Имперская гвардия: Омнибус - Стив Лайонс

Глаза Михалика сузились. Он был готов что-то прошептать, когда вдруг раздалось внезапное хлопание крыльев. Ядовитых голубей что-то спугнуло, и это был вовсе не спазм пробитого легкого Ковона. Вместе они выглянули из-за узловатых корней дерева. Сначала они ничего не увидели, но потом облака начали расходиться, и в мрачном индиговом свете, предшествующем рассвету, Ковон и Михалик с трудом различили силуэты патрульных тау. Их было двенадцать, замеревших абсолютно неподвижно в траве, достающей им до плеч. Их винтовки, взятые наизготовку выглядели длинными, плоскими и смертоносными. Прошли напряженные минуты, пока чужаки наконец не решили, что они не слышали ничего особенного, и продолжили свой путь.

Михалик медленно испустил так долго затаиваемый вздох и сосчитал до десяти. Потом посмотрел на Ковона, который снова выпустил кровь изо рта на землю. Его ярость обратилась в искреннюю тревогу, и он спросил, как его рана.

— Нормально, — прошипел Ковон и вернулся к сбору информации. Но Михалик слышал его дыхание — хриплое, булькающее и все ухудшающееся.

Все началось довольно нормально. Валькирия высадилась на поляне посреди джунглей вдали от доступа защитных линий тау. Пасков и Ковон быстро спустились по задней аппарели и за несколько секунд в последний раз проверили свое оснащение. Михалик обошел поляну по периметру, убеждаясь, что все на месте. А потом они трое направились к окраинам колонии. Пока они оставались в джунглях, они не встретили ни единого тау. Но как только деревья уступили место траве, все изменилось.

Присев за колючим кустом, мужчины смотрели через недавно расчищенное поле. Пятьдесят или более человек вкапывали в медного цвета землю желтые столбы. Их лица были безрадостными. Высоко над ними висели те тарелкообразные роботы, что так пугали Паскова. Из огромного динамика снизу они говорили на готике со странным акцентом.

— Примите Высшее Благо. Не ропщите на свой труд, но принимайте его как помощь обществу. Се есть союз между людьми и Тау, между высшими и низшими, между военным, политическим и созидающим трудом. И следует обязательно превозмочь все, что нарушает сей союз.

— Какого черта? — выдохнул Михалик.

— Они делают из гражданских рабов, — сплюнул Пасков.

Ковон рыкнул.

— Они называют это культурной ассимиляцией.

Они обошли вокруг поля, неуверенные, кем сочтут их роботы, вражескими солдатами или просто еще тремя людьми в городе, заполненном людьми. Было уже далеко за полдень, когда они наконец вошли в собственно колонию. Они ползли по проулкам, в своем камуфляже выглядя как кучки толченого кирпича или горы мусора. Время от времени они рисковали выглянуть на улицы, где толпы людей ходили по своим делам. Когда они приблизились к парку Бледель, количество стоящих повсюду Тау увеличилось.

Наконец, когда тени уже начали удлиняться, они пересекли парковку, заполненную брошенными машинами и прошмыгнули в металлическую дверь с задней стороны многоэтажного дома. В коридоре было темно и прохладно, и все трое передохнули минутку, чтоб собраться. Михалик сделал глубокий глоток из фляги. Ковон стучал по компьютеру, прикрепленному к руке. Пасков засунул руку в свой глубокий карман и достал маленькую бутылочку. Одним большим пальцем он открыл крышку и закинул в рот четыре белые таблетки. Михалик проследил, как он проглотил их.

— Чтоб не спать, — тихо сказал Пасков. Он протянул пузырек.

— Нельзя, — ответил Михалик, качая головой. — У меня от них руки трясутся.

Ковон оглядел их.

— Ладно, — сказал он. — Это место заселено. Миникомп насчитал триста живых сигналов. Но с другой стороны, здание указывает прямо в парк.

— Снаружи я насчитал пять этажей, — сказал Пасков, когда они пошли по коридору. — Думаю, четвертый?

— Должно сработать, — согласился Михалик. — Верхний этаж — слишком очевидный выбор, и уж ни за что мы не полезем на крышу, где останемся без прикрытия.

Они поднялись по лестнице, усыпанной мусором. На каждой лестничной площадке они видели по несколько недавно прикрепленных больших плакатов. На одном из них был Тау в полной боевой броне, его голова была вскинута в героической позе, понятной любой культуре. «НЕ БОЙТЕСЬ» — было написано сверху на имперском готике, а внизу — «ТАУ — ВАШИ ДРУЗЬЯ».

— Те еще друзья, — сказал Ковон. Он показывал на второй плакат, с надписью: «ДОКЛАДЫВАЙТЕ О БУНТАРСКОМ ПОВЕДЕНИИ».

