Записки Анания Жмуркина - Сергей Малашкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сама научится! — бросил высокий костлявый рабочий и, поглаживая светлые усы, закурил папироску. — Я три года, Рябов, пробыл на побегушках в депо, а ты хочешь сразу парнишек сделать квалифицированными. Нежизненно!
— Первая наша заповедь — это втянуть молодежь в политику. Верна такая установка, Ананий Андреевич? — спросил уже недовольным тоном Анисим Петрович. — Подготовить ее к революции, а революция, пишет Ленин, не за горами — на пороге.
— Вот для победы ее, Анисим Петрович, и потребуются квалифицированные во всех областях новой жизни рабочие. Это неоспоримый факт! Если их у нас не будет, то мы можем и не удержать в своих руках победу, власть! — возразил твердо и убежденно Силаев и задержал опять взгляд на мне, как бы спрашивая: «А что же вы, Ананий Андреевич, ничего не скажете?»
— Партийное воспитание, — начал я осторожно, чтобы не обидеть Кузнецова, руководителя партийной группы, — является первой заповедью. Идеи партии — мировоззрение рабочего класса и всех бедняков. Против этого возражать нельзя, Анисим Петрович. Вы глубоко правы! И глубоко правы и сторонники быстрого технического обучения молодежи. После революции, после того как пролетариат и крестьяне возьмут власть в свои руки, они станут во главе огромнейшего государства; это государство потребует от них, особенно от рабочих и членов партии, технически образованных токарей, слесарей, машинистов, военных специалистов, экономистов и чиновников и т. д. Это несомненно так! Ведь после революции, когда власть будет в руках пролетариата и крестьян, буржуазная интеллигенция — инженеры, офицеры и всевозможные специалисты и ученые — могут оказаться нашими врагами, не пожелают служить нам? Может это быть или не может? Конечно, может этого и не быть, но мы, большевики, обязаны предвидеть это.
— Так и станет… буржуазная интеллигенция войной пойдет на нас, — поддержал горячо меня Силаев.
— Она просто озвереет против нашей власти, — сказал Рябов.
— Все это мы обязаны, товарищи, предвидеть, готовясь к захвату власти, к революции, — заключил я и продолжил: — Уверен, что Анисим Петрович, как председатель партийной группы депо, не станет мешать передовым рабочим и партийцам в техническом обучении молодежи, так как обучение молодежи дело глубоко партийное. — Я поглядел на Кузнецова, сильно смущенного моими словами, и на его сторонников, недовольных моей защитой взглядов Силаева и Рябова, закончил: — Товарищи, все ясно, для такого вредного для дела спора нет почвы. И вы, пожалуйста, не тратьте драгоценное время на такие ненужные совещания и собрания. Помните, что уездная Россия уже не та, что выведена в повестях «Городок Окуров» и «Уездное», — в уездах есть пролетариат… И он поведет Россию за пролетариатом Петрограда и других крупных промышленных городов.
— Согласен, — промолвил Кузнецов. — Да я и особенно не возражал против обучения молодежи. Уж больно много поступает в депо больных вагонов и паровозов. Вот я вчера и разошелся, поругался с Силаевым и Рябовым.
— Как мастер паровозного цеха, — заметил Силаев.
— А не как, хочешь сказать, большевик? — обидно спросил Кузнецов. — Нет, и как большевик… — возразил он и пожаловался: — Ведь на меня, как вы знаете, администрация узла чертовски нажимает… Что нажимает — грозит!
— Обучаемая молодежь может поднять процент ремонта паровозов и вагонов, — заметил я.
— Конечно, конечно! — поддержали Рябов и Силаев.
— Признаюсь, я этого не учел, — согласился грустно Кузнецов. — Ну, идите, друзья, на свои рабочие места, а я побеседую с Ананием Андреевичем.
Он замолчал, а когда рабочие вышли, он, приглаживая ладонью белокурые волосы, возбужденно проговорил:
— Мы ведь пораженцы… вот только, пожалуй, поэтому я и отстаивал свою точку зрения на не обучение молодежи и отсталых рабочих. Чем мы меньше вылечим паровозов и вагонов, разбитых на путях и в прифронтовой полосе, тем скорее приблизим поражение наших войск на фронте.
— Я не согласен, Анисим Петрович, — мягко возразил я. — Да и это не идея партии… Мы, большевики, добиваемся не поражения армии и России, а поражения и гибели царизма, помещичьей и капиталистической деспотии.
— Тогда как же немцы нанесут поражение царской и помещичьей России, если они не разобьют нашу армию на фронте? — спросил с удивленной растерянностью Кузнецов, не понимая смысла моих слов.
