Сожители. Опыт кокетливого детектива - Константин Кропоткин

Доморощенная белка-амели принесла нам всего, чего заказали.

– Красивые часы, – сказала она Марку, распределяя еду и питье.

– Простой пластик, – радостно произнес Марк, вытянув руку с белым браслетом. Ему всегда нравилось, когда его хвалили.

– И это жасминовый чай? – сказал Николаша, посмотрев в свою кружку.

– Да, это ваш заказ, – от лысого клиента она предпочла отклониться, рискуя сломаться в тонкой талии.

Марк помахал ладонью, приманивая к себе пар из чашки.

– Пахнет жасмином, – сказал он.

Официантка с благодарнстью ему улыбнулась, а ушла быстро, опасаясь, видать, как бы вредный лысый клиент не наговорил ей еще чего-нибудь.

Манечка с хрустом вгрызлась в свою «бизешку».

– Они всем так говорят, – сказал Николаша, – Официантов тренируют замечать у клиентов детали и хвалить. У кого часы, у кого очки или сумочку.

И что с того, подумал я, кому-то хуже? Лучше фальшивые комплименты, чем неподдельная злость.

– Обман, кругом обман, – легкомысленно произнес Марк, – Какой кошмар, никому верить нельзя. Ни-ко-му. Вы тоже работаете в ресторане?

Николаша глянул на него с недоумением.

– Или в кафе. Вы такой умный. Все знаете, – Марк не сводил с него намеренно пустых, бессмсыленных глаз.

– Я – переводчик.

– Да? А по лицу и не скажешь.

– Внешность обманчива, – сказал Кирыч, глядя в окно. Ему не нравилась эта сцена. Мне она тоже была не по душе.

А кому бы понравилось, если люди норовят наговорить друг другу дряни?

– Да, уж, Кирилл, еще как обманчива, – признала Манечка, – Вот кто про тебя скажет, что ты ему, – она посмотрела на меня, – муж?

– Чего? – я привычно возмутился, – А он мне кто? Жена, что ли?

– Тоже муж. Вы же оба мужского пола, – сказала Манечка.

– А вы какого пола, простите? – спросил Марка Николаша.

– Знаете, что! – я почти выкрикнул, – Вы разве не в курсе, что мухи счастья не слетаются на уксус.

– Мухи и на говно слетаются, – парировал Николаша, готовый покусать и меня.

Амели за стойкой глядела на нас с беспокойством.

Битва на косметичках норовила перерасти в настоящее побоище. Если этот лысый хлыщ скажет еще что-нибудь, я точно зафитилю в него кружкой.

– Брейк, – Манечка расставила руки, как рефери на боксерском ринге, – Мальчики, вы мне надоели даже больше, чем моя жирная жопа. Так взяла бы и пристукнула вас мухобойкой.

А потом взяла и запела.

Говорю же, Манечка живет в мюзикле – она срывается на пение то и дело, в неожиданных местах. Неудивительно, что при такой бездне обаяния толстухе не досталось мужа – он бы давно со стыда сгорел.

Она запела свою любимую драматичную историю:

– Я была в незабудковом маленьком дрессике,Излучала наив за бонтонным столом.Мой амант показал свои новые презики,Я сказала «конфуз», я пошла напролом.

Я метнула в него свой коктейль переливчатый,Измарав ему фейс и заляпав сюртук.«Ах, шарман», – произнес хахаль мой неулыбчивоИ ударил в кадык. Как остер был каблук!

Вспоминать не люблю, как летела я с лестницы,Как шершав был бетон и кошмарно битье.Неподвижна, сижу в незабудковом креслице.Скрип колес украшает мое бытие.

Хохотали дружно – и даже белка-амели, раскрыв рот буковкой «Ö», захлопала.

Манечка сохранила серьезность, показывая глубину трагедии неведомой идиотки. На том и разошлись, как-то разом передумав загрязнять злостью атмосферу.

– Извини, – шепнула мне толстуха, уводя своего злыдня-сожителя.

– И ты извини, – шепнул я, оттесняя своего.

– Кирыч, как ты думаешь, почему люди так любят серпентарии? – спросил я по пути домой.

– Не знаю, – сказал Кирыч и тоже спросил, – Они разве любят?

– И что они хорошего в этих серпентариях нашли? – вопрошал я, ответа не требуя.

– Он первый начал, – сказал Марк, натренированный на мою злость.

– Вы оба первые начали, – сказал Кирыч.

– Оба хуже, – согласился я.

Я был о Марусе лучшего мнения – эта мысль не отпускала меня до глубокой ночи.

– Ему не жалость нужна, – сказал я Кирычу, укладываясь спать.

– А что ему по-твоему нужно?

– Адреналин. Надо было ему накидать в постель канцелярских кнопок, и все вернулось бы на круги своя.

– …скрипколесукрашаетмоебитие, – выводил за стеной пронзительный фальцет.

