Апраксинцы - Николай Лейкин

Торгующіе на развалѣ «смѣсь племенъ, нарѣчій, состояній» и русскіе урожденцы Ярославской губерніи, татары, евреи, еврейки, имѣющіе за душой всего капиталу гривенникъ и обладающіе состояніемъ въ нѣсколько тысячъ.

Вотъ, напримѣръ, небольшая лавченка, сколоченная изъ дюймовыхъ досокъ. У ней сидитъ старичокъ съ мѣдными очками на носу и читаетъ божественную книжку. Когда угодно пройдите мимо, вы всегда застанете его читающимъ. Весь товаръ въ этой лавченкѣ состоитъ изъ нѣсколькихъ старинныхъ мѣдныхъ монетъ, старыхъ подсвѣчниковъ, какой-то вазы, двухъ десятковъ книгъ и портрета Екатерины второй. Кажется, какъ можно кормиться отъ такой торговли, а между прочимъ торговля, которою занимается старичокъ, выгоднѣе винныхъ откуповъ и тому подобной промышленности. Дѣло видите-ли въ чемъ: старичокъ этотъ, читающій божественную книгу, — закладчикъ, ростовщикъ, и лавчонка съ вазой и портретомъ Екатерины второй, есть ничто-иное, какъ прикрытіе его ремесла. Старичекъ этотъ отъ извѣстныхъ темныхъ личностей покупаетъ и принимаетъ въ залогъ разныя вещи, доставшіяся имъ случайно. Подобнаго рода торговыя заведенія не нравятся и самимъ апраксинскимъ хозяевамъ: нерѣдко бываетъ, что какой-нибудь молодецъ, любящій кутнуть и съигравшій съ хозяиномъ въ темную [16], сбываетъ этому старичку хозяйскій товаръ, разумѣется за четверть цѣны. Загляните-ка въ квартиру этого старичка, чего-чего вы тамъ не увидите: и составныя части дорогаго салопа, т. е. мѣхъ отдѣльно, воротникъ отдѣльно, и покрышка также, карманные часы, только почему-то большею частью безъ колечекъ, серебряныя ложки, куски шелковаго товара, перстни и прочія цѣнныя вещи. Старичекъ этотъ читаетъ, читаетъ божественную книжку, по временамъ подыметъ голову, да и спроситъ проходящаго: «серебряныхъ, золотыхъ вещей не продаете-ли?» Бываетъ, что и найдетъ продавца. Въ эту-то часть Апраксина и несутъ на продажу всевозможныя вещи, начиная отъ черно-бураго лисьяго салопа и кончая рваными штанами, на которыхъ однѣхъ дыръ столько, что и не перечтешь. Вещи, подобныя черно-бурому салопу, сбываются закладчикамъ, а рѣшетчатые штаны жидовкамъ.

Жидовки — это ходячія лавки. Весь товаръ онѣ носятъ на себѣ; на ея бритой головѣ, покрытой парикомъ. вы увидите цѣлый этажъ шляпокъ, надѣтыхъ одна на другую, всѣхъ модъ и всѣхъ достоинствъ, а на рукахъ у ней различнаго рода хламиды и вретища, именуемыя бурнусами, салопами и прочими названіями.

Ежели-бы можно было придти на развалъ голодному человѣку въ костюмѣ прародителей, но только съ рублемъ въ рукѣ, повѣрьте, онъ вышелъ-бы оттуда сытымъ, обутымъ и одѣтымъ. Какъ обутымъ и одѣтымтй объ этомъ не спрашивайте, но все-таки за какія-нибудь восемьдесятъ копѣекъ онъ получитъ общеевропейскій костюмъ, а на остальныя деньги напьется и наѣстся.

