Андрей Ярославич - Ирина Горская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Позвать… Послать… — начала было пестунья.
— Пожди! — прервал муж с внезапной серьезностью и сосредоточенностью. — Отослала ли ты посуду на поварню?
Анка уже начала понимать. Ужас и отчаяние выразило ее лицо.
— Девка приходила с поварни, забрала… — проговорила пестунья и заломила руки. — Ох, смерть моя, погибель моя пришла!
— Пожди, не голоси!
Лев пригнулся к мисе у постели, понюхал.
Роковое слово было произнесено:
— Отрава это!
Анка метнулась к дверям:
— Послать за князем!
— Пожди! — Легкой пробежкой воина Лев заградил ей путь. — Я надумал, что нам делать.
Она стояла у постели, опустив руки, готовая исполнить приказания мужа.
Он велел ей тепло укутать мальчика.
— Идем! — Он подошел к постели.
Она невольно раскинула руки, словно наседка, защищающая своего цыпленка, — крылья. Куда он хочет нести больного мальчика? Но тотчас устыдилась своих неосознанных сомнений. И он понимал ее и не сердился. Поднял укутанного тепло их питомца на руки.
— К верным людям пойдем! Ступай за мной!
Вопросы напирали, теснились. Так хотелось спросить, зачем он желает этой тайности, как пройдут они мимо многочисленных стражей. Но понимала: надо молчать. И молча повиновалась. Быстро платком повязалась. Пошла следом…
И не знала она, что все эти двери и переходы существуют в деревянном дворце княжеском. Вспомнилось, как расспрашивал о тайном подземном ходе маленький Андрейка на пути сюда, в это страшное для него гнездо. Слезы навернулись на глаза. Кто ведает — может, и лучше было бы укрыть ее питомца в материнских волжских лесах… А она-то обрадовалась родному говору, людям родным… Дружину-то Михаил привел!.. Даже сейчас она покраснела, почувствовала, как загорелись щеки, платом полускрытые… Она знает, кто они — верные люди, куда ведет Лев… К Михаилу и его жене! Но тайности эти все — почто? И не повредит ли питомцу ее этот путь и промедление это?…
Холод и темнота полыхнули…
— Со двора мы выбрались, — тихо сказал муж.
Отдал ей мальчика. Она отогнула край одеяла, припала губами к похолодевшему личику, уловила слабое дыхание…
— Пожди, приведу коня…
Ждать было страшно. Однако страхи не успели измучить душу, Лев обернулся быстро. Усадил ее перед собой. Она бережно держала ребенка — свое драгоценное сокровище…
Михаил владел домом с большим двором неподалеку от Никольских ворот. Там он жил с женою, матерью-вдовой и тремя детьми. Анка не совсем понимала, как это Лев и прежний ее жених сдружились почти что. Несколько раз церемонно побывала она со Львом в гостях в доме Михаила. Но товарками не сделались с его женой. Как-то было неловко, будто в тесной одежде…
Лев спешился, взял у нее ребенка. И она спрыгнула наземь. Лаяла собака. Тихо обошел муж Анки ограду — «заплот». Постучал в окошко, слюдой затянутое. Явственно послышались шаги. Лев приказал ей отойти с ребенком в темноту.
Голоса послышались. Отворилась калитка. Вышел работник Михаила. Затем и сам он появился в кафтане внакидку. Услал работника. Впустил их…
При свете двух сальных свечей смотрели на больного мальчика.
— Надо баню истопить, — подала голос мать Михаила.
Он тотчас вышел из горенки.
— Прах нужен из листьев мальвы толченых, — продолжила старая, — оборонит он от зелья отравного, выходит отраву. — Она обернулась к Анке: — Мачеху твою Любу надо звать, она — травница, каких мало!
— Ее раз позовешь — семь городов семь годов трезвонить станут! — тихо сказал Лев. Вздохнул. — Однако делать нечего! — Посмотрел на мать и жену Михаила. — Ждите гостей! — И вышел поспешно…
Анка не запомнила, как явилась мачеха. Одно лишь занимало пестунью — маленький больной. В натопленной бане растирали его, поили. Выходила отрава изо рта и по телу выходила нутряной водой. В корыто деревянное с теплой водой выпустила Люба два сырых яйца, отвар листьев березовых, склянку воды, свяченной в церкви, вылила. Выкупали мальчика. Полегчало к утру.
