Дневники св. Николая Японского. Том ΙII - Николай Японский

Иоанн Кавамото приходил рассказать о дрянном поведении Ильи Мураи и требовал исключения его; действительно: 1. переписывается с ученицами Женской школы, увлекая их в знакомство посылкою им конфект; 2. чтобы покупать конфекты и на прочее подобное тратит деньги, обманывает брата в Уцуномия, требует денег на платье, тогда как платье ему все здесь справляется; 3. крадет; по крайней мере, в сильном подозрении во всех кражах в Катихизаторской школе, куда часто ходит, и в покраже на днях двух с половиною ен у товарища в комнате; 4. нисколько не учится; 5. приходит иногда из города с запахом выпивки. Товарищи, живущие в одной комнате с ним, до того вознегодовали на все это, что требуют изъять его из среды их. Сказал я Иоанну Кавамото, чтобы завтра совет учителей рассмотрел это дело, изъявив надежду, что они оставят (до новых проступков, если только сии будут) бедного Илью в школе, если он принесет искреннее раскаяние, даст обещание вперед не шалить и испросить извинение у товарищей за то, что порочит их своим поведением. — Вот и спорь против первородного (прирожденного) греха! А что же, как не он влечет Илью по наклонной плоскости вниз? И, вероятно, увлечет. Тихон Ина с подобным же прирожденным катился и уже отведал тюрьмы. А его ли не берегли мы? И Илью едва ли убережем. Сотвори, Господи, Твой праведный Суд!

17/29 марта 1897. Понедельник.

В одиннадцать часов, облаченный в великолепную мантию и блестящую новую митру, пел я молебен в Посольской Церкви Святому Алексию, человеку Божию, по случаю именин поверенного в делах Алексея Николаевича Шпейера; жена его просила отслужить, и отслужил один–одинешенек, поя и за причетника.

А тем временем в Миссии шел суд учителей: осудили бедного Илью Мураи на исключение все единогласно; что ж, пусть! И учителя, и ученики — все желают его исключения; если бы хоть тень несправедливости была в сем, я бы не посмотрел на всех, но Илья, действительно, заплутовался, и заврался, и нисколько не думает об ученье, по свидетельству всех учителей. Оставить бы его, — к обиде всех: вред другим причинить можно, а ему пользу едва ли! Пусть!

О. Авель с крейсера «Адмирал Нахимов» принес большой потир, который занимал две недели назад для говенья команды, и сам исповедался у меня.

18/30 марта 1897. Вторник.

Илья Мураи вчера, после объявления ему приговора совета учителей об исключении, бежал и до сих пор неизвестно, где он. Уж не сделал ли он что над собой? Вот беда была бы! Напрасно учителя беспощадно поступили с ним. Кавамото, должно быть, не передал им моей надежды, что они не осудят его на исключение, если он изъявит раскаяние, — а он просил прощения. Жаль бедного Илью!

19/31 марта 1897. Среда.

Целый день писал построечный отчет; кроме того, расчетный день, — беспрестанный вход и выход, несмотря на то, что главный расчет есть в канцелярии.

О бедном Илье Мураи ни слуху, ни духу. Грустно очень, — целый день только о нем и дума. Не погиб ли?

20 марта/1 апреля 1897. Четверг.

Илья Мураи оказывается живым: по ночам бродит около Миссии, по словам ночного дворника Василия. Бедный! Кто же ему запрещает жить в Миссии открыто, пока отправится домой, в Уцуномия! Елисей Хаякава, причетник, говорил, что сегодня Илья был у него. Велел я, кому бы ни показался, направить его ко мне.

Совсем приготовил сегодня построечный отчет. Зато голова от беспрестанного сидения за писанием болит. Погода и скверное расположение духа отнимают живость и не позволяют двигаться; полумеханический труд отчетов как раз в пору.

21 марта/2 апреля 1897. Пятница.

Отправил миссийские отчеты и донесения, также письма к обер–прокурору Константину Петровичу Победоносцеву и к сотрудникам; главная мысль всей корреспонденции — просьба прислать миссионера, который бы был здесь моим преемником. Что–то Бог даст!

22 марта/3 апреля 1897. Суббота.

Японский гражданский праздник — не учились. Я занят был тоже корреспонденцией к построечному отчету. После обеда читал церковные письма, накопившиеся в последние три дня; точно по пустыне бродишь; редко–редко встретится что отрадное. Николай Явата просит прибавки содержания, а катихизатор — ленивый и бездарный, никогда у него никакого успеха. Но прислал секретарю Нумабе семейную фотографию, на которой у него с женой четверо ребятишек — точно маленькие сычи — все премило выглядывают, велел написать к о. Катакура, его священнику, одобрит ли он прибавку в две ены под предлогом посещения им Таката и окрестностей — на «дорожные», мол.

О. Павел Морита спрашивает, поместить ли Иосифа Ициномия в Соеяма? Отвечено: Соеяма всего в полутора ри от Вакимаци по отличной дороге; Симеон Отава, обративший там несколько семей, значит, заленился, что не хочет продолжать дело. И потому, если на Сикоку решительно негде поместить катихизатора с надеждой на успех проповеди, то пусть Иосифа зароет и в Соеяма, и так далее.

23 марта/4 апреля 1897. Воскресенье.

Пересматривая накопившиеся русские духовные журналы, прочитал, между прочим, в «Православном Собеседнике» статью о студенческих миссионерских движениях в Америке, Англии, Германии, Франции. Статья заканчивается воззванием к русским студентам, светским и духовным, последовать благому примеру. Но куда нашим! У всех грош в душе на куте: какие, мол, выгоды. Сколько жалованья?.. Эх, больно, обидно за наше — ладно бы не р[?], уже не непотребство ли? Не Богом ли мы брошены за наше обезьянство, неверие, огрубение материальное, лицемерие и все, за что Бог казнит рабов непотребных? Двадцать семь лет я жду миссионера сюда — единого–единственного хотя бы, — и все еще жду! И с отчаянием, как видно, лягу в гроб, загубив свою жизнь на дело, которому нет продолжения, ибо, как вороны падали, ждут эти жадные паписты (да и протестанты тоже) моей смерти. Знают они и пророчат, что не будет у меня заместителя, и вся разом в прах обратится здесь Православная Церковь, (потому что не эти Савабе же, или ничтожные академисты продолжат дело?), ибо никто не приедет продолжить — никто! До кровавых слез обидно! Итак ты, моя, бедная русская Церковь–матерь, — бедна сынами! Все готовы променять тебя на медный грош или на свое гнилое я! Плачьте со мною, стены моей кельи! Ибо никто не видит и не знает моего горя и моих горючих слез!

24 марта/5 апреля 1897. Понедельник.

Написал донесение к построечному отчету. Боязно, чтоб не обратили внимание, что остаток (по случаю большого лажа) большой, и не сократили содержание: оттого приходится наперед вычислять, что и то нужно построить и под то участок купить и подобное, — что вовсе не следовало делать, так как самое лучшее и прочное говорить делами и потом уже к сделанному пришпилить словесный язык, что это, мол, то, а вот это — то. Надежда, впрочем, на Константина Петровича Победоносцева, о котором о. Феодор пишет, что «он теперь единственный преданный Миссии по Бозе человек, и дивный человек».