Должно быть покупка и потомъ перепродажа всего приносимаго на развалъ очень выгодна, потому что занимающихся этимъ ремесломъ расплодилось очень много. Имъ стало тѣсно на развалѣ; нѣкоторые ушли оттуда и избрали своей резиденціей тотъ переулокъ, который ведетъ отъ Чернышева моста на Апраксинъ. Съ ними переселились туда и пирожники, оглашающіе воздухъ крикомъ: «съ сижкомъ, съ яичкомъ!» и сбитенщики, а лѣтомъ квасники съ кувшинами, наполненными бурой жидкостью съ мухами вмѣсто изюму, и даже бабы, отжившія свой вѣкъ мегеры, прежде торговавшія собой, а теперь гнилыми коричневаго цвѣта яблоками и апельсинами.

Вотъ и теперь, у входа въ вышепоименованный переулокъ, прислоняясь къ дому министерства внутреннихъ дѣлъ, стоятъ чуйки и сибирки въ усахъ, бородахъ, шляпахъ и фуражкахъ. Въ рукахъ они держатъ всевозможныхъ видовъ одежды: рваные полушубки, лакейскіе казакины, красные капельдинерскіе жилеты, въ которыхъ такъ любятъ щеголять ломовые извощики-крючники и водовозы, сапоги безъ подошвъ, полуфраки, ситцевыя рубашки, фуляровые платки, военные и статскія фуражки и т. п.

Въ переулокъ входитъ, судя по одеждѣ, должно быть деньщикъ. Въ рукахъ у него: синія рейтузы, фуляровый платокъ и мѣдный кофейникъ.

— Не продаете-ли чего?

— Эй, землячокъ, что продаешь'?

— Кажи, кавалеръ!

— Нейди въ нутро, дешевле давать будутъ! кричатъ чуйки и сибирки. Наконецъ одна изъ бойкихъ чуекъ подбѣгаетъ къ деньщику, вырываетъ у него изъ рукъ рейтузы и разстилаетъ по дорогѣ, придерживая за концы.

— Цѣна?

— А что дашь?

— Да, нѣтъ, ты самъ скажи цѣну — ты продавецъ. Ну!…

— Да видишь, милый человѣкъ, мнѣ-бы желательно все вмѣстѣ продать, отвѣчаетъ, подумавъ, деньщикъ и чешетъ затылокъ.

— А, чохомъ? Кажи!

— Вотъ кофейникъ еще, до платокъ…. новый совсѣмъ.

— «Тетка Агафья носила, до дыръ проносила.» Новый! иронически замѣчаетъ чуйка. — Ну, а цѣна?

Остальныя чуйки и сибирки окружаютъ ихъ.

— Да что съ тебя взять, говоритъ деньщикъ, созерцая рейтузы. — Давай четыре съ полтиной!

— Денегъ домой не донесешь! замѣчаетъ чуйка и кидаетъ ему рейтузы прямо въ лицо, между прочимъ не выпуская изъ рукъ, а придерживая ихъ за конецъ.

— Ну, а что твоя цѣна? спрашиваетъ деньщикъ, озадаченный такимъ отвѣтомъ.

— Кажи! кричитъ сибирка, вырываетъ у него платокъ, стелетъ на землю, встряхиваетъ, смотритъ на свѣтъ и перевертываетъ во всѣ стороны.

— Рѣшето! замѣчаетъ онъ хладнокровно. — Цѣна?

— Да все вмѣстѣ….

— Два цѣлкача берешь? кричитъ чуйка, все еще не выпуская изъ рукъ рейтузъ.

— Четыре рубля!

— Нѣтъ, братъ, жирно будетъ, — объѣшься!

— Два съ полтиной дамъ; кажи! перебиваетъ сибирка.

— Я, пожалуй, хоть и на обмѣнъ, — мнѣ полушубокъ надать.

— Полушубокъ? идетъ! Подь сюда, у меня есть! Сваримъ кашу…. кричитъ чуйка и тащитъ денщика въ сторону.

— Стой, разорвешь! отбивается отъ него деньщикъ.

— Иди, иди! Смотри, вишь, полушубокъ-то каковъ, что твой тулупъ. Гляди! вещь-то новая была.

При этомъ онъ разстилаетъ полушубокъ по землѣ и поминутно вертитъ въ рукахъ, чтобы скрыть дыры.