Андрей лежал на постели, постланной на широком лавке в малой горенке. Анка сидела у изголовья. Лев пришел. Распахнул дверь. Анка не сразу распознала князя в простой одежде. Отец наклонился к сыну, губами коснулся лба, разбудить боялся. Вечером снова пришел. Так являлся семь дней. На восьмой день мальчик совсем окреп. Была прислана крытая повозка, в которой Анку и ее питомца увезли на княжеский двор. Лев и Михаил ехали верхами рядом. Прощаясь, Анка перецеловалась искренне с женою Михаила, его матерью и мачехой своей. Обещались гостевать друг у дружки, дружиться. Пришел и Яков Первый, отец Анки, она говорила с ним. Михаил не глядел на нее и не говорил с нею…
Ярослав стоял в спальном покое княгини. Она сидела перед ним на разостланной постели, накинув поверх сорочки легкое верхнее платье. Голова ее была не убрана. Женщина чувствовала себя обессиленной. Она проиграла эту игру. Но неужели он воспользуется ее поражением и станет унижать ее? О, как жестоко!.. По городу, конечно, не замедлят двинуться слухи. Куда увезен мальчик? Да, на княжеском дворе, в теремах грозит ему опасность. Но ведь она не приказывала, нет! Виновна ли она в том, что верные слуги и без ее приказа готовы стать на защиту своей госпожи?.. И как поправить, как поправить все теперь?.. Но покамест все идет вниз, в бездну!.. Она не в силах сдержать себя…
— Говори! — приказал он.
Чувства ее были болезненно обострены. Он приказывает ей! Как рабыне!.. Она уже была не в силах обдумывать свои слова.
— Бог весть, какою поганью привык насыщаться приблудыш твой мордовский! — затворила сухо и по-бабьи крикливо. А прежде ведь сама осуждала женщин, так говоривших с мужьями своими. Но теперь не могла! Не было, не было сил!.. — О-ох! Извести бы их, всех твоих блудниц и приблудышей! — закачалась на постели взад и вперед от боли нутряной сердечной. — Ох, отец, на кого покинул меня, на унижение, на поношение!.. — Князь оставался безмолвен. Она чувствовала, что вся ее тоска, вся обида, отчаяние должны выхлынуть из горла, из глотки поносными этими, грубыми словами, будто гноем кровяным… — А хоть бы он издох, мордва проклятая! — выкрикнула и зарыдала в голос…
Ярославу по-мужски сначала показалось нелепым ее поведение. Ведь прежде она совершенно искренне говорила, понимала, что мальчика надо взять. Все понимала. Или просто не решилась тогда возразить ему? Да он бы и не послушал ее возражений… И теперь…
Эта ее бабья бранчливость раздражала его. Это он полагал простолюдным. Его гордость, унаследованная от нескольких поколений Рюриковичей, уходящая в корни византийских императорских родов, до брезгливости возмущалась. Губы его покривились… Но даже теперь он знал, если кто и понимает многое в нем, в его замыслах, то это она. И пусть сердцем припадает он к своему Андрею, но это ведь сердце, всего лишь сердце, которому приказать невозможно. В ее же сыне, в ее первенце провидит он образ правителя будущей великой Русской державы; таковы будут правящие ею, даже когда пойдут не от рода Рюрикова.
Он позволил жене откричаться по-бабьи.
— Слушай теперь меня! — сказал.
Она замерла. Почуяла, что надежда осталась…
— Андрей — мой любимый сын! — заговорил князь спокойно. — И ты, и Александр, все должны это знать и запомнить накрепко. Накрепко запомнить, слышишь?!
Она кивнула поспешно и покорно. Он продолжил:
— Ты поедешь со мной в Киев. Здесь, в Переяславле, управителем Яков Первой, милостник мой, без меня остается. Детей с собою не беру. По городу слухи уж поползли. Прислужница твоя Марья, Голубова дочь, на большой торговой площади прилюдно удавлена будет, виновная. Оба, князь и княгиня, будем при казни этой.
Феодосия побледнела. Марье она говорила… Все он ведает!.. Но внезапная весть о том, что едет с мужем, наполнила сердце радостью девичьей почти, невестинской…
Лев уверен был, что больше не рискнут покушаться на жизнь мальчика. Но Анка все боялась, что вновь попытаются извести его или порчу какую навести. Жгла свечи перед иконами в его покойчиках, крестила все углы и постель — особо. И за кушаньем надзирала крепко. Одним лишь отведыванием не довольствовалась. Сама спускалась в погреба, где холодом все дышало, где хлеба, и мясо, и рыба замерзли, храня живые свои соки. Отбирала сама все лучшее. Сама надзирала за приготовлением лучшей пищи.
Теперь отец ее правил городом, и почета ей было много. Но она уже и не думала о почете, оставив это мачехе; лишь о здоровье и бережении своего питомца пеклась и думала денно и нощно.
Об отъезде отца мальчик печалился. Но то, что уехали Феодосия и Александр, было ему приятно. Он уже знал, что говорили о его внезапной болезни, и знал о прилюдной казни прислужницы княгининой.
— Но ведь она не была виновата; я думаю, ей приказали… — начал он говорить Льву. Он понял, что все свои мысли не надо выговаривать вслух. Да Лев и сам все знает…
