Шкатулка воспоминаний - Аллен Курцвейл

– Это правда?

Мальчик подумал, а потом нахмурился:

– Я не смог укротить даже самого себя. Я уже говорил тебе об этом – работа не доставляет мне удовольствия.

– О, разве работа может доставить кому-нибудь удовольствие?

Клод не обратил внимания на вопрос матери.

– Они даже не так хороши, как мои наброски, сделанные на чердаке.

– Что?

– Расписанные пластинки.

– О, ты преувеличиваешь! – ответила мать.

Но ответила она невпопад. Ее слова лишь усилили беспокойство сына.

– Взгляни-ка, – сказал он, развязав шнурок на сумке и достав из нее расписанную коробочку.

Мать рассмотрела ее под светом луны. Грубо нарисованная обезьяна, одетая в рясу и парик, бездушно смотрела с пластинки на зрителя.

– Теперь ты видишь?

Она видела только то, что ее сын недоволен собой, и никак не могла понять, в чем причина недовольства. Все, что она могла сделать, так это дать ему выговориться. Говорил Клод всю ночь. Выплескивая наружу накопившийся гнев, он рассказывал ей о беспутной жизни поместья.

– И что же, ситуация не изменилась?

– Нет, – ответил Клод.

Мать постаралась утешить сына улыбкой, а когда облако, плывшее над каменоломней, скрыло ее лицо, она погладила Клода по голове. Светало, долина покрылась легкой дымкой, и капли росы выпали на щеки мальчика, а он все еще говорил. Ветерок, не имеющий ничего общего с Бешеной Вдовой, тихо что-то шептал, и птицы, чье пение Клод записывал в свиток «3» – в основном жаворонки и дрозды, – проснулись и отправились на поиски пищи. И мальчик, и его мать устали. Ночные птицы и те уже закончили охоту и вернулись в гнезда. На обратном пути мадам Пейдж остановилась в дубовом лесу, чтобы ответить на вопросы сына. Она надеялась утешить усталого и подавленного мальчика. Шлепнув ладонью по стволу величественного дерева, она сказала:

– В этой долине всегда будут расти дубы, Клод. Деревья гордые и постоянные, крепкие, с мощными корнями, никогда не сгибающиеся на ветру, перерождающиеся очень медленно. Им нравится одиночество, даже когда вокруг растет еще множество дубов. Но есть еще и грибы, например, сморчки, крошечные растения, они живут у корней этих могущественных деревьев. Я как раз наполнила ими свою корзину. Сморчки могут появиться в самых неподходящих местах. Им ближе движение. В том году грибница была там, в этом – уже здесь. А вот дуб не может вести себя как сморчок, так же как и сморчок не может стоять на месте, подобно дубу. Если сравнивать людей с растениями, то твой отец был сморчком. А кто же аббат? Он хочет жить в движении и в то же время обрести постоянство. Это невозможно. Никто так не может.

Слова матери никогда не несли такого глубокого смысла. Ее притча разъяснила Клоду суть проблемы, которую он никак не мог понять и объяснить аббату. Мальчику захотелось сразу пойти в поместье, однако мать настаивала, хотя и не слишком упорно, на его возвращении домой: она должна была ему что-то Дать. Клод подождал во дворе, потому что знал: если встретится с сестрами, то зависти и упреков не избежать. Они казались ему такими мелочными и несущественными по сравнению с его нынешним состоянием.

Мать вышла из дома и сказала:

– Вот держи. Думаю, тебе необходимо проникнуться ощущением сморчка, духом движения.

С этими словами она вручила Клоду часы, присланные из Константинополя.

– Это все, что вернули. Часы принадлежали твоему отцу. Теперь они твои.

Клод посмотрел на сломанный механизм. Когда он был маленьким, то всегда представлял, как отец их носит, показывает всем, кого встретит на пути через пески, горы и долы заморских стран. Клод опечалился, ощутив гнетущее спокойствие часов. Он взял их бережно, будто хрупкое яйцо, завернул в лоскут хлопчатобумажной ткани и положил в сумку. Клод вышел из дома и направился к поместью. На ходу он вспоминал, что говорила мать о человеке, которого он так сильно и ревностно любил. Мальчик срезал путь, пройдя через каменоломню, миновав гравийный карьер и известковый утес. Он оказался среди раскопок, богатых ископаемыми, и остановился, чтобы вырезать закрученную раковину перочинным ножом.