Красиво

Мы повстречались в метро, и не будь это правдой, начало нашего разговора я бы, наверное, перенес в другие, не такие воющие декорации – куда-нибудь подальше от начищенного до желтизны носа пограничной собаки, вмурованной в стену, подальше от толпы, скрежета, странного запаха, какой бывает только в московском метро – не знаю из чего он состоит, но вызывает у меня воспоминание об утренней предпохмельной гулкости, когда ты идешь, нет, скорей, вяло плетешься домой из клуба, а навстречу тебе люди – на работу спешат. У них дела, у тебя – мучительное безделье….

Я целый абзац описываю обстановку, наверное, для того, чтобы извиниться за прямолинейность. Письменные рассказы страшатся прямоты, герой падает к ногам героини где-нибудь на шестисотой странице, когда тебе, читателю, уже осторчертели и он, напомаженный и гордый, и она, расфуфыренная и тоже гордая.

Жизнь – реальная, обычная, рядовая – к прямолинейности упорно стремится, она сглаживает то, что мешает – люди идут к остановке и через газон, если так ближе и удобней. И, вот, непоздним вечером я ехал в метро, возвращался с работы. На станции, где суеверия ради металлической собаке полируют нос, у меня была пересадка.

Рядом на перроне оказался человек, у которого нос рос прямо изо лба – бывают такие редкие античные профили. А еще у него были крупные губы и тяжелый подбородок.

На шее у молодого мужчины красовался синий шейный платок, а ворот голубой рубашки перемигивался с платком, а из-под рукавов чернильного бархатного пиджака торчали манжеты, воротнику в унисон, а мягкие вельветовые брюки его были цвета стали, а ботинки были замшевые, сформованные будто из двух кучек пепла.

Все в этом красавчике было выверенно – он знал толк в полутонах. Он был продуман с ног до головы (волосы черные, зализанные, волной, и прядка выбилась и вилась ото лба к носу), и от того выглядел выдуманным, сюрреальным в этих живых и воющих декорациях московского метро.

Денди в метро не ездят, подумал я, а далее вздрогнул.

Ашот. Князь кавказский.

Мое с ним знакомство было кратким, но бурным. Случилось это относительно недавно, но тут же вывалилось из головы – очень уж бредовые выдались обстоятельства.

– Ох! – вот и он, повернувшись к приближающемуся поезду, распахнул свои светлые с зеленью глаза.

Он увидел меня, я увидел его, мы были слишком близко друг к другу, чтобы сделать вид, что друг друга не заметили, и слишком вежливы, чтобы не обменяться приветственными кивками.

– Сто лет, сто зим, – сказал я.

– Да, и кто бы мог подумать, – сказал он, – В двенадцатимиллионном городе.

Толкаясь, мы протиснулись в вагон.

– Вы ездите на метро? – спросил я, в давке стараясь не уткнуться носом ему в шейный платок.

– Да. Самый удобный для Москвы транспорт. Всегда знаешь где во сколько окажешься.

Ага, если по морде за красоту не прилетит, подумал я.

– Деловая встреча?

– В некотором роде, – ответил он.

– А я домой.

– Далеко? – он, видимо, думает, что я живу там, где кончается асфальт.

– Да, теперь мне только по прямой.

– Хорошо.

– Неплохо.

– Жарко.

– Да. Жарко. Это погодные каприоли сведут меня с ума. С утра не знаешь, что тебя ждет вечером – то жара, то дождь, то град. Не удивлюсь, если сейчас у нас над головами бушует торнадо. В такое время из Москвы лучше уезжать.

– Сейчас на Санторини хорошо.

Интересно, все ли кавказские князья выглядят такими презрительными, неважно, о чем бы они ни говорили?

– Вы были на Санторини?

– Очень хвалят.

– А нас на дачу зовут. У приятелей забавная дача где-то в Подмосковье. Будем моркоуку с грядки жрать, валяться на лугах.

– Романтично, – сказал он.

– Ага, трэ романтик – как говорит Маруся.

Он вздернул соболиную бровь (да, соболиная, не виноват я, что именно на соболя, на драгоценного зверя и похожи брови этого красавчика).

– Маша?

Я не сразу сообразил, что ввиду он имеет другую особу на букву «М».

Впрочем, при всей внешней непохожести толстой брюнетки и стройного блондинчика, жизненные программы их чрезвычайно близки – веселиться так, чтоб всем чертям было тошно.

– Я про другую Марусю. Ее Марком зовут, потому что это мужчина.

Он скривился.

– Мне не нравится, когда мужчины называют себя женскими именами.

– А мне не нравится, что нас соседка залила, а в клубе старикашку убили, а приятель влюбился в проститутку и играет с огнем. Мне много чего не нравится, – говорил я Ашоту прямо в шейный платок, – а я вот еду сейчас с вами в метро и ничего….