Сказка для Несмеяны (СИ) - Алёна Дмитриевна

это было не так. Наконец она собрала все мужество, что у нее нашлось, приподняла ткань, посмотрела несколько мгновений, опустила ее обратно и вцепилась зубами в ребро ладони, чтобы не завыть. Вся левая сторона лица ее младшего сына была покрыта шрамами, похожими на застывшее розовое месиво. Шрамы были и на лбу, тянулись к уху, и кое-где терялись в волосах.

Ладонь Тихомира легла ей на плечо, и его голос произнес уверенно и успокаивающе:

— Главное, что он жив. Что остался глаз. И ему уже не больно, Светозар исцелил все раны. Как мог исцелил, но никто из нас не смог бы сделать и этого.

Она все мычала и не могла остановиться. Он был такой крошечный, такой беззащитный, такой ранимый — ее мальчик. И вот теперь — это. Потому что не уследила. Она не уследила. И другие не уследили. Доверили Климу…

Клим.

— Когда он проснется? — с трудом спросила Несмеяна.

— Когда я решу, — ответил Тихомир.

— Не буди, пока не вернусь, — попросила она.

Тихомир кивнул.

Несмеяна поспешно вышла из комнаты. Настасья что-то тихо стряпала в женском угле. Увидела ее, отставила все, подошла, обняла порывисто.

— Ничего, ничего, — прошептала она. — Все наладится, боги не оставят…

Пока Несмеяна спускалась по лестнице, сумела совладать со слезами, но теперь они снова подступили, и она поспешно вывернулась из объятий свекрови. Нельзя сейчас было плакать. Нельзя было пугать и без того напуганного сына.

— Где Клим? — спросила она.

— В хлеву сидит, — вздохнула Настасья. — Не идет ни к кому.

Клим и правда нашелся в хлеву. Лежал на соломе, свернувшись клубочком, что маленький котенок, и смотрел, как жует сено их корова Груша. А стоило ему увидеть мать, затрясся весь и ударился в слезы. Несмеяна бросилась к нему, принялась обнимать и ласкать, но Клим затих не скоро, а когда немного успокоился и снова смог хоть чуть-чуть говорить, зашептал:

— Ты меня больше никогда-никогда любить не будешь? И батюшка не будет? И Яша? И бабушка, и дедушки, и дядьки?

— Ну что ты, глупый, что удумал? — ужаснулась Несмеяна. — Все тебя любят и любить будут.

— Но это ж я Яшутку в кузню привел, — снова заплакал он.

И сквозь всхлипы и несвязное бормотание Несмеяне удалось понять, что произошло. Четырехлетний Клим взял за руку трехлетнего Яшутку, за которым ему было поручено следить, и отвел туда, где было интересно: к отцу в кузню. А там остывали разложенные листы железа. Яков побежал, споткнулся и упал на них лицом.

— Мама, мама, — плакал Клим, — он так кричал, он умрет теперь, да?

— Нет, нет, нет… — твердила она, сама обмирая от ужаса, представляя, как это было. Как молодая нежная кожа соприкоснулась с раскаленным металлом. Как закричал ее сын.

Ее ребенку было больно.

— Мама, а вы правда-правда меня любить будете?

И, глотая собственные слезы, Несмеяна уверяла, что будут любить, и что он не виноват, и что Яшутка обязательно поправится, и будет играть с братом как и прежде.

— Пойдем к бабушке, — попросила она сына, когда он наконец затих. — Пойдем, Климушка. Бабушка тебя вкусненьким накормит. А я пока к Яшутке схожу.

В опочивальне Тихомира самого Тихомира не было, зато здесь обнаружился Светозар. Он сидел на кровати возле сына и держал его за руку. Когда дверь открылась, он обернулся. Несмеяна подошла ближе. Ткань с лица Яшутки уже сняли.

— Скоро проснется, — сказал Светозар. — Тихомир до конца будить не стал, сказал, ты хотела быть рядом.

Несмеяна кивнула, тогда Светозар встал, подхватил сына на руки, так легко, словно тот совсем ничего не весил, и понес из комнаты брата к ним в опочивальню, там уложил Якова на их кровать и накрыл пуховым одеялом. Подоткнул края. Вместе молча они сели на постель и принялись смотреть на сына.

— Прости меня, — первым не выдержал Светозар. — Наговорил тебе глупостей. Это я со страху. Я так про тебя не думаю. И за то, что заставили тебя заснуть, тоже прости. Но я испугался за тебя и за ребенка. Убоялся, что родишь до срока.

Несмеяна подсела ближе, прильнула к нему, насколько это позволил живот. Светозар обнял ее в ответ, и ей показалось, что стало легче, будто она разделила свое горе на двоих.

Или все же это был их общее горе?

Светозар сказал: это и его дети тоже.

Несмеяна прижалась к нему крепче.

— Все хорошо будет, — прошептал он, положил подбородок ей на голову, и стал слегка раскачивать их обоих.

Ей очень хотелось ему поверить. Но она не верила. Она знала, что с этого дня над ее маленьким безобидным добрым Яшуткой будут смеяться, будут гнать его, будут обзывать… Как ее когда-то. Но за себя ей не было обидно, да и с тех пор, как она родила Клима, то есть окончательно вошла в семью Финиста, никто уже не смел открыто выступить против нее. А что за глаза говорят — так то ее не касалось. Но ведь теперь речь шла не о ней. О ее ребенке…

Несмеяна зажмурилась, но не сдержалась, и впервые с того дня, как сидела в поле, горюя о своих куклах, расплакалась при муже. В этот раз Светозар не испугался. В этот раз он знал, о чем ее слезы. Лишь крепче обнял, запел что-то почти без слов, что-то, очень похожее на колыбельную. Несмеяна слышала такие от Настасьи, когда она бралась уложить спать Клима или Яшутку. В этой колыбельной был сокрыт покой. Она была о доме, в котором безопасно, в который всегда можно вернуться, где тебя ждут и любят.

О доме…

В доме Финиста крепкие двери. И никто чужой, никто со злым умыслом не войдет в них. Здесь, в этом доме, за этими дверьми ее Яшутка будет в безопасности. Здесь до него