Такой же предатель, как мы - Джон Ле Карре

Можно и так уйти от ответа.

Но в целом, на основании сложившегося у него впечатления, Перри вынужден был признать, что с Люком вполне можно поладить. Пусть он и не высокого полета птица. Второй ранг, как он сам себя охарактеризовал. Да, немного сноб, явно выпускник частной школы, и все же в связке с таким напарником не пропадешь.

— Гектор нас слушал?

— Полагаю, да.

— Наблюдал за нами?

— Иногда лучше только слушать. Как радиоспектакль. — Помолчав, Люк добавил: — Потрясающая девушка эта ваша Гейл. Вы давно вместе?

— Пять лет.

— Ух ты.

— Что тут удивительного?

— Я, кажется, начинаю понимать Диму. Женитесь на ней поскорее.

Люк вторгся в святая святых, и Перри собрался было заявить об этом, но потом простил его.

— И давно вы на этой работе? — спросил он.

— Лет двадцать, плюс-минус.

— Здесь или за границей?

— Преимущественно за границей.

— Это калечит?

— В смысле?

— Работа не искажает вашу психику? Вы не чувствуете некоторой… э-э-э… профессиональной деформации?

— Вы спрашиваете, не псих ли я?

— Ну, это слишком сильно сказано. Скорее… как это влияет на человека в долгосрочной перспективе?

Люк не поднимал головы, но карандаш перестал двигаться. В его спокойствии ощущалось нечто вызывающее.

— В долгосрочной? — переспросил он с напускным недоумением. — В долгосрочной перспективе все мы умрем, насколько я могу судить.

— Я имею в виду — каково представлять страну, которая не в состоянии заплатить по счетам? — объяснил Перри, с опозданием сообразив, что теряет почву под ногами. — Я где-то читал, что сильная разведка — едва ли не единственное, что в наши дни позволяет нам оставаться наверху списка в международном сообществе, — попытался он выкрутиться. — Несомненно, люди, которые работают в этой сфере, испытывают сильное напряжение. Им ведь приходится прыгать выше головы, — добавил он, невольно отпустив шпильку насчет маленького роста Люка, о чем немедленно пожалел.

Этот неловкий разговор был прерван звуком медленных мягких шагов над головой — как будто кто-то шел в домашних тапочках. Затем человек начал осторожно спускаться по лестнице в подвал. Словно по приказу, Люк встал, подошел к серванту, достал поднос с виски, минеральной водой и тремя бокалами и поставил на стол.

Шаги затихли на нижней ступеньке. Дверь открылась. Перри машинально встал, и они с вошедшим оглядели друг друга. Они оказались одного роста, что удивило обоих. Возможно, Гектор, если бы не сутулился, был бы даже выше. С классическим широким лбом и вьющимися седыми волосами, которые ниспадали на плечи двумя волнами, он походил на декана колледжа — старого чудака. На вид Перри дал бы ему лет пятьдесят пять. Свой старый коричневый спортивный пиджак с кожаными латками на локтях он вряд ли когда-нибудь снимал. Бесформенные серые брюки и потрепанные ботинки вполне могли бы принадлежать самому Перри, а безобразные очки в роговой оправе нынешний владелец, похоже, стащил из коробки на чердаке у его отца.

Наконец, после драматической паузы, Гектор заговорил.

— Уилфред Оуэн, чтоб тебя! — провозгласил он, энергично и восхищенно. — Эдмунд, мать его, Бланден. Зигфрид Сэссун. Роберт Грейвс. И другие.

— Они — что? — спросил изумленный Перри, прежде чем успел задуматься.

— Ваша охренительная статья в «Лондонском книжном обзоре» прошлой осенью! «Жертвы смельчаков не оправдывают несправедливости. П. Мейкпис». Прекрасно!

— Э… спасибо, — беспомощно сказал Перри, чувствуя себя идиотом из-за того, что сразу не догадался.

Вновь воцарилось молчание, пока Гектор продолжал благоговейно рассматривать свою добычу.

— Я скажу вам, кто вы такой, мистер Перри Мейкпис, сэр, — заявил он, как будто выносил вердикт, которого они оба ждали. — Вы, черт подери, настоящий герой, вот кто вы, — он обеими руками схватил ладонь Перри, вяло потряс ее, — и это вовсе не лесть. Мы знаем, что вы о нас думаете. Некоторые из нас думают точно так же, и они правы. Беда в том, что мы — единственный цирк в этой деревне. Правительство — барахло, половина госаппарата пинает балду. Министерство иностранных дел дрочит в тряпочку, государство разорено подчистую, банкиры забирают наши денежки и посылают нас на хер. И что, спрашивается, делать? Жаловаться мамочке или решать проблемы? — Гектор продолжал, не дожидаясь ответа: — Держу пари, прежде чем обратиться к нам, вы в штаны наложили от страха. Но все-таки обратились. Чисто символически… — Гектор, отпустив руку Перри, повернулся к Люку, который наливал виски. — Побольше воды и чуть-чуть виски, только чтобы наш гость расслабился. Не возражаете, если я присяду рядом с Люком — или это будет чересчур похоже на классический допрос? Забудьте про «Адама», я Мередит. Гектор Мередит. Вчера мы с вами говорили по телефону. У меня квартира в Найтсбридже, жена и двое ребят. Уже взрослые. Коттедж в Норфолке. В обоих местах моя фамилия — в телефонной книге. Люк, а ты у нас кто, когда не кривляешься на задании?