— Смотри, мѣхъ-то! вишь? вотъ вещь, такъ вещь, доволенъ останешься, сто лѣтъ «спасибо» будешь говорить. Ей-ей, новый былъ. Нужно съ тебя цѣлковый придачи взять, а я съ тобой вотъ какъ сдѣлаюсь: идетъ башъ на башъ!

— Эва! ты что морочишь, давай мнѣ цѣлковый придачи!

— Нѣтъ, землякъ, домой не донесешь! Бери свое добро! кидаетъ ему снова рейтузы въ лицо. — Послѣ жаяться будешь, въ нутро пойдешь и того не дадутъ. Ну!

— Нѣтъ, не рука!

— Ну, слышишь, на косушку дамъ придачи!

— Цѣлковый, ни копѣйки меньше….

— Эй, воротись, на полштофа дамъ!

— Нѣтъ!

— Ну, пятіалтынный на закуску прибавлю!

Деньщикъ не оглядывается.

— Эй, кавалеръ, воротись, обирай!

Деньщикъ воротился. Чуйка прибѣгаетъ къ послѣднему маневру.

— Вотъ тебѣ полушубокъ и вотъ тебѣ на полуштофъ!

— Цѣлковый и ни копѣйки меньше.

— Дорогонько…. Несходно….

Деньщикъ снова трогается съ мѣста. Уловка не удалась.

— Ну, ужъ что съ тобой дѣлать, обирай. При разсчетѣ у чуйки какими-то судьбами не оказывается пятіалтыннаго; она выворачиваетъ всѣ карманы, даже хочетъ снимать сапоги. Деньщикъ сначала не уступаетъ пятнадцати копѣекъ, но наконецъ, убѣжденный краснорѣчіемъ чуйки, соглашается.

Въ началѣ моихъ очерковъ и сценъ, я сказалъ, что всѣ торгующіе на Апраксиномъ раздѣляются на патриціевъ, плебеевъ и пролетаріевъ; эта-то послѣдняя каста и процвѣтаетъ или на развалѣ, или въ описываемомъ мною переулкѣ. Вотъ вамъ одинъ экземпляръ:

По переулку идетъ женщина въ платкѣ на головѣ и въ коцавейкѣ,- должно быть кухарка, Изъ толпы выдѣляется оборванная личность звѣрскаго вида, въ усахъ и съ небритымъ подбородкомъ, — навѣрное отставной солдатъ. Въ рукахъ у него пара козловыхъ башмаковъ.

— Однѣ въ Питерѣ! реветъ онъ:- для самой шилъ, на заказъ.

Восклицанія эти сопровождаются ударами башмаковъ подошва о подошву передъ самымъ носомъ женщины въ коцавейкѣ. Получивъ этотъ неожиданный салютъ, она вздрагиваетъ и отскакиваетъ въ сторону.

— Экъ, пострѣлъ, откуда выскочилъ, что орешь-то! Испужалъ совсѣмъ. Тьфу, ты чортъ эдакой!

— Эка раскудахталась, — словно барыня? Купи, землячка, дешево отдамъ!

Женщина для того именно и шла, чтобъ купить башмаки: испугъ ея прошелъ; подумала она, подумала, да и остановилась передъ учтивымъ кавалеромъ.

— А почемъ?

И начался торгъ.

А вотъ и еще экземпляръ:

По переулку идетъ какой-то господинъ въ мѣховомъ пальто, очкахъ и шляпѣ. Онъ натыкается на малаго лѣтъ двадцати въ фуражкѣ и женской коцавейкѣ. На видъ, физіономія малаго самая жалобная, болѣзненная, зубы его подвязаны какой-то тряпицей, но почти каждый замѣтитъ, что повязка эта надѣта съ цѣлію закрыть подбитый глазъ. Отъ него такъ и несетъ водкой.

— Послушайте, господинъ, пожалуйте!… говоритъ онъ какъ-то таинственно.

— Что тебѣ надо?

— Тише-съ, тише-съ….