Отражение - Дик Фрэнсис

— Нет, — ответил он. — А ты?　

Я покачал головой. Джереми снова обвел рассеянным взглядом ипподром и сказал:　

— Давай попробуем искать Аманду вместе. Мы бы мигом ее нашли, уверен. А потом, если хочешь, забирайся снова в свою берлогу и обо всем забудь.　

— Нельзя забыть о том, кто твой отец.　

Он метнул на меня острый взгляд.　

— Значит, согласен?　

Буду я ему помогать или нет, но он от своего не отступится, подумал я. Он опять будет донимать меня; читать программу скачек в газетах и вылавливать меня на ипподроме, и стоять над душой. Ведь он хочет доказать дедушке и дяде, что доведет дело до конца и сдержит слово.　

Что до меня… я почти согласился на его предложение. Причиной тому была тайна, окутавшая мое рождение. По крайней мере, теперь у меня появилась возможность узнать, что послужило причиной трагедии моего детства, отголоски которой слышались теперь, точно эхо ушедшей за горизонт бури, выяснить, из-за чего разразился скандал в тот день, когда я в новом костюме сидел в холле за белой дверью.　

В итоге я мог бы возненавидеть человека, давшего мне жизнь. Мог ужаснуться. Мог пожалеть, что вообще что-то узнал о нем. Но Джереми был прав. Раз представляется такая возможность… отказываться нельзя.　

Ну? — спросил он.　

— Ладно.　

— Вместе будем ее искать?　

— Да.　

— Вот и отлично! — просиял он.　

Я был другого мнения, но — уговор дороже денег.　

— Сможешь съездить к ней сегодня вечером? — спросил он. — Я ей позвоню, скажу, что ты приедешь.　

Он неуклюже нырнул в телефонную будку и в течение всего разговора не сводил с меня тревожного взгляда — боялся, что я передумаю и смоюсь.　

Однако вышел он расстроенный.　

— Черт, — сказал он, подойдя ко мне. — Я говорил с сиделкой. Миссис Нор было плохо, и ей сделали укол. Она спит. Сегодня посетителей не принимают. Надо звонить завтра.　

У меня на лице было написано чувство облегчения, и он это заметил.　

— Все это, конечно, хорошо, — сказал я. — А что бы ты сделал, если бы вдруг выяснилось, что своему существованию ты обязан любовным утехам девицы в кустах с молочником?　

— Ты так думаешь?　

— Примерно так. Всяко бывает, верно?　

— Все равно… — нерешительно сказал он.　

— Все равно, — покорно согласился я, — знать надо.　

Решив, что миссия Джереми завершена, я направился к автостоянке. Но я ошибся — он шел за мной в кильватере, правда, так медленно, что я оглянулся и подождал его.　

— Я еще хотел сказать о сыне миссис Нор, — сказал он. — Джеймсе.　

— Что же?　

— Я подумал, может, съездишь к нему? Узнаешь, почему его лишили наследства.　

— Вот как?..　

— Но мы же теперь вместе работаем, — поспешно добавил он.　

— Вот ты и поезжай, — предложил я.　

— Э-э… нет, — замялся он. — Как адвокату миссис Нор мне придется задавать вопросы, которые я задавать не должен.　

— А на мои вопросы этот самый Джеймс, стало быть, ответит.　

Из кармана черного пиджака он вытащил карточку.　

— Вот его адрес, — сказал он, протягивая ее мне. — А ты обещал помощь.　

— Уговор есть уговор, — согласился я и взял карточку. — Но ты все равно гад.　

Глава 8

От ипподрома до Лондона, где жил Джеймс Нор, расстояние вдвое меньше, чем от моего дома, поэтому со скачек я прямиком поехал к нему на Камден-Хилл. Всю дорогу я надеялся, что не застану его, но когда я нашел улицу и дом и нажал на кнопку звонка, дверь открыл человек лет сорока, который подтвердил, что он и есть Джеймс Нор.　

