В социальных сетях - Иван Зорин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Горе от ума
Однако сообщения от Сидора Куляша продолжали появляться.
«Что такое история? Хотите сделать национальной историей историю брюнетов? Нет ничего проще! Рассказывайте только о брюнетах, их вкусах, привычках. И через поколение все, кому нация обязана величием, станут брюнетами».
«Какой ты ироничный! – вставила Дама с @. – Обожаю стеб!»
«Прошлое непредсказуемо, как было на самом деле, можно лишь гадать, – пропустил мимо Сидор Куляш. – Когда жизнь меняется на глазах, изменения в истории особенно заметны. О настоящем вообще можно судить по отношению к прошлому. Если превозносят цезаря, значит, правит сильная рука, если мартовские иды, значит, процветает либерализм».
«Да здравствует глупость! – вклинился Модест Одинаров. – Все горе – от ума!» Но его комментарий через несколько мгновений исчез. Потом наступило затишье, в котором проступало лишь победное молчание Сидора Куляша.
«Господи, как же вы всех достали!» – опять появился Модест Одинаров.
Это понравилось Ульяне Гроховец. Она не могла вообразить, что человек бывает настолько глуп. Она подумала, что Сидор Куляш всех разыгрывает. Но ее ждало разочарование.
«А чем? – удивился он. – Тем, что иду в ногу со временем? Что считаю свое время лучшим из времен? Да, я верю в прогресс и рад, что вношу в него свою лепту».
«Уж больно ты суетный, репортеришка, – вынес вердикт откуда-то взявшийся Раскольников. – Но дальше могилы все равно не уедешь».
На его аватаре угрожающе качнулся топор.
«Прогресс? – зазвучали усталые интонации Иннокентия Скородума. – Движение человечества напоминает шараханье броуновской частицы, которую лупят со всех сторон. Она движется по случайному маршруту, медленно удаляясь от начала. Сколько гениев не нашло применения своим талантам! Сколько бездарностей занимают чужое место! Все устроено так глупо, так нелепо… Нет, господа, КПД человечества очень низкий, странно, что оно вообще развивается».
«И этот туда же! – написала было Ульяна Гроховец. – Каждый гнет свое, даже здесь, в группе». Но потом решила не переводить стрелки на Иннокентия Скородума.
«Нет бога, кроме телевидения, и Сидор Куляш – пророк его! – огрызнулась она, выйдя из Сети, чтобы не видеть ответа.
«Умный – дурак!» – донесся ей вслед гомерический хохот Сидора Куляша.
«Умный – дурак!» – стучало у Полины Траговец, когда она открыла глаза. «Но это несправедливо…» – еще не отойдя ото сна, пробормотала она и огляделась по сторонам, не узнавая свою комнату. Она вспомнила, что до ночи засиделась в Интернете, и теперь корила себя. «Вон уж и сниться стали, – перебирала она участников группы. – А что я про них знаю? В Интернете, как и во сне, сплошные выдумки». Она вспомнила, как ошибалась в Модесте Одинарове, представляя его сильным, до тех пор пока не прочитала его интернетовские признания. Но и виртуальный портрет искажает реальный. Кто, например, этот Сидор Куляш? Надутый щеголеватый франтик? Длинный как жердь, с отсутствующим взглядом? Может, он и на телевидении не работает? А Иннокентий Скородум? Точно ли он знаменитый писатель? Может, все его творчество сводится к интернетовским постам? Боже, да кто все эти люди! Мы с ними в сущности не знакомы, как с прохожими на улице, так можно разговориться с первым встречным. Однако Полина чувствовала с участниками группы какую-то невидимую, корневую связь. «Точно – паутина», – проговорила она одними губами. За стенкой работал телевизор, передавали утренние новости. Мать сидела на кровати, уткнувшись в экран с тарелкой вишен, красивших простынь кровавыми пятнами, и Полина Траговец, глядя на нее из дверей, подумала, что не доживет до ее лет. Чтобы окончательно сбросить сон, Полина Траговец умылась, потом села за компьютер и написала от имени Ульяны Гроховец:
«Прожить надо так, чтобы после смерти осталась куча долгов и на похоронах все молчали, потому что о покойниках плохо не говорят».
А от Модэста Одинарова добавила:
«Хороший совет, но запоздалый».
Это понравилось Иннокентию Скородуму. Он поделился этим постом у себя на странице, добавив с печальным смайликом:
«Какая разница, как прожить? Все равно это не жизнь».
Сидор Куляш также видел сны. Он долго потом носил их в себе, осторожно ощупывая изнутри, как мать ребенка, пытался осмыслить их содержание, превратив в слова, поведать жене или бумаге. Но у него это не выходило. Потому что во сне Сидор Куляш был умнее. Там он читал прославленные в веках книги, которые казались ему гениальными, но когда, проснувшись, брал их в руки, не мог осилить и страницы. Во сне он чувствовал запахи, которые были свежими, словно после дождя, а наяву жил, будто с заложенным от простуды носом.
– Мама, – звал он во сне покойную мать. – Почему ты меня не любила?
– Любила, – эхом откликалась она.
Мать приходила веселая, беззаботным смехом напоминая юродивую, и Сидор Куляш во сне понимал, что стал уже старше нее и может во всей неприкрытой наготе видеть совершенные ею ошибки, которые у него нет сил простить.
