Самостоятельные люди. Исландский колокол - Халлдор Лакснесс

— Разве ты не сообщишь об утопленнике, парень? — спросил Гриндвикинг, когда Йоун Мартейнссон запер за ними дверь.

— Не к спеху, — ответил тот, — ему еще долго придется лежать. Живым нужно пить. Если вспомню, расскажу им сегодня вечером, что я нашел исландца в канале. Вряд ли они будут торопиться хоронить его.

Затем оба пошли в кабак.

Глава четвертая

Ученые люди в своих книгах много писали о разнообразных знамениях, появлявшихся в Исландии перед чумой. Прежде всего следует назвать голод и неурожай, которые царили во всех частях страны и унесли множество жизней — особенно среди бедняков. Ощущалась острая нехватка в снастях для рыбной ловли. К тому же участились грабежи и воровство, а также кровосмесительные связи, и в южной части страны произошло землетрясение. Случилось много странных вещей. Осенью перед чумой восьмидесятилетняя женщина в Эйрарбакки вышла замуж за человека, которому было немногим более двадцати, а весной она хотела его бросить impotentiae causa[181]. Семнадцатого мая люди видели семь солнц. Той же весной овца в Баккакоте в Скуррадале принесла ягненка с головой и щетиной свиньи, верхней челюсти у него совсем не было, язык свисал над нижней челюстью, не соединявшейся с черепом, глаз не было и в помине; уши у него были длинные, как у охотничьей собаки. Из головы торчал маленький сосок с отверстием.

Когда ягненок родился, люди ясно слышали, как он сказал: «Могуч дьявол в детях неверия». В зиму перед чумой из монастыря Киркьюбайар распространилась весть о том, что монастырский эконом и еще один человек, идя вечером по кладбищу, слышали, как под ногами у них раздавались стоны. В Кьяларнестинге в воздухе что-то шумело. В Скагафьорде из моря вытащили рыбу-ската. Когда ее бросили в бот, она начала жалобно пищать и биться, а когда на берегу ее резали на части, каждая часть также кричала и жаловалась, и даже мелкие кусочки, когда их принесли домой, продолжали визжать и ныть, так что пришлось опять побросать их в море. В воздухе вдруг появлялись какие-то люди. В заключение следует упомянуть яйцо, снесенное курицей во Фьядле на Скейдаре, на котором можно было ясно различить темный знак, это был перевернутый знак Сатурна, означающий, что omnium rerum vicissitudo veniet[182].

Когда в страну пришла великая чума, исполнилось ровно тридцать лет со времени последней чумы и пятьдесят со времени предпоследней. Большинство жителей страны старше тридцати лет еще носили на себе следы прошлой чумы, у одних были высохшие руки или ноги, у других выпученные глаза или какие-нибудь увечья лица и головы. Кроме того, большинство людей страдало обычными болезнями бедняков: они были согнуты и скрючены английской болезнью, покрыты рубцами и ранами от проказы, ходили со вздутыми от глистов животами или еле двигались, пожираемые чахоткой. Из-за непрерывного голода мужчины были низкорослые, каждый, кому удавалось вырасти повыше, становился героем народных сказаний и считался равным Гуннару из Хлидаренди и другим древним исландцам. Люди верили, что такой может померяться силой даже с неграми, которых иногда привозили датчане на своих кораблях.

На этот народ чума снова обрушила свой бич, на сей раз с небывалой силой, теперь ее можно было сравнить только с черной смертью. Болезнь завезло в страну торговое судно, прибывшее в Эйрарбакки весной, в конце мая; через неделю три хутора в этой: местности совершенно опустели, а на четвертом остался в живых только семилетний ребенок. Коров не доили. Через десять дней сорок человек погибли в этом нищем местечке.

Смерть косила людей. Иногда в маленькой церкви хоронили сразу тридцать человек. В более населенных приходах умирало по двести человек и больше. Чума поражала священников, и богослужения не отправлялись. Многие супруги ложились в могилу в одни и тот же день; некоторые теряли всех своих детей, и бывало так, что в многодетной семье выживал только один слабоумный ребенок. Многие впадали в неистовство или теряли рассудок. В большинстве умирали люди, не достигшие пятидесяти лет, самые молодые, здоровые и сильные, а старики и инвалиды выживали. Одни лишались зрения или слуха, другие оставались подолгу прикованными к постели. В ту пору епископство в Скаульхольте лишилось своей главы, а эта глава — своей короны, поскольку болезнь унесла яркий светоч веры, друга бедняков — епископа, а через неделю — его богобоязненную и щедрую на милостыню любезную супругу. Они были положены в одну могилу.

