Луи Вутон - Армин Кыомяги

И как только сводный хор механизмов исполнил свою последнюю арию и, не услышав аплодисментов, разочарованно умолк, вновь пришел черед этого другого, беззвучного мира. Сейчас он испуган как ребенок, который мирно играл сам с собой и вдруг его тихое гукание перекрыли сотни орущих глоток. Но он быстро придет в себя, вернется к своей естественной игре и спустя очень долгое время услышит свой собственный звенящий шепот.

Я сел на велосипед и отправился в город. Всматривался в окна домов, поглядывал на плафоны над магазинами. Тишина. Только мое дыхание и треск цепи. Возле здания банка сделал остановку. Экраны банкоматов без картинок были похожи на отполированный гранит. Прижавшись спиной к стене высотного здания, я сполз на корточки. Облака молча плыли над пустым городом, похоже, сказать им было нечего. И это понятно, ведь они видели на своем веку все. Я огляделся и прислушался. Ничего. Неужто оглох? Напрягся еще сильнее. Сердце. Оно бьется где-то в самой глубине, прямо как последнее перепуганное существо. Кашлянул. Жадно проглоченный каменными стенами звук быстро замер. Внезапно меня охватило чувство тотального одиночества. Я отверженный, брошенный, выгнанный. Странно, что настолько болезненно я почувствовал это лишь теперь. А может так быть, что до сих пор от отчаяния меня спасала тайная надежда, подпитываемая всюду мигающими светофорами и шуршащими эскалаторами? Надежда на то, что все вернется или хотя бы не станет хуже? А теперь мир без электричества лишится какой бы то ни было логики, костяк мироздания развалится, системность и симметрия опрокинутся с ног на голову, вывернутся наизнанку. Онемевшие холодильники будут согревать напитки и продукты, на упаковках которых ясно написано: ОХЛАДИТЬ! В подтверждение моих страхов в этой безмолвной жарище и духоте по мне пробежал холодок озноба – предвестник беды.

Обхватив руками колени, я продолжал сидеть на корточках. Безжалостная тишина давила невыносимо, вынуждала ощущать себя маленьким и ничтожным. Вдруг на меня напало жгучее желание говорить. Говорить, говорить, говорить, быть услышанным, выслушивать с глубоким вниманием и сосредоточенностью собеседника, и снова говорить. Неторопливо, детально, с множеством нюансов озвучивать свои мысли, обнажая самую суть темы. Предельно чутко сконцентрироваться на визави, стопроцентно схватывая все его вербальные мысли. Ким, да, она замечательно слушает, но мне понадобился чей-нибудь голос, настоящий живой звук. Одного только довольного поскрипывания силикона уже мало.

Заметил рядом с собой одинокий росток. Это чахлое зеленое существо пробилось в щель между камней и лезло теперь с само собой разумеющейся, непререкаемой целенаправленностью вверх по вертикальной стене финансового учреждения. Представил себе, как следуя зову солнца, растение безудержно разрастается и покрывает собой почти все стеклянное здание, чтобы потом, с годами, целиком поглотить его. Красивая зеленая башня банка, в прохладе шевелящейся на ветерке листвы тысячи птичьих гнезд с их благодарными обитателями, платящими за приобретенные в кредит веточки старательным истреблением вредных насекомых. И так изо дня в день, на протяжении всей короткой жизни. Банковское дело вечно, кредиты и проценты тоже. Это почему-то утешило.

Взял себя в руки и поехал домой. Излил Ким душу, смирившись с ее молчаливым состраданием. По крайней мере, рядом есть та, что понимает меня и не несет в ответ беспросветную чушь. На кого в минуту слабости и отчаяния можно положиться и кто никогда не съедет с катушек. Крепко прижался к Ким и почувствовал, как ее мягкое прохладное тело утишает мой жар, как ее чудесные поры впитывают мою злокачественную лихорадку. Я успокоился и уснул как младенец в надежных маминых объятиях.

Но среди ночи, в кромешной августовской тьме меня вдруг разбудило нечто невероятное. Всюду вспыхнули огни, залив центр ярким сиянием. Проснулись эскалаторы, из вентиляции потянуло свежим воздухом, холодильники начали выполнять свою функцию, где-то заиграла музыка. What a wonderful world! Ничего не понимая, я вскочил с кровати и выглянул с пандуса своего второго этажа. Возле входа в центр кружилась детская карусель, яркие зверята с веселыми мордочками то вздымались, то опускались. Я побежал по магазинам – один, другой, трогал горящие лампочки, радовался заработавшим кассовым аппаратам. Неужели я не сплю? Достал из одного холодильника еще не совсем охлажденную бутылку лимонада и выпил ее залпом, рыгнул и рассмеялся. Случился перерыв в подаче тока, всего– то пустячное повреждение, не более того. Я был счастлив до небес, чувствовал необыкновенное облегчение и уверенность, что так и должно быть, это правильно и нормально, справедливость восстановлена, электричество всегда было, есть и будет впредь! Bright blessed days… dark sacred nights… and I think to myself…