Они поднялись на четвертый этаж. Коридоры были пусты, но из квартир был слышен шум людей, готовящих себе вечерний ужин. Запах вареной капусты тяжело висел в воздухе. Ковон прижался ухом к простой коричневой двери и прошептал.

— Эта выходит вперед, но она заселена.

— К чертям, — Михалик выбил дверь, и они все трое вошли в захудалое жилье за ней. Сразу налево от них была маленькая кухня, а за ней единственная комната, заставленная койками и диванами. Потрепанные одеяла служили занавесками. В одном из углов в страхе перед вторженцами сбилась семья из четырех человек.

Михалик и Ковон полностью проигнорировали их, приседая под окном. Они оттянули одно из одеял и выглянули наружу. Пасков же откинул капюшон и приподнял руки.

— Мы не за вами. Нам просто нужно место. Будет лучше, если вы пройдете на кухню и останетесь там.

Дрожащие, с широко распахнутыми глазами, они ушли, как им и было сказано. Пасков присоединился к другим.

— Ну ты просто народный герой, — поддразнил Михалик.

Пасков даже не улыбнулся, но напряг челюсти и сжал зубы, удерживаясь от ответа.

Ковон глянул на миникомп.

— Уже закат. У нас около десяти часов до появления Эфирного, — сказал он.

— Хорошая точка, — ответил Михалик. — Может несколько ветрено, но с этой высоты я смогу скомпенсировать. Давайте устраиваться.

Пасков нес самую большую сумку, и он с глубоким стуком уронил ее на пол. Михалик осторожно снял со спины большой пакет, в котором была его снайперская винтовка, и прислонил ее к оконной раме. Ковон оглянулся через плечо, встал и прошел к все еще распахнутой двери. Он как раз закрывал ее, когда понял, что чего-то не хватает. Ему хватило времени лишь оглянуться и спросить:

— А куда ушла семья? — как ворвался отряд из шестерых солдат Тау.

И после этого все случилось быстро. Квартира была маленькой, и обзор был ограничен, но Михалик видел, как Ковон прыгнул вбок на кухню, в то время как справа от него Пасков открыл огонь из лазгана. Двое вражеских солдат влетели в основную комнату, стреляя из своих длинных винтовок. Но Михалик и Пасков сидели присев, и пульсирующие заряды пролетели мимо. Окно и стена за ними разорвались осколками стекла и пластика. Винтовка Михалика все еще была в водонепроницаемой обертке. Он вытащил "клык" и с громким выдохом швырнул короткий, размером с кинжал, клинок в ближайшего Тау. Он пробил грудную пластину брони чужака и по самую рукоять погрузился в синюю плоть.

Были еще несколько выстрелов Паскова, звук борьбы на кухне, но все это проходило мимо сузившегося поля зрения Михалика. Он прыгнул вперед, схватил винтовку мертвого тау и начал стрелять по двери. Сквозь яркие белые вспышки он видел, как падают и умирают оставшиеся синие. Он поднялся, все еще держа ксеносскую пушку в руках, и только тогда осознал, что наделал. С громким криком он отбросил винтовку и принялся яростно вытирать руки о штанины. Он прикоснулся к оружию ксеносов. Нет, хуже того, он воспользовался им. Его руки были замараны, и его желудок скрутило.

— Простите, простите, — заикался он. — Я не думал.

Пасков сочувственно положил руку ему на плечо. Иногда во время войны приходится делать ужасные вещи.

С кухни послышался звук упавшего на пол тела. Мужчины поспешили за угол и увидели, что Ковон опирается о стол. В одной руке его был лазпистолет, в другой "клык". Он тяжело дышал. Два выпотрошенных Тау лежали на потрескавшейся плитке.

— Тебя задело, — указал Пасков.

Ковон глянул вниз на грудь. Нож торчал из под его нижних ребер. Он был длинный и плоский, с разукрашенной рукояткой, оплетенной в черную кожу, обитую золотистыми гвоздиками. Он выглядел скорее церемониальным, чем рабочим.

— А, черт, — Ковон присел на пол среди тел.

Михалик присел рядом с ним. Он снял с головы красный шарф, скрутил его в шар и сунул в рот Ковона. Их глаза встретились, и Ковон быстро кивнул. Михалик вытянул клинок тау одним быстрым движением. К его чести, Ковон сохранял тишину, лишь закусил шарф Михалика. Подошел Пасков и начал забинтовывать рану стерильной повязкой.

Михалик с отвращением откинул оружие.

— Уже второй раз, — выдохнул он.

Ковон выплюнул шарф и попытался смягчить ситуацию.

— Докладывайте о бунтарском поведении, — сказал он сквозь сжатые зубы. — Когда я снова найду этих людей, всех их наряжу в катаканские галстуки.