В социальных сетях - Иван Зорин

– Ну что ты, котик, не принимай так близко, надо же было их подразнить.

– А почему всегда за мой счет?

– А за чей же еще, дорогой? Ты же умный, сильный. Простишь бабские штучки?

Сидор Куляш оттаивал.

– Трудно быть мужем.

– Особенно такой стервы.

Жена целовала его в шею, одновременно расстегивая свой халат, и постель топила все. Но такие сцены с годами происходили все реже, зато подруги звонили все чаще.

На работе Сидор Куляш считался остряком. Он был не лишен актерских данных, легко вживался в образ, переиначивая чужие рассказы, как ребенок, верил, что это произошло с ним.

«Кормил я вчера голубей на бульваре, – выдавал он за свою историю Модеста Одинарова. – И вдруг появляется здоровенный детина с питбулем. Пес без намордника, лезет на лавочку. А кругом, как назло, ни души. Что делать? «Ничего, дядя, собачка не помешает?» – ухмыляется собачник. Гляжу, лицо садиста, из тех кто, унижая, получает удовольствие. Я молчу. «Ты чё, немой? Или в штаны наложил?» Я молчу. Он тронул меня за плечо. Я показал на рот, потом на уши, осторожно жестикулируя, чтобы не спровоцировать пса. «Вот урод», – отошел он, свистом подзывая собаку. И тогда я вызвал полицию. Патрульная машина оказалась рядом, и мы быстро его догнали.

– В чем дело? – возмутился он. – Не дают погулять с собакой!

– Вы натравливали ее на прохожего.

– Какого еще прохожего? Кто вам сказал?

– Вот потерпевший. Он говорит, вы угрожали ему расправой.

И тут он допустил ошибку. Вместо того чтобы отрицать знакомство, расхохотался:

– Говорит? Да он же глухонемой.

– А ты сумасшедший, – выстрелил я и обернулся к полицейским: – Видите, у него не все дома.

Полицейские переглянулись.

Уж не знаю, как он объяснил им все в участке. Какова месть, а?»

История была шита белыми нитками, но, искупая ее искусственность, Сидор Куляш заразительно смеялся.

Он также слыл донжуаном. Собрав кружок распустивших уши мужчин, часами распространялся о своих любовных похождениях, о том, как мучается каждый раз, изменяя жене, не в силах устоять против домогательств красоток. «Грех, конечно, пользоваться случаем, когда на шею вешаются, – подмигивал он, разглаживая сальные волосы. – Но ведь грех и не воспользоваться». Сидор Куляш был убедителен, не краснея приводил интимнейшие подробности, так что после его рассказов всем казалось, будто они никогда не были с женщиной.

От своей работы Сидор Куляш был без ума. «Что такое телевидение? – оставлял он в группе многословные эмоциональные посты, так что казалось, его слюна брызжет и с монитора. – Известно, что мирно стрекочущие кузнечики, набрав критическую зеленую массу, превращаются в саранчу, вставая на крыло. А если их окружить зеркалами, многократно умножающими их количество, их превращение в саранчу произойдет сразу, будто они видят себя со стороны, будто ими всеми управляет какой-то внешний мозг. Так же устроен и муравейник. У нас этот внешний мозг – телевидение!»

Это не понравилось никому.

«Не хочу быть кузнечиком, – написала Дама с @. – А тем более саранчой!»

«В отличие от муравьев люди думают», – поддержала ее Ульяна Гроховец.

«Думают? – набросился на нее Сидор Куляш. – А может, им только кажется?»

Это опять никому не понравилось.

На работе Сидор Куляш мог поддержать любой разговор, но особенно любил рассуждать о марках автомобилей, которые вызубрил, как алфавит. Машину он водил, как гонщик, не разбирая дороги, нарушая правила, а когда ему выписывали штраф, доставал туго набитый бумажник:

– За удовольствие надо платить.

– А не жалко? Так можно себе права обезобразить.

– Ну что вы, штрафы украшают мужчину.

Принимая окружающее, Сидор Куляш подчинялся его законам, но, в отличие от Захара Чичина, не сомневался в его целесообразности. «Все действительное разумно, – любил повторять он. – Просто неудачники этого не замечают». В последнее время его мучила бессонница, он долго ворочался, перекручивая простыни, и, пытаясь уснуть, считал падавших в пропасть овец. Отделяясь от бесконечного стада, они по очереди подходили к обрыву и, задержавшись ровно на столько, чтобы повернуться блеющей мордой, летели кувырком вниз. И Куляш в эти мгновенья вспоминал отца. «Эх, Сидор, – защемив двумя пальцами, трепал тот его толстую щеку. – В жизни надо карабкаться вверх, не скатиться и не стать только тенью на грязном полу». Проваливаясь в сон вместе с падением последней овцы, которой было уже не суждено выбраться со дна, Сидор Куляш, как и в детстве, соглашался: «Да, папа, все проще простого». Сидор Куляш верил в свои таланты, в то, что видит мир насквозь, и на работе привык быть оракулом, способным решить любую проблему. «На словах, – думал о таких Авдей Каллистратов, включая телевизор, где на экране мелькали разного рода эксперты, колумнисты ведущих газет и уверенные в своих прогнозах аналитики. – Они все решают на словах».

