русском языке, создав новый стиль культурной русской литературной речи, даже более того – задав его на столетия вперед. Он памятник себе воздвиг вполне рукотворный – возвёл его собственным талантом, умом и руками. Но он нисколько не менее своего гигантского литературного дара ценил в себе и другой дар – феноменальную сексуальную силу и удачливость в обольщении женщин, тем же самым, кстати, сказать, чем кичился и Жорж Дантес.
Эту свою способность Пушкин постоянно проверял на практике. Ему нужны были всё новые привлекательные женщины – любые: доступные и недоступные, распутные и с незапятнанной репутацией. Только в такой постоянной работе, в непрерывных сексуальных трудах он чувствовал себя столь же великим человеком в жизни, каким его по праву считали в литературе. Но ему было мало знать это самому, мало было даже убедить в этом каждую женщину, с которой он был близок – ему еще требовалось говорить о своих успехах посторонним, как будто бы надежным конфидентам. Но как он, вероятно, и рассчитывал, они далеко не всегда держали языки за зубами, отчего и слава о Пушкине как специалисте альковных дел широко разлеталась вокруг него и ласкала его слух. «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!» Понятное дело, что это нравилось далеко не всем, но самого Александра Сергеевича чужое неприятие мало заботило. Он готов был и к шуточным дуэлям и к совсем не шуточным. Главное для него было – не снижать оборотов и быть всегда достойным своей высочайшей донжуанской репутации. Но пришло время и Пушкину испытать на себе последствия сексуального обаяния другого крупного соблазнителя дам.
Так же как и Пушкин, Дантес был обаятелен, смел и ловок. В отличие от Пушкина он не был гением ни в каком творческом деле и утверждал себя только на сексуальном поприще, зато был красив и обаял не только своей красотой и обхождением, но и блестящим мундиром одного из ультрааристократических русских гвардейских полков, над которым шефствовала сама императрица. Нет ничего удивительного, что этот француз заинтересовался женой Пушкина. Конечно, в первую очередь она его интересовала сама по себе, но, вероятно, мысль о том, чтобы завладеть женой другого мужчины – обладателя
