Переоцененные события истории. Книга исторических заблуждений - Людвиг Стомма

Казалось бы, империя Тимура была построена на прочном фундаменте. У нее мощная, отлично вооруженная для своей эпохи армия, которая после усмирения соседних государств и истребления значительного количества их населения не имела серьезных противников. Она располагала отлаженным централизованным аппаратом власти, дополнительно усиленным мусульманским духовенством, представляющим государственную религию. Состояние экономики было превосходным, а финансовые резервы – практически неисчерпаемыми. Большие укрепленные города, поставляющие полный ассортимент ремесленных изделий, были связаны развитой сетью дорог и контролировали важные торговые пути. Обеспечение продовольствием осуществлялось не только путем его импорта, а прежде всего за счет собственного сельскохозяйственного производства в плодороднейшей Ферганской долине и долине Амударьи, а также скотоводства, которым занималась кочевая часть населения.

И, несмотря на все это, а также на более позднее, но тоже сравнительно благополучное правление Улугбека в Мавераннахре, спустя сто лет после смерти Тимура империя Тимуридов прекратила свое существование. Правящая же в Индии (1526–1857) династия Великих Моголов, хоть и вела свой род от Бабура – потомка Тимура по мужской линии, а по женской линии восходила к Чингисхану, не принесла на свои земли ни идеологических, ни военных, ни даже художественных традиций государств своих великих предков, а следовательно, ни в коей мере не может считаться их наследниками. Уже внук Бабура Акбар (1542–1605), один из самых выдающихся правителей в истории Индии, не просто опирался на индуистскую культуру, но и совершенно отошел от ислама, создав новую эклектическую религию. Вошедший в нее декрет о так называемой непогрешимости уничтожил власть калифов. Паниккар Кавалам Мадхава в своей монументальной «Истории Индии» приводит мелкий, но знаменательный факт. Во время конной экспедиции в Ахмадабад в 1573 г. в сопровождавшем Акбара отряде из 27 человек 3 были художниками – яркий пример, в том числе и культурного перелома. За неимением лучшего наследниками государства Чингисхана можно считать теряющие начиная с XV в. значение и вес причерноморские и прикаспийские ханства. Эмигрировавший историк Павел Заремба, который в 1967–1979 гг. был одним из директоров польской службы радио «Свободная Европа», утверждает также («История Польши», Париж, 1961), что монголо-татарское владычество «решающим образом повлияло как на характер будущего Московского государства, так и на психику и культуру будущего русского народа», что можно посчитать специфически польской точкой зрения. И все же, если мы согласны, что государство Чингисхана оставило после себя хоть какое-то наследие, то тем более неправдоподобным кажется факт исчезновения из истории империи Тимура, от которой сохранились лишь засыпанные песком руины Бухары и Самарканда, где сейчас обитают народы ни с этнической, ни с языковой точки зрения не имеющие ничего общего с империей Тимура. Впрочем, о нынешнем Узбекистане или Туркменистане мало кто слышал, и уж практически никто не связывает эти земли с забытой империей Тимура, чье имя спасли от забвения Кристофер Марло, Луис Велес де Гевара и Эдгар Аллан По в литературе, а Георг Фридрих Гендель, Антонио Вивальди и Антонио Мария Гаспаро Саккини в музыке. Преемственность традиции оказалась полностью прервана.

Так и нынешняя Монголия, страна по территории огромная – 1 564 100 кв. км, зажатая между Россией и Китаем, абсолютно забыта современным миром. Три миллиона ее граждан вспоминают о своих великих традициях (великих в прямом смысле слова, поскольку государство Чингисхана было самым обширным в истории нашей планеты) разве что ради немногочисленных туристов. Даже Лев Гумилев – энтузиаст истории Великой степи – будет ее рассказывать как сагу допотопных времен, от которых ничего не сохранилось, кроме ненайденного ковчега. Вот вам две великие державы, которые можно представить и как некое единое целое, поразившие мир во времена своего существования. Но из мощной степной бури, когда старое угасло, ничего нового не родилось.