— Мы обязаны завоевать идейно армию на нашу сторону, идейно убедить ее в том, что не помещики и капиталисты с царем являются защитниками России, а рабочие и крестьяне. Вот мы, большевики, и убеждаем в этом армию. Надеемся убедить ее и повести за собой.
XIXКузнецов промолчал, задумавшись над моими словами. Ничего не прибавил к своим словам и я. Так мы, поглядывая друг на друга, провели минуты две-три, а потом снова разговорились. Кузнецов сообщил, что в его группе сейчас тридцать человек и работа ведется сравнительно сносно среди беспартийных рабочих депо, которых числится около четырехсот.
— Вот только литературы партийной получаем мало, — пожаловался он. — Из Тулы мало что приходит к нам.
Узнал я от него и о странной, дикой смерти Леонида Лузгина. Леонид служил приказчиком в бакалейном магазине Бородачева, он почти первым, с Андреем Волковым, вступил в кружок и стал деятельным членом партии, завязал знакомства с рабочими винокуренного завода Каменева, организовал группку из семи человек и вел работу среди нее. Это был вдумчивый юноша, сравнительно начитанный. Оказывается, как я узнал от Анисима Петровича, Леонид любил девушку, эта девушка любила его, но любовь их оказалась несчастной: отец девушки, прасол (на ярмарках покупал крестьянский скот и перепродавал его, как говорят крестьяне, был барышником), просватал дочь за мелкого торговца — щепника и насильно, не считаясь с чувствами дочери, выдал ее замуж за него. Девушка горько поплакала и подчинилась воле самодура отца, стала женой нелюбимого человека. Леонид же, погуляв на ее свадьбе, отправился на полотно железной дороги как раз перед отходом поезда Москва — Елец, положил голову на рельс, лицом к движению поезда, и паровоз раздавил ее. Рано утром железнодорожный сторож, обходя свой участок пути, обнаружил труп Леонида Лузгина недалеко от железнодорожного моста через Красивую Мечу. Сообщение Кузнецова о самоубийстве Леонида передернуло меня, я настолько был подавлен его безрассудной смертью, что долго не мог прийти в себя, сидел с опущенной головой, с трудом сдерживал слезы, подступившие к горлу: я любил, признаюсь, этого талантливого юношу, обещавшего стать крупным партийцем.
— Почему же вы, Анисим Петрович, не поговорили с Леонидом, не отвлекли его от горя, от таких его чудовищных мыслей о самоубийстве? — спросил я подавленным голосом после долгого молчания.
— Да он же прямо со свадьбы… с гулянья. Мне и другим товарищам не удалось встретить его.
Я медленно встал. Поднялся из-за стола и Кузнецов.
— Уходите?
— Надо. Я рад, что у вас, Анисим Петрович, продолжается — и хорошо — партийная работа в депо. Продолжайте ее в таком же порядке, а главное — будьте осторожны. Вероятно, я долго не увижу вас, Анисим Петрович.
— Что так?
— Я проездом. Хочу побывать денька два-три в селе: давно не видел сестру, а она у меня одна. Сестра очень тоскует, волнуется за мужа, думает, что он убит на фронте, четыре месяца ничего ей не пишет.
— А где вы, Ананий Андреевич, остановились?
— Пока нигде. Правда, вещи оставил у Марьи Ивановны Череминой. Я ведь у нее в первые годы жизни в Н. снимал комнату со столом, вот и зашел с поезда к ней.
— А не у Раевской?
— Нет, не у нее. Роза Васильевна, старшая дочь Череминой, приветливо встретила меня. Люди они славные.
— Вы, Ананий Андреевич, могли бы пожить у меня, — предложил Кузнецов. — Квартира у меня из трех комнат, садик, недалеко от реки и вокзала.
— Спасибо за приглашение, — поблагодарил я. — Но у вас, при всем моем желании, я не могу остановиться, и вы знаете, Анисим Петрович, по какой причине.
— Понимаю, понимаю, Ананий Андреевич… и не обижаюсь. Но у нас прежних властей уже нет давно, а новые власти вряд ли знают о вашей деятельности в городе.
— Мне говорил Малаховский о том, что Бусалыго перевели в другой город: перевод его связывается с каким-то скандалом из-за «Правды» в городской управе… Да еще в связи с происшествием во время службы в соборе. Помните?
— Это я помню. А вот надзирателя Резвого нынче заметил на перроне вокзала: он встречал какую-то девушку. А вы, Анисим Петрович, говорите, что никого не осталось из сотрудников Бусалыго, знающих меня. Уж Резвый-то, конечно, знает; он в неделю два раза заходил и к Череминой и к Раевской — справлялся о моем «здоровье».
— Он, думается, Ананий Андреевич, неплохой человек… И дочка у него курсистка. Это он встречал ее, — проговорил Кузнецов и, подумав, посоветовал: — Но все же попадаться ему на глаза не следует.