— Люк Уивер. Живу по соседству с Гейл, на Парламент-Хилл. В последний раз работал в Центральной Америке. Второй брак, сыну десять лет, только что поступил в школу при Юниверсити-колледж в Хэмпстеде, и мы рады до чертиков.

— И никаких трудных вопросов вплоть до финала, — приказал Гектор.

Люк налил три крошечных порции виски. Перри снова сел, выпрямился и принялся ждать. Звезда первого ранга сидела прямо напротив, звезда второго ранга — чуть сбоку.

— Ох, твою мать, — радостно сказал Гектор.

— Пожалуй, — озадаченно отозвался Перри.

Но, по правде говоря, яростная тирада Гектора как нельзя более своевременно вдохновила Перри, а его драматическое появление пришлось на самый что ни на есть удачный момент. Уход Гейл — виной которому был он сам, пусть и из лучших побуждений — оставил в его душе черную дыру, и теперь Перри разрывался пополам, полный гнева и раскаяния.

Не следовало приезжать сюда, с ней или без нее.

Надо было отдать документ и сказать этим людям: все, дальше разбирайтесь сами. Я не шпион.

И какая разница, что весь вечер Перри мерил шагами свою застланную протертым ковром оксфордскую квартирку, обдумывая поступок, который он неизбежно должен был совершить, — понимая это, но не желая признавать.

Какая разница, что его покойный отец, простой священник, вольнодумец и воинствующий пацифист, всеми доступными способами протестовал и боролся против всякого зла, начиная с ядерного оружия и заканчивая войной в Ираке, причем неоднократно оказывался в тюремной камере за нарушение общественного порядка.

Или что его дед по отцовской линии, скромный каменщик и убежденный социалист, потерял ногу и глаз, сражаясь на стороне республиканцев во время гражданской войны в Испании.

Или что ирландку по имени Шивон, настоящее сокровище семейства Мейкписов — двадцать лет, четыре часа в неделю — угрозами вынудили носить в херефордширскую полицию содержимое отцовской корзины для бумаг. Это бремя оказалось для девушки чересчур тяжелым, и в один прекрасный день Шивон, заливаясь слезами, во всем призналась матери Перри и, как та ее ни уговаривала, навсегда покинула дом.

Или что месяц назад Перри написал в «Оксфорд таймс» заявление на целую полосу, одобренное наспех созданной им же самим организацией под названием «Ученые против пыток», призывая бороться с «тайным правительством» Британии, которое «крадет наши потом и кровью завоеванные гражданские свободы».

Для Перри разница была. Огромная.

И она никуда не делась утром, после целой ночи колебаний, когда в восемь часов, держа под мышкой большой блокнот, он заставил себя пересечь прямоугольный внутренний двор старинного оксфордского колледжа, с которым ему вскоре предстояло расстаться навсегда, и подняться по изъеденной червями деревянной лесенке, ведущей в квартиру Бэзила Флинна, руководителя научно-исследовательских работ, профессора юриспруденции. Десять минут назад Перри позвонил ему с просьбой о краткой консультации по личному и конфиденциальному вопросу.

Флинн был старше его всего на три года, но, по мнению Перри, уже успел стать распоследней общеуниверситетской проституткой. «Я, пожалуй, смогу уделить тебе время, если придешь прямо сейчас, — важно ответил он. — В девять совещание у декана, а они обычно затягиваются».

Он был в темном костюме и черных ботинках с начищенными пряжками. Степень ортодоксальности снижали лишь тщательно расчесанные волосы до плеч. Перри не придумал заранее, с чего начать разговор с Флинном, и выстрелил, как стало ясно ему самому, наобум.

— В прошлом семестре ты пытался завербовать одного из моих студентов, — брякнул Перри, едва шагнув через порог.

— Что-что сделать?!

— Дик Бенсон. Сын египтянки и англичанина. Говорит по-арабски. Он хотел получить грант, а ты намекнул, что ему стоит кое с кем пообщаться в Лондоне. Он не понял, о чем речь, и попросил у меня совета.