Падение Константинополя

Почему IV Крестовый поход был направлен не против исповедовавших ислам сыновей Гога и Магога, а против братьев-христиан? Историки называют много причин. Во-первых, претензии на трон Византии Алексея, сына императора Исаака II Ангела, свергнутого своим братом императором Алексеем III. Будущий Алексей IV был уверен, что большинство горожан сыты по горло разборками в семействе Ангелов, и достаточно ему будет появиться под стенами города во главе мощной армии, он без особого труда по праву сильного будет провозглашен правителем. Понятное дело, что за предоставление такой армии и демонстрацию силы он обещал западному рыцарству солидное вознаграждение. Во-вторых, нерешительность римского папы Иннокентия III, который, с одной стороны, осуждал войну с братьями во Христе и даже в определенный момент предал анафеме настаивавших на ней венецианцев, с другой – же мечтал объединить христиан и посрамить греческих схизматиков. Таким образом, он был в вопросе нападения на Византию и за, и против. В-третьих, интриги венецианцев, с которыми Византия конкурировала на Адриатическом и Эгейском морях. Ослабление, если не уничтожение Византии, являлось, как во всяком случае считал дож Энрико Дандоло, ключом к господству в Западном Средиземноморье. А за это он готов был заплатить высокую цену. Опять же все историки согласны, что куда важнее обещаний Алексея IV и дожа Дандоло была легенда о сокровищах Константинополя. Когда настало время принять решение, часть рыцарей под командованием Ренальдо из Монтмираля – это имя достойно, чтобы его запомнили, – отказалась «идти с крестом против креста». Однако такие благородные идеалисты составляют среди жаждущих крови и легкой добычи ничтожное меньшинство, как и всегда в истории.

Византия чего только ни делала: прибегала к вооруженному сопротивлению, дипломатическим уловкам, в частности, извлекла из тюрьмы и провозгласила императором престарелого слепого отца Алексея IV. Все было напрасно. 7 апреля 1204 г. римско-католические захватчики ворвались в город. Что началось потом, пронзительно описал Стивен Рансимен («История крестовых походов», Варшава, 1988, т. III): «Варварство захвативших Константинополь было невозможно себе представить. Уже девять столетий этот город являлся столицей христианской цивилизации. В нем сохранилось множество памятников античного греческого искусства, на каждом шагу встречались шедевры замечательных византийских ремесленников. Венецианцы понимали ценность этих произведений и пользовались любой возможностью украсть драгоценные сокровища, чтобы вывезти в Венецию для украшения тамошних дворцов и храмов. Тогда как французы и фламандцы были охвачены жаждой разрушения. Разнузданная толпа затопила улицы, грабя все, что блестит, и уничтожая то, что нельзя было захватить с собой, останавливаясь только ради убийств и изнасилований, да еще для опустошения винных погребов. Не пощадили ни монастырей, ни церквей, ни библиотек. В соборе Премудрости Божией пьяная солдатня сорвала шелковые занавеси, разбила на куски серебряный иконостас, растоптала священные книги и иконы. Когда разгулявшиеся солдаты начали пить вино из литургических сосудов, одна из потаскух уселась на патриарший трон и затянула французскую кабацкую песню. В монастырях насиловали монахинь. Врывались как во дворцы, так и в трущобы, равняя их с землей. На улицах умирали раненые женщины и дети. Зверское кровопролитие и грабежи продолжались трое суток, пока огромный прекрасный город не превратился в руины. “Даже сарацины проявили бы больше милосердия” – восклицал в отчаянии историк Никита Хониат – и был прав».

Почти все европейские провинции Византийской империи достались крестоносцам. Тем не менее это не стало окончательной победой. Краткий период растерянности после поражения сменился сопротивлением. На развалинах Константинополя захватчики основали Латинскую империю, первым правителем которой стал коронованный 16 мая 1204 г. Бодуэн I Фландрский. Но уже в скором времени в Никее (совр. Изник на территории Турции), где собрались жалкие остатки константинопольской аристократии, патриарх Греко-православной церкви возложил корону на голову Федора Ласкариса. Возникло, таким образом, нечто вроде «правительства в изгнании». Вооруженная борьба практически не прекращалась в течение последующих пятидесяти лет. Окончательного успеха грекам удалось добиться, взяв в союзники вечно соперничавшую с Венецией Геную, благодаря чему они получили превосходство на море. 15 августа 1261 г. Михаил Палеолог, сменивший на троне Никейской империи династию Ласкарисов, вступил в Константинополь. Этот триумф расписывают в красках Норман Х. Бейнс и Генри Сент-Лоуренс Б. Мосс («Византия», Варшава, 1964): «Встав на колени пред Золотыми воротами, император и его солдаты выслушали тринадцать благодарственных молитв, сложенных Акроплитом. Затем императорская процессия, впереди которой несли икону Богородицы, пешком направилась к Студийскому монастырю. Здесь Михаил сел на коня и приветствуемый восторженной толпой двинулся к храму Св. Софии, где снова возблагодарил бога, после чего разместился в императорском дворце. Через несколько дней он в “Великой церкви” торжественно снова возвел на престол православного патриарха, выразив в своей взволнованной речи надежду на благополучие и процветание империи. В правление национальной династии Палеологов византийская монархия возродилась и просуществовала без малого два столетия. Народные массы, ошеломленные неожиданным успехом, видели в новом царствовании обещание славного будущего.