Песня любви - Сьюзен Хаувотч

—Так он у себя в каюте? Уже?

—Господь с тобой, ты откуда свалился, парень? Тут все говорят, что башка у него раскалывается еще сильнее, чем у всех нас. Он как на борт поднялся, так в каюте и сидит. Швартовы отдать приказывал мистер Шарп.

Черт бы всех их побрал, отчего никто ей об этом не сказал? А что, если что-то потребовалось, если ее искали? Что, если он рассердился, потому что некому было помочь ему? Хорошенькое начало может получиться.

—Давай-ка, и побыстрее. Господи, да поаккуратней ты с этим! Тебе что, тяжеловато нести? Нет? Тогда ни о чем другом не думай. Если все это начнет на тебя валиться, нырни в сторонку, ясно?

Тарелки снова звякнули, когда Джорджина остановилась в дверях.

—А что если... О, Боже, не швырнет же он этим в меня, правда?

Дернув плечами, Шон растянул губы в улыбке.

—Мне-то откуда знать? Когда у человека башка от боли раскалывается, разве знаешь, чего от него ожидать? Будь готов ко всему, парень. Вот тебе мой совет, и думаю, стоит к нему прислушаться.

Великолепно. Заставить зеленого паренька нервничать еще сильнее... Она и не заметила, что у Шона О'Шона такое тонкое чувство юмора, чтоб ему сгнить.

Путь до кормовых надстроек, где размещались каюты капитана и другого начальства, был неблизким. Особенно он казался долгим, поскольку справа по борту все еще виднелись очертания Британии.

Джорджина старалась не обращать внимания на то, что берег был столь близок, и вместо этого высмотреть Мака, испытывая нужду в поддержке: несколько его слов могли придать ей уверенности. Но его нигде не видно, а тяжелый поднос требовал всех ее сил, так что ей уже было не до поисков Мака. В любом случае, еще задерживаться ей не на пользу. Холодная еда могла доставить мало радости мрачному, мучающемуся от мигрени мужчине.

И все же, оказавшись перед дверью капитанской каюты, рискованно поддерживая поднос одной рукой, чтобы другой постучать, она не смогла этого сделать, была не способна произвести этот легкий звук, который дал бы ей возможность войти внутрь. Она словно приросла к полу, будто парализованная, если не считать дрожи в руках и ногах, отчего поднос покачивался из стороны в сторону — так ее мучали бесконечные «а что, если», проносящиеся и мозгу.

Ей не следует так нервничать. Даже если случится худшее, это не будет означать конца света. Она достаточно изобретательна, чтобы найти другой способ добраться до дома... в одиночестве... по всей видимости.

Какого дьявола она не узнала хоть что-то об этом капитане, помимо его фамилии? Она не имела понятия, молод он или стар, злобен или добр, любят его или всего лишь чтут... или ненавидят. Ей известны некоторые капитаны, которые были форменными тиранами, им ударяло в голову всевластие над командой. Надо было бы расспросить кого-нибудь еще, если мистер О'Шон не мог ответить на ее вопросы. Но еще не поздно это сделать. Задержка на несколько минут, несколько слов, услышанных от кого-то, кто окажется поблизости, и она узнает, что капитан Мэлори — самый милый, мягкий пожилой джентльмен, под командой которого можно только мечтать плавать. Тогда ладони ее перестанут потеть, она позабудет обо всяких «что, если»... Однако когда она повернулась, чтобы отойти, дверь распахнулась.

11

У Джорджины упало сердце. Едва то же самое не произошло с едой на подносе, когда она резко обернулась назад, ожидая увидеть капитана «Мэйден Энн». Однако это был первый помощник, который, стоя в дверях, внимательно разглядывал ее своими карими глазами, впрочем, он бросил лишь беглый взгляд на нее.

—Что-то ты совсем мелковат, а? Странно, что я этого не заметил, когда тебя нанимал.

—Возможно, из-за того, что вы сиде...

Слово застряло у нее в горле, потому что своими большим и указательным пальцами он взял ее за подбородок и медленно повернул ее лицо сначала в одну сторону, затем в другую. Джорджина побледнела, хотя он вроде бы этого и не заметил.

—Ни одного волоска там, где усы должны быть, — заметил он тоном откровенного пренебрежения.

Она обрела способность дышать и с трудом смогла подавить негодование.

—Мне лишь двенадцать, сэр, — весьма здраво заметила она.

—Но и для двенадцати мелковат. Будь я проклят, если поднос не одних с тобой габаритов. — Его пальцы сомкнулись вокруг ее руки пониже плеча. — А мускулы где же?

—Я еще расту, — скрипнув зубами, выдавила Джорджина, совершенно разъярясь от этого обследования. — Через шесть месяцев вам меня будет не узнать.

Что являлось сущей правдой, поскольку к тому времени она сбросила бы этот наряд.

—Что, в семье все такие?

В ее глазах появилась настороженность.

—Какие?

—Я о росте, парень. А ты что, черт возьми, вообразил? Естественно, не о твоей внешности, потому как у тебя с твоим братом вообще ничего общего нет. — И тут он неожиданно и громоподобно расхохотался.

—Не понимаю, что вы здесь нашли смешного. У нас просто матери разные.

—Ну да, я сообразил, что различие имеется. Матери, говоришь? И этим объясняется отсутствие у тебя шотландского выговора?

—Не думал, что на этой работе мне придется рассказывать историю своей жизни.

—Что это ты ощетинился, мелюзга?

—Оставь его, Конни, — послышался глубокий голос с нотками требовательности. — Мы ведь не собираемся нагнать на парня такого страха, чтобы он сбежал, так ведь?

—Сбежал куда? — хмыкнул первый помощник.

Глаза Джорджины превратились в узкие щелки. А она-то прежде считала, что ей не по нраву этот рыжеволосый британец лишь из-за ее общего отношения к англичанам!

—Пища остывает, мистер Шарп, — твердо проговорила она, и в голосе ее сквозило возмущение.

—Тогда, конечно же, вноси ее, хотя испытываю серьезные сомнения относительно того, что он настроен сейчас на еду.

Вновь ее охватила нервозность. Виной тому стал голос капитана, оборвавшего их. Как она смела забыть, даже на минуту, что он ожидал в каюте. Хуже того, вероятно, он слышал все, что сказано, в том числе и ее неуважительные слова в адрес первого помощника. Конечно, ее спровоцировали, но это ее не извиняло. Она была всего лишь каким-то юнгой, однако, о, Боже, отвечала Конраду Шарпу так, словно ему ровня... словно она Джорджина Эндерсон, а не Джорджи Макдонелл. Еще несколько подобных промахов, и она с тем же успехом может снять свою шапочку и разбинтовать свою грудь.

После загадочных слов, произнесенных им, первый помощник махнул рукой, чтобы она входила, а сам вышел из каюты. Ей пришлось собрать все силы, чтобы сдвинуть ноги с места, но когда ей это удалось, она почти что влетела в двери и очутилась в центре комнаты перед массивным дубовым обеденным столом, изготовленным в эпоху Тюдоров, за которым свободно могло разместиться свыше полдюжины офицеров.