Такой же предатель, как мы - Джон Ле Карре

— Да. Вы правы, — сказал Перри и вздохнул с облегчением, когда Гектор блаженно улыбнулся в ответ.

Перри описывает крошечную комнатку, куда Дима отвел его для разговора, — «воронье гнездо», как он его называет, шесть на восемь, на самом верху узкой лестницы, которая начиналась в углу столовой. Неуклюжая башенка из дерева и стекла, на шестиугольном основании, с видом на залив; морской ветер бился в доски, и ставни громко скрипели.

— Это было, пожалуй, самое шумное место в доме. Наверное, поэтому Дима его и выбрал. Вряд ли в мире существует устройство, способное подслушивать сквозь такие помехи. — Перри добавил загадочным голосом человека, который описывает свой сон: — Дом вообще был очень… разговорчивый. Три трубы, три ветра. И эта коробочка, в которой мы сидели нос к носу.

Лицо Димы было в дюйме от моего, повторяет Перри, и тянется через стол к Гектору, чтобы наглядно показать.

— Сначала мы очень долго сидели молча и смотрели друг на друга. Думаю, он сомневался. В себе и во мне. Сумеет ли он выдержать все это до конца? Подходящего ли человека он выбрал? А я хотел, чтобы Дима убедился в правильности своего выбора. Скажете, бред?

Судя по всему, Гектор ничего подобного не скажет.

— Дима пытался преодолеть огромное препятствие в своем сознании — полагаю, в этом и есть суть всякой исповеди. Наконец он резко спросил — хотя его вопрос скорее прозвучал как требование: «Ты шпион, Профессор? Английский шпион?» Сначала я подумал, что он меня обвиняет. Потом понял: Дима рассчитывает, даже надеется, что я скажу «да». Я ответил: нет, извините. Я не шпион, никогда им не был и не буду. Я обыкновенный учитель, вот и все. Но он не поверил. «Многие англичане работают на разведку. Лорды. Джентльмены. Ученые. Я знаю. Вы все играете честно. В вашей стране — власть закона. И у вас хорошие шпионы». Я повторил: нет, Дима, нет, говорю вам — нет, я не шпион. Я ваш партнер по теннису и университетский преподаватель, который намерен изменить свою жизнь. Наверное, мне следовало возмутиться. Но что значит «следовало бы»? Я угодил в параллельный мир.

— И попались на крючок, спорим! — вставляет Гектор. — Я бы что угодно отдал, чтобы оказаться на вашем месте! Даже в долбаный теннис научился бы играть!

Да, «попался на крючок» — правильное выражение, признает Перри. В облике Димы, сидящего в полумраке, было нечто непреодолимо притягательное. Как и в его словах, доносившихся сквозь шум ветра.

Вопрос Гектора — трудный, легкий или средний — был задан так деликатно и дружелюбно, что прозвучал почти как утешение:

— Полагаю, несмотря на вполне понятное предубеждение в отношении нас, вы на мгновение пожалели о том, что не работаете на разведку?

Перри нахмурился, неловко почесал в затылке — и промолчал.

— Знаешь Гуантанамо, Профессор?

Да, Перри знает Гуантанамо. Он протестовал против нее всеми доступными способами. Но что Дима имеет в виду? С чего вдруг Гуантанамо столь «важна и безотлагательна» для Великобритании — цитируя письменное воззвание Тамары?

— Знаешь про секретные самолеты, Профессор? Про чертовы самолеты, которые нанимает ЦРУ, чтобы перевозить террористов из Кабула в Гуантанамо?

Да, Перри в курсе. Он пожертвовал немало денег в пользу некоей благотворительной организации, которая намерена подать в суд на авиакомпанию за нарушение прав человека.

— С Кубы в Кабул самолеты летят без груза, так? Знаешь почему? Потому что террористы, мать их, не летают из Гуантанамо обратно в Афганистан. Но у меня есть друзья…

Кажется, это слово ему не нравится. Дима повторяет его, потом что-то бормочет по-русски и отхлебывает водки, прежде чем продолжить:

— Так вот, мои друзья — они с пилотами кое о чем договариваются, под большим секретом, никаких проблем…

Допустим. Никаких проблем.

— Знаешь, что летит в тех пустых самолетах, Профессор? Никакой пошлины, груз на борту, прямо к заказчику, Гуантанамо — Кабул, деньги вперед?

Нет, Перри понятия не имеет, что за груз возят из Гуантанамо в Кабул, деньги вперед.

— Омары, Профессор! — Дима заливается безумным хохотом, хлопая себя по массивным ляжкам. — Тысячи сраных омаров из Мексиканского залива! Кто их, б…, покупает? Всякие чокнутые диктаторы! ЦРУ выкупает у них заложников. А им посылает омаров. За наличные. Может, еще за пару килограммов героина для тюремной охраны в Гуантанамо. Афганского, чистенького. Б… буду. Веришь мне, Профессор?