И вдруг, как все началось, так внезапно и закончилось. Все смолкло, все погасло, похоронив меня в центре этого говенного мира, в проклятой черной тишине. В мгновение ока я покрылся холодным потом. Я в могиле. Нащупывая обратную дорогу к себе в кровать, налетел на карусель и ушибся. Из глаз брызнули слезы, но не от боли, от унижения. Меня обманули. Поматросили и бросили. Ощупал зверя, на которого рухнул. Под задранным хоботом пальцы угадали противную улыбку. Ненавижу, ненавижу, ненавижу слонов!

13 августа

Вчера был самый трудный день моей жизни. Рабочий – в полном смысле этого слова. Никогда и никем не любимый и не ожидаемый рабочий день, освобождающее воздействие которого недооценивать несмотря ни на что было бы нечестно. Ты засучиваешь рукава, взгляд затуманивается, мозг частично впадает в механическую летаргию, слова в башке приобретают неожиданный смысл или вообще теряют его. Твое тело выматывают сотни и тысячи автоматических, однообразных движений – туда и сюда, сунуть и вынуть, налево и направо, вверх и вниз, – надежно охраняющих твои примитивные и низменные мысли от рефлексии и ненужной философии, от всего, что не связано с обменом веществ и выживанием. Чем труд тяжелее и тупее, тем меньше пространства для депрессии или любой другой боли. Настоящая пахота действует как наркотическая анестезия, в процессе которой можно ампутировать тебе ногу или голову, а ты этого даже не заметишь. Зарплата, которую ты ждешь, это не деньги. Не прельщает и километровая карьерная лестница, теряющаяся где-то в толще тяжелых и мрачных туч. А мотивационные беседы и одобрительные похлопывания по плечу тебе, что с гуся вода. Единственно, чего ты ожидаешь от работы, это смертельной усталости и ночей без сновидений. Вечное топтание на месте в полном согласии с закованным в грудную клетку монотонным биением сердца – вот смысл труда, вот его благодать.

Вчера утром проснулся от вонищи. Она висела в воздухе как упрямое и настырное привидение, миллиметр за миллиметром захватывая замкнутое пространство торгового центра. Зловоние поднималось с первого этажа. Зажимая нос и переступая через липкие, образовавшиеся за ночь лужи, я добрался до эпицентра вони. Морозильные камеры и прилавки в Rimi. В них плавали кусочки овощных смесей, красивые и разноцветные как конфетки M&M. Размороженные креветки и рыбное филе получили последнюю возможность насладиться еще прохладными прелестями родной стихии, они покачивались в мутной жидкости, лелея надежду, что откуда-нибудь явится Посейдон в резиновых сапогах Nokia и своим божественным дыханием возродит их к жизни. Коровы, свиньи и бараны, разрезанные на аккуратные куски, самозабвенно склеились, как слепые влюбленные в загробном мире, которых при жизни неправедно разлучали их шубы, шкуры и рога. Маленькие мясные зверьки, похожие на кораллы, выглядывали из раскисших и пушистых от плесени оболочек пельменей. Прежде такие конкретные и оптимистичные пиццы в вонючей талой воде превратились в безликие плюхи – их растекающиеся физиономии еще удерживал, но уже с трудом, обессилевший сыр. Индюки, перепелки и курицы к изумлению водоплавающих уток и гусей отважно плескались в холодильниках как закаленные фанаты зимнего купания. Плотная пленка упаковок крабовых палочек почему-то развалилась, выпустив своих обогащенных белком постояльцев на свободу. А там они и сами медленно раскрылись, совсем как цветы, после долгого ожидания дорвавшиеся до солнца. Тысячи организмов с исчезновением электричества вырвались на свободу: целые и нарезанные, сырые и полукопченые. Они освободились от своей ледяной коросты, вернулись к жизни, – словно раскрыла земля свои глубокие недра и выпустила на поверхность окаменелости, миллионы лет не знавшие прелестей свободы.

Наклонился над прилавком. Вот она передо мной – эта разбухшая и зловонная, вылезшая из размокшей яркой упаковки сплошная каша, биомасса со штрихкодом. Подняв голову, я оглядел заполненный морозильниками зал и прикинул, что больше напоминает эта картина – сотни отказавшихся служить фреоновых гробов или тысячи существ в анатомичке. Точно одно, я стоял посреди кладбища. Добро пожаловать на суперпогост Rimi! Качественные мертвецы по хорошей цене!