Он знал, что аббат, исследовав окаменелость, провел бы некое подобие устного экзамена: «Давай-ка посмотрим, Клод. Какая это раковина – закрученная, рифленая или вспарушенная? Проверь все канавки и выемки. Попробуй ее. Сладкая или соленая? Какие выводы мы можем сделать? Это создание обитало в озере или в море?» (Аббат, как и молодой геолог Абраам Готлоб Вернер,[41] был законченным нептунистом.) Затем он обращался к «Десяти» и просматривал «Систему природы» Линнея. Если находка не представляла собой ничего интересного, аббат забрасывал раковину на полку с окаменелыми устрицами, коих часто находят в Лозанне. Урок заканчивался советом, касающимся его любимой особи: «Возьмем, к примеру, наутилуса! Посмотри, так природа защищается, уединяется, так она показывает нам, что совершенство – в спирали. Способ защиты этого моллюска – загадка для нас. Мы знаем только то, что он уходит в глубь своей раковины в моменты ужаса и наслаждения».

Но Клоду теперь не хотелось этого обмена. Он больше не уважал высокопарность аббата – его возвышенные речи о множестве ремесел. Клод был глубоко недоволен Оже и теперь не думал, что аббат – отличный педагог. Его не интересовали окаменелости, так же как не интересовало эмалирование. Даже исследования звуков больше не привлекали мальчика. Он остановился на краю утеса и посмотрел вниз, на деревню. Он увидел Голгофу, символ несбывшихся надежд на чудо. Он взглянул на ярмарочные лавки, выстроившиеся в круг, и еще раз представил себя господином здешних мест. Гнев поднимался в нем. Он запустил раковину с утеса, за ней последовал и корпус с расписной обезьяной.

Клод вернулся в поместье с пустыми руками. Только грусть жила в его сердце, а в сумке лежали часы, остановившиеся много лет назад.

На следующий день Клод вернулся к своей работе над часами, заканчивая лошадиную упряжь, часть миниатюры, заказанной богатым торговцем шелка из Лиона: «Один корпус из золота – всадница-проказница с кнутом».

Рисунок оставлял желать лучшего. Клод стал невнимательным и передержал цвета. Бедра наездницы слились с боками лошади, а лицо расплылось в отвратительной гримасе. Она превратилась в ужасного сатира с грудями. Клоду было необходимо вырваться на волю. После унылой прогулки вокруг поместья мальчик поплелся в дом, пиная ботинками камни тропинки. Он достал часы, подаренные матерью, и уставился на них, затем открыл корпус и исследовал механизм. Сделав это, он поискал в лабораториях аббата, чьи знания механики могли помочь починить единственное, что осталось в наследство Клоду от отца. Мальчик нашел Оже на выходе из запертой часовни.

– Это можно починить? – спросил Клод, показав часы. – Несомненно, ваших навыков хватит на то, чтобы это сделать.

Как правило, аббат легко покупался на такие уговоры, однако в этот раз он, видимо, неправильно понял вопрос.

– Для этого нужны инструменты, которые находятся за этой дверью. Ты же знаешь, вход в часовню запрещен.

– Ну пожалуйста!

Аббат, помявшись немного, сказал: «Жди здесь». Он исчез в тени коридора, который вел в библиотеку, и вернулся с несколькими инструментами.

– А почему бы тебе самому не попробовать? – предложил он. – Правильная чистка и сборка – все, что нужно. Просто будь осторожен. – Оже указал на места, где могли возникнуть трудности.

Клод начал работать над механизмом. Его руки разобрали часы так легко, будто всю жизнь только этим и занимались. Затем аккуратно и внимательно он собрал все частички вместе. Клод получил огромное удовольствие оттого, что вдохнул жизнь в не работающий долгие годы прибор. А когда мальчик показал аббату готовые часы, он уже вполне заслуженно гордился собой. Впервые за несколько месяцев он работал с удовольствием.

Аббат был удивлен и одновременно доволен. «Вот почему колесики и шестеренки часов называются ходом», – сказал он, имея в виду мерное покачивание механизмов.

Возможно, оттого, что мать уже говорила о движении, правда, другого рода, для Клода эти слова обрели более глубокий смысл.

– Мне бы хотелось работать над ходом, если это возможно.

Аббат покачал головой:

– Если ты начнешь работать над механической частью часов, наш режим нарушится. Но я могу тебе пообещать, что ты сможешь заняться этим несколько позже. Сейчас счетовод бесится, стоит только отойти от плана. Кроме того, я не могу тебе позволить войти в часовню. Пока не могу. – Аббат и мальчик, оба инстинктивно посмотрели на двери часовни, которые оставались для Клода границами дозволенного. – Нет, прости меня. – Оже вздохнул. – Мне действительно очень жаль, но ты должен сосредоточиться на корпусах.

Клод уловил нотку сомнения в голосе аббата и принял это сомнение за молчаливое признание его мук. Он решил, что если будет выполнять необходимую работу быстрее, то у него появится время на изучение принципов изготовления часов.