Это случилось через два года после того, как его королевское величество послал в эту страну своего чрезвычайного эмиссара с широчайшими полномочиями, дабы по возможности улучшить условия жизни народа. Когда Арнас Арнэус вернулся в Копенгаген, страну постигло несчастье — наш тогдашний властелин и король лежал на смертном одре, и вельможи готовились короновать нового. Простых людей в день коронации угощали на площади перед дворцом супом и жарким, а также пивом и красным вином. В Дании началась новая эпоха. То доброжелательство к Исландии, которое Арнэус за годы своего пребывания при дворе сумел пробудить в его величестве, умерло в Дании вместе с прежним королем. Отчеты Арнэуса о положении в Исландии, так же как и его предложения по улучшению торговли, экономики, судопроизводства и управления страной, встречали холодный прием в канцелярии, вряд ли их даже читали. Всем было известно, что новый король стремился к более славным делам, нежели забота об исландцах. Настало время снова начать войну со шведами. Чиновники были заинтересованы только в сохранении своих постов после вступления на престол молодого короля. Забота об Исландии давно уже никому не приносила славы, — и вообще мало кого из добрых датчан привлекала эта отдаленная часть Дании, одно название которой вызывало отвращение у копенгагенцев, хотя именно оттуда текла ворвань, нужная для освещения города.

Об исландцах можно сказать, что хотя преступники в этой стране были друзьями Арнэуса (правда, не все, даже не все клейменые, чье клеймение он признал несправедливым) и хотя многие бедняки с радостью приветствовали штрафы за поставку червивой муки, наложенные на купцов его стараниями, а также присланное в Исландию зерно, которое ему удалось выжать из казны, и хотя многие были ему благодарны за то, что он пожелал довести до всемилостивейшего сердца его величества их прошения о снастях для рыбной ловли, ковком железе и вине для причастия, а также о снижении цен, каковые прошения губернатор семь лет держал под сукном, — все же вражда высокопоставленных лиц к Арнэусу на его родине была отнюдь не меньше, чем в Дании. После того как купцы увезли Магнуса Сигурдссона из Брайдратунги в Копенгаген и в течение двух лет раздували его дело, чтобы отомстить Арнэусу, поползли слухи, что исландские судьи готовят против него процесс с целью отменить его приговоры в альтинге — так называемые эмиссарские приговоры, — вернуть себе имущество, отнятое у них в силу этих приговоров, а также восстановить свою честь, которой их лишили опять-таки в силу этих приговоров.

Этот книжник, который на некоторое время оторвался от книг, повинуясь своему призванию — во имя справедливости стать ангелом-хранителем своей родины, — пожинал теперь, что посеял, получая ту же награду, что и бессмертный Рыцарь Печального Образа. Для человека, послушного этому призванию, нет больше возврата к книге, которая когда-то была для него всем. И потому в то утро, когда ему сообщили об исчезновении той книги, которая была жемчужиной среди всех его книг, он, бледный от бессонницы, опустился на скамью и произнес только:

— Я устал.

Он долго сидел так после ухода Гриндвикинга, впав в дремоту. Наконец он пришел в себя и поднялся. Он не раздевался ночью, вернувшись с пира королевы. Теперь он умылся, привел себя в порядок, сменил одежду. Он приказал кучеру заложить коляску и уехал.

Глава пятая

Арнэус часто заглядывал в канцелярию, чтобы следить за ходом дела, поскольку он был посредником во множестве вопросов, касавшихся исландцев.

Государственный советник, занимавшийся исландскими делами, вызвал к себе в канцелярию брадобрея, но часто во время бритья вставал, чтобы полакомиться вареньем из банки, стоявшей на столе среди присланных из Исландии бумаг — копий приговоров к наказанию плетьми, клеймению и повешению. В комнате стоял удушливый запах парикмахерских снадобий.

Когда профессор antiquitatum Danicarum открыл дверь, государственный советник бросил на него взгляд из-под ножа и сказал «мин херрё» не то на немецком, не то на нижненемецком наречии и указал гостю на стул. Затем он продолжал по-датски:

— Говорят, что в Исландии много красивых девушек.

— Да, ваша милость, — ответил Арнас Арнэус.

— Хотя говорят, что кожа их пахнет рыбьим жиром, — сказал главный чиновник по делам Исландии.