Журналистская работа приучила Сидора Куляша к бесцеремонности.

«Еще не все потеряно, – писал он заболевшему Модесту Одинарову. – Бывают врачебные ошибки, обратитесь к нетрадиционной медицине, съездите в Тибет». И с упоением рассказывал истории про чудесно излеченных, которые вычитывал в иллюстрированных журналах.

«Я бы таких бесплатно убивал, – возмутился Раскольников. – Ты будто и на свете не жил».

«В другом мире, – парировал Сидор Куляш. – Я живу в другом мире».

И сам в это верил.

«Где деликатные, утонченные? – читая его посты, думал Авдей Каллистратов. – Где чеховские герои?» И опять у него всплывали художники на даче, отказавшие ему в интеллигентности. «Много понимают, – хмыкал он. – Знали бы с кем сравнивать». А ведь однажды Авдей Каллистратов участвовал в его передаче.

– Сегодня у нас в гостях статусный писатель, – представил его Сидор Куляш.

Его передернуло, но он не подал вида, продолжая широко улыбаться:

– Очень приятно.

Теперь Каллистратова заливала краска стыда при одном воспоминании об идиотских вопросах, на которые он давал не менее идиотские ответы: «При написании романов вдохновляют ли вас какие-то случаи из жизни или вы целиком полагаетесь на свою фантазию?» – «О да, конечно, если позволите так выразиться, моим пером водит сама жизнь». – «Разделяете ли вы распространенное в последнее время мнение о смерти искусства?» – «Ни в коем случае! Искусство вечно, оно умрет вместе с человечеством», и т. д., и т. п. «Какая чушь!» – подумал он сразу после эфира.

– По-моему, все прошло замечательно, – полувопросительно-полуутвердительно сказал Сидор Куляш.

– Как по нотам, – кивнув, подтвердил он.

– С известными людьми у меня всегда так.

Когда речь заходила о знаменитостях, Сидор Куляш позволял себе заочное панибратство, называя их уменьшительными именами, будто вчера с ними расстался, а на самом деле был им едва представлен или водил шапочное знакомство. Он знал, что в глазах собеседника это повышает его собственную значимость, и отжимал трюк до конца, направо-налево козыряя своими вымышленными связями.

Теперь Авдей Каллистратов оставался инкогнито и мог высказать Сидору Куляшу все, что думает. Через месяц возобновленного под чужим именем знакомства он его уже ненавидел, но, странным образом, каждый раз пытаясь его ужалить, невольно ему подыгрывал. Как тогда, после эфира.

«Зачем я пишу? – спрашивал в группе Иннокентий Скородум. – Выразить, что я чувствую, невозможно. У искусства свои законы, и дело не в моем таланте. Тогда зачем?»

«У каждого свой долг перед обществом, – отвечал Сидор Куляш. – А люди культуры обязаны нести правду».

«Какую еще правду! – садился на своего конька Иннокентий Скородум. – У каждого она своя! Чем больше о чем-то шумят, тем это делается правдивее! А культура? Это всего лишь архив. Как в него попадают? Кто? Если жизнь – дурная канцелярия, то почему мы доверяем ее архиву? Почему относимся к нему с таким трепетом? Или застывшее время имеет для нас неотразимое обаяние? Музей как напоминание о вечности? Ее рукотворный, искусственный переулок?»

«История – это застывшая политика, – соглашался Сидор Куляш. – А культура лишь часть истории. Но это и есть правда! Общая для всех правда, без местоимения, и другой правды на свете нет!»

Складывалось впечатление, что они были единомышленниками. Но отношения двоих для третьего всегда загадка, впрочем, как и для каждого из них.

«Один человек на свете, никто его не поймет», – убеждался Авдей Каллистратов, глядя на Сидора Куляша и узнавая в нем себя прежнего, когда писал про умерших знаменитостей, о которых ровным счетом ничего не знал, про дерзких шпионов, которые существовали лишь в его воображении, как и выползшие из-под пера инопланетяне. «А чем было удивить? – оправдывался он. – Как заставить читать свои книги? Что я знаю такого, чего не знают другие?» Наблюдая за Сидором Куляшом, он думал, что тот прав – успех требует идти в ногу со временем, вынуждая не выходить из круга телевизионных ассоциаций. «Необходимо принимать все как есть, придерживаясь того же, что и все, – заключал он. – То есть надо быть Сидором Куляшом».