Человек-амфибия. Лучшее - Александр Романович Беляев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На новую валюту богачи начали скупать продукты питания и всевозможнейшие консервы. Охлаждённая Земля, по-видимому, не могла больше рождать плодов и злаков. Сельское хозяйство и животноводство должны были погибнуть. Больше всех мог прожить тот, кто собрал наибольшие запасы питания, воды, воздуха и тепла. Надземное строительство прекращалось. Кое-где люди начали уже зарываться в землю, как кроты. Там было теплее: внизу, в герметически закрытых квартирах, можно было свободно дышать, постепенно используя запасы жидкого воздуха.
Удивительно, до чего быстро развёртывались события там, вдали от нашего городка!..
Вся эта лихорадка эгоистических мер самоспасения протекала на глазах рабочих, которые во многих местах начали уже волноваться. Ссылаясь на то, что ветер со всех концов земного шара тянул в ледяные пустыни Сибири, буржуазная, а за нею и соглашательская печать убеждали, что ужасная катастрофа, постигшая мир, была делом московских коммунистов, которые решили таким путём «поставить на колени» мир.
Безумие охватило весь мир. Европа и Америка лихорадочно вооружались для войны с «извергами человечества».
А капиталисты продолжали свою политику. Рабочие отказывались получать деньги, всё более обесценивавшиеся, и требовали «воздушной платы». Капиталисты вынуждены были пойти на эту уступку, однако они установили чрезвычайно низкую норму: жидкий воздух отпускался в особых «термических» баллонах с таким расчётом, чтобы рабочие не могли делать запасов. Так как воздуха во многих местах (особенно в Западной Европе, Африке и Америке) уже не хватало, то рабочим ничего больше не оставалось как работать за право дышать. В продаже появились маски, подобные противогазовым, и в этих масках появлялось всё больше людей в общественных местах. Но так как маски не были снабжены радиостанциями, как скафандры нашего подземного городка, то люди могли изъясняться только жестами.
«Это и к лучшему, — откровенно говорили фашисты, — меньше будет агитации». Впрочем, люди состоятельных слоёв обзавелись портативными радиотелефонами. Ими же была снабжена полиция.
Но агитаторы всё же умудрялись вести пропаганду при помощи листовок. Классовая борьба резко обострилась и как-то сразу обнажилась. Напряжение дошло до крайних пределов. В разных местах вспыхивали «воздушные бунты»; толпа нападала на склады жидкого воздуха и громила их. На улицах уже пролилась кровь.
Я не спал ночи напролёт, слушая радио. Было от чего прийти в отчаяние. Даже мистер Люк потерял свою обычную беспечность. Он по привычке заходил ко мне после дежурства, но без шахмат.
— Скверные дела, — начал он ворчать. — Что толку в деньгах, которые скопил я у мистера Бэйли? Деньги ничего не стоят. Положим, за баллон, даже за бутылку жидкого воздуха я могу купить хорошенький домик. Но зачем теперь мне этот домик? Земля задыхается…
— Кто же в этом виноват? — раздражённо спросил я.
— Паникёры и спекулянты, — ответил он.
— А паника из-за чего?
— Из-за глупости. Хватило бы на наш век воздуха. Мистер Бэйли всего не сожрал бы.
Нет, Люка не привлечёшь на свою сторону. Даже перед лицом мирового несчастья он остался всё тем же: домик и собственное благополучие у него по-прежнему были на первом плане. Люк начал действовать мне на нервы. Я делал вид, что у меня болит голова иди много работы, и старался скорее отделаться от него, чтобы засесть за свой радиоприёмник.
Нервы мои совсем расшатались. Работа валилась из рук. Нора также чувствовала себя плохо. От её прекрасного румянца не осталось и следа. Бледная, похудевшая, сидела она, устремив глаза в одну точку.
— Всё гибнет, — тихо шептала она. — Мы дышим здесь чистым, насыщенным кислородом воздухом, а там — там гибнут люди, задыхаются дети… И никто из них не знает о причине…
Пришёл день, когда я решился ответить ей, как должен был, может быть, ответить давно.
— Они узнают, — сказал я. — Никола погиб, это очевидно. Сегодня ночью я отправлюсь в путь… Мистер Бэйди занят своими американскими «конкурентами» и новой перестройкой, надзор ослаблен, и, я думаю, мне удастся бежать…
Нора повернула ко мне лицо и, как сомнамбула, беззвучно сказала:
— Вы тоже погибнете, как Никола. — И в её лице было выражение безнадёжности, почти равнодушия.
— Пускай погибну. Лучше смерть, чем это ужасное бездействие в то время, когда тысячи людей близки к гибели.
— Да, лучше смерть, чем это… — так же беззвучно проговорила Нора.
В этот день она рассталась со мной без обычной улыбки. С каждым днём её улыбка бледнела, делалась всё более печальной и теперь, наконец, угасла, как и её румянец.
— Прощайте, — сказал я, протягивая ей руку.
— Прощайте, — ответила она.
— Вы… придёте провожать меня? На площадку?
— Приду, — ответила она. — Куда? На площадку? Ах да, да… — и она опять поникла головой.
XVI. Игра начинается
Я оставил девушку и тихо вышел из лаборатории. Вернувшись в свою комнату, я устало опустился на стул. Я чувствовал себя опустошённым. Обрывки мыслей проносились в голове. Никола погиб. Мир гибнет. Гибнет Нора… она скоро сойдёт с ума…
Машинально, по привычке, я надел наушники радио.
Говорил «Коминтерн»… Нет музыки, нет весёлых песен… Беспрерывная информация о Земле, которая задыхается. У нас, правда, не так, как за рубежом… Нет звериной борьбы за последний глоток воздуха. Правительство делает всё, чтобы уменьшить панику и спасти население. Но что можно сделать!.. Положение разбросанного по деревням крестьянства особенно тяжёлое. Неужели гибель?..
Я уже хотел положить трубку, как вдруг услышал весть, от которой у меня захватило дыхание.
«…Больше бодрости, товарищи! Правительством сегодня получено чрезвычайно важное сообщение, которое в корне может изменить положение…»
И, повысив голос, диктор отчётливо сказал:
«Алло! Алло! Ноздря Ай-Тойона! Есть! — Потом своим обыкновенным голосом диктор добавил: — Вам, товарищи, непонятно это обращение, но скоро вы все узнаете о ноздре Ай-Тойона и вздохнёте — в буквальном смысле слова — вздохнёте с облегчением».
Первый вздохнул с облегчением я.
«Ноздря Ай-Тойона. Есть!» Это были условные слова, которые я просил мне сообщить по радио в том случае, если Николе удастся передать письмо моему заместителю Ширяеву. А Ширяев должен был передать мой доклад в Москву. Итак, Никола жив, и правительство знает всё о подземном городке мистера Бэйли!
Я быстро оделся и побежал на площадку. Норы ещё не было. Небо пело огнями. И мне казалось, что эта песнь была уже не такая холодная, чуждая Земле. Мне самому захотелось петь, кричать. И я вдруг запел, впервые за долгое время моего заключения:
«За благом вслед