На тот случай, если Дима хотел его шокировать, Перри пытается изобразить крайнее удивление. Неужели хозяин дома лишь за этим затащил его в шаткую старую башенку, продуваемую всеми ветрами? Перри сомневается, что это достаточная причина, и подозревает, что на уме у Димы совсем другое. История про омаров казалась чем-то вроде пролога к подлинному признанию.

— Знаешь, что́ мои друзья делают с этими деньгами, Профессор?

Нет, Перри неизвестно, что «друзья» Димы делают с доходами от контрабандной перевозки омаров из Мексиканского залива в Афганистан.

— Они несут свои бабки Диме. Почему? Потому что они ему доверяют. Многие русские синдикаты доверяют Диме. И не только русские. Большие, маленькие — плевать. Мы им рады. Ты говоришь своим английским шпионам — у вас грязные деньги? Дима их отмоет, не проблема. Хочешь спрятать деньги и сохранить? Приходи к Диме. Много ручейков, Дима делает из них большую реку. Так и передай своим шпионам, Профессор.

— Ну и что вы читаете между строк на данном этапе? — спрашивает Гектор. — Вот засранец потеет, хвастает, пьет и шутит, прямо заявляет, что он мошенник и «отмыватель» денег, кичится своими преступными знакомствами… но что вы видите и слышите за всем этим? Что у него на душе?

Перри задумывается, как будто перед ним сидит экзаменатор — именно так он начинает воспринимать Гектора.

— Гнев? — предполагает он. — Дима сердит на кого-то, о ком нам пока неизвестно?

— Продолжайте, — приказывает Гектор.

— Отчаяние. Тоже по не определенным пока причинам.

— Как насчет лютой ненависти? Хорошая штука, — настаивает Гектор.

— Такое ощущение, что дойдет и до нее.

— Месть?

— Отчасти, несомненно, — соглашается Перри.

— Расчет? Душевный раздрай? Звериная хитрость? Подумайте хорошенько! — Гектор говорит как будто шутя, но ответы получает искренние.

— Все вышеперечисленное.

— Может быть, стыд? Отвращение к самому себе? Что-нибудь такое?

Перри, застигнутый врасплох, задумывается, хмурится, смотрит по сторонам.

— Да, — отвечает он устало. — Да. Стыд. Стыд отступника. Ему было неловко иметь со мной дело. Он стыдился своего предательства. Потому и хвастался.

— Я настоящий ясновидец, — удовлетворенно заключает Гектор. — Кого угодно спросите.

Перри в этом не нуждается.

Он описывает долгие минуты молчания, искаженное лицо Димы в полумраке — и как тот наливает водки, пьет, вытирает лоб, ухмыляется, злобно зыркает на Перри, словно не понимает, зачем он здесь, потом тянет руку и хватает его за колено, как бы говоря «слушай внимательно», затем разжимает пальцы и вновь забывает о собеседнике. Наконец, с откровенным подозрением в голосе, Дима грозно задает вопрос, на который обязательно нужно ответить, прежде чем речь зайдет о чем-либо другом.

— Видел мою Наташу?

Да, Перри видел его Наташу.

— Красивая?

Перри охотно заверяет Диму, что его дочь и впрямь очень красива.

— Десять, двенадцать книг в неделю, ей все мало. Читает и читает. Хотел бы ты таких студентов побольше? Наверное, был бы счастлив.

Перри подтверждает, что он действительно был бы счастлив.

— Ездит верхом, танцует балет. На лыжах катается, как птичка. Я тебе кое-что скажу. Про ее мать. Она умерла. Я ее любил. Понятно?

Перри сочувственно хмыкает.

— Может быть, у меня слишком много женщин. Но некоторым мужчинам так нужно. А хорошие женщины — они хотят быть единственными. Когда трахаешь кого попало, они просто с ума сходят. Жаль.

Жаль, соглашается Перри.

— Господи, Профессор. — Дима подается вперед и тычет его в колено указательным пальцем. — Наташина мать. Я ее любил. Так любил, что чуть не сдох, слышишь ты? Так любил, что все внутри горело — яйца, сердце, мозги, душа. Жил ради этой любви. — Он проводит тыльной стороной ладони по губам, бормочет: «красивая, как твоя Гейл», снова отпивает из бутылки и продолжает: — Муж, сукин сын, убил ее. Знаешь почему?

Нет, Перри понятия не имеет, за что сукин сын, муж Наташиной матери, убил свою жену, но он ждет ответа. Возможно, ответ прост: Перри всего-навсего очутился в дурдоме.

— Наташа — она от меня. Ее мать не умеет врать, она говорит мужу об этом, он ее убивает. Однажды я его найду. И убью. Не из пистолета. Вот этим.