– Глупая, глупая! – твердил он, пока мать, обиженная, не исчезала.
И тогда Сидор Куляш просыпался, упираясь взглядом в фотографию молодой улыбавшейся женщины, висевшую на стене напротив. Ему хотелось повернуть ее лицом к обоям, но он только кусал губы, точно в детстве, когда его оставляли одного на жарком опостылевшем пляже. Целыми днями он потом равнодушно скользил взглядом по фотографии, которая сливалась для него с джунглями обоев, вспоминая мать так же редко, как отца, – тот постарел, согнулся и при встрече говорил всегда одно и то же:
– А ты вырос… С деньгами все нормально?
– Нормально, – эхом откликался он.
Потом Сидор Куляш спрашивал о здоровье и, не дождавшись ответа, как обычно переводил разговор на свою работу, думая при этом, что люди не меняются, что во сне отец по-прежнему распоряжается банком. Уставившись на морщинистые ладони, которые потирал, казалось, для того чтобы спрятать, Куляш-старший невпопад кивал, а когда приходило время прощаться, поспешно обнимал сына, скрывая теперь руки у него за спиной, и по привычке произносил:
– Ну, передавай привет матери.
Сидор Куляш крепко прижимал отца к жирной груди и не мог понять, у кого из них двоих катятся слезы. А потом просыпался. Сидор был поздним ребенком и с годами стал понимать, что совершенно не знает отца, который большую часть жизни провел до его рождения и при всем желании никогда не поймет его. Лежа в постели, он твердо обещал себе позвонить отцу, которого не видел с похорон матери. Но свое слово так ни разу и не сдержал.
После того как Сидор Куляш захотел сделать репортаж о Раскольникове, в группе к нему стали относиться настороженно. «Завидуют, – по-своему понял он, когда его сообщения перестали комментировать. – А сами мечтают попасть в кадр». Но в глубине ему было обидно, и он оживился, когда Аделаида, казалось, подтвердила его предположение:
«А можно мне попасть на телевидение? Я могла бы принять участие в ток-шоу».
«Их много. В каком именно?»
«Да в любом, у меня обо всем есть свое мнение».
«Свое ли? – подумал Сидор Куляш. – Стоит ли с ней говорить?» Но выбирать не приходилось:
«И все же определитесь. Какое ток-шоу вам больше нравится?»
«Мне абсолютно все равно! Они же на одно лицо».
И тут Сидор Куляш понял, что его разыгрывают.
«Пожалуй, ограничимся этой группой. Кстати, роль дуры у вас хорошо получается!»
«Репетирую ток-шоу», – парировала «Аделаида» с кучей язвительных смайликов.
Это понравилось Иннокентию Скородуму и Зинаиде Пчель. Хотела к ним присоединиться и Полина Траговец. Но, вспомнив, что участники группы ей уже снятся, решила этого не делать. «Пора лечь на дно, – закрыла она сайт. – Иначе можно рехнуться».
Сидор Куляш тоже каждый день давал себе слово больше не появляться в группе. И каждый раз его нарушал.
– Сам как вечер – Интернет, – коротко рассмеявшись, похлопал его по плечу начальник. – В жизни-то и поговорить не с кем.
– Эт точно, – кивал Сидор Куляш. – И в Интернете все умнее, как в телестудии.
– Это потому, что вживую не видишь.
– И не дай бог!
Сидор Куляш убеждал себя, что дискутировать с членами интернетовского сообщества – все равно что разговаривать с телеведущей, поставив перед собой банку пива. Но приходил вечер, принося тоскливое одиночество, заставляя вновь окунуться в аквариум по ту сторону экрана.
«У меня жена пустая, холодная как рыба, – хотелось написать ему. – А развестись боюсь – идти некуда, да и привык». А вместо этого он рассуждал о том, почему каждый последующий муж хуже предыдущего, распространялся о коммуникационных технологиях и рисовал картины далекого будущего. Раскольников больше не объявлялся, и Сидору Куляшу для репортажа пришлось довольствоваться тем, что есть. Он сделал упор на моральной стороне произошедшего в группе, живописуя страшный выбор, перед которым поставил ее убийца. «А как бы поступили вы?» – рефреном повторял он, обращаясь к зрителям. На этом вопросе строился весь репортаж, однако про исключение Раскольникова из группы, в котором он сыграл главную роль, Сидор Куляш умолчал. В репортаже рассказывалось о сострадании, которое все мгновенно испытали к Авелю, о том, как незнакомые люди собирали деньги, чтобы выкупить его жизнь, и наконец о вмешательстве доблестной полиции, взявшей дело в свои руки. «Никаких уступок шантажистам, – объяснял актер в полицейской форме, нанятый Сидором Куляшом вместе с реквизитом. – К тому же ваша жертва абсолютно бесполезна, в преступном мире свои законы, и киллер, взявший заказ, не может его не выполнить». Изменив финал, Сидор Куляш проявил репортерское чутье, шестым чувством угадав правду, точно видел мрачный сырой подъезд, в котором за железной коробкой лифта поджидал Авеля Раскольников. Все получилось в лучших традициях жанра, его репортаж имел шумный успех, и Сидор Куляш был на седьмом небе.