Естественно, он был немало изумлен, увидев перед собой неизвестного племянника, свалившегося как снег на его голову, однако, после недолгого колебания, все же пригласил меня в дом. Мы прошли в гостиную. Она вся была уставлена викторианскими безделушками, а от яркого цвета стен у меня зарябило в глазах.　

— А я-то думал, Кэролайн сделала аборт, — грубо сказал он. — Мать говорила, что избавилась от ребенка.　

Пухлый, с дряблым телом, маленьким ртом и каким-то скорбным выражением в глазах, он ничуть не походил на свою сестру. У него не было ни ее насмешливой легкости, ни грациозности, ни горячечной суетливости, и я сразу же ощутил возникшую между нами неловкость, с каждой минутой все больше и больше ненавидя поручение Джереми.　

Я объяснил ему, что разыскиваю Аманду. Поджав губки, он слушал меня с нарастающим беспокойством.　

— Старая грымза уже несколько месяцев твердит, что лишит меня наследства, — яростно сказал он. — С тех пор, как здесь побывала. — Он скользнул взглядом по комнате, в которой ничто не напоминало о моей матери. — 　Пока я бывал у нее в Нортэмптоншире, все было хорошо. А потом она вдруг заявилась сюда без приглашения. Старая грымза!　

— Она больна, — сказал я.　

— Ну конечно. — Он резко взмахнул руками. — Я предложил ее навестить. Нет, говорит. Видеть меня не хочет. Старая дура!　

Раздался нежный звон — медные часы на каминной полке пробили полчаса. Здесь все было высшего качества и начищено до блеска. И старинные безделушки Джеймса Нора оказались не подделкой, а настоящим антиквариатом.　

Что я, дурак, помогать тебе искать эту девчонку! — заявил он. — Да если ее никто не найдет, рано или поздно вся недвижимость достанется мне, есть завещание или нет. Но ждать мне придется долго. Много лет. И все из-за ее дури!　Почему? — спокойно спросил я.　Ноэля Кауарда' же она любила! — обиженно ответил он, всем тоном подчеркивая, что если уж она любила Ноэля Кауарда, то должна была любить и его.　Это еще ни о чем не говорит, — сказал я, поняв наконец, в чем дело.　Я не хотел, чтобы она ко мне приезжала. Не явись она сюда, не было бы никакого шума. — Он пожал плечами. — Ну что, уходишь? Больше тебе здесь делать нечего.　

Он направился к двери, но тут она открылась, и в комнату вошел мужчина в клеенчатом фартуке с деревянной ложкой в руке. Он был гораздо моложе Джеймса и тоже явно гомосек.　

Здравствуй, радость моя! — воскликнул он, увидев меня. — На ужин останешься?　Он уходит, — оборвал его Джеймс.　

Они посторонились, уступая мне дорогу. Выйдя в холл, я спросил человека в фартуке:　

Вы видели миссис Нор, когда она приезжала сюда?　Ну конечно, радость моя, — горестно начал он, но потом увидел, что Джеймс делает отчаянные знаки и замолчал. Я смущенно улыбнулся, глядя поверх их голов, и пошел к двери.　Удачи я тебе не желаю, — напутствовал меня Джеймс. — Эта девка Кэролайн плодила детей, как кроликов. Я никогда не любил ее.　

*Куард Ноэль Пирс (1899–1973) — актер и драматург, гомосексуалист　

Вы ее помните?　Она вечно надо мной смеялась и выставляла　

дураком. Я был рад, когда она уехала.　

Я кивнул и открыл дверь.　

Погоди, — вдруг сказал он и подошел ко мне.　

Я понял, что у него созрела какая-то идея.　

Мать, конечно, тебе ничего не оставит, — начал　

он.　

Почему же? — спросил я.　

Он нахмурился.　

Ужас, что было, когда Кэролайн забеременела. Кошмар один. А крику-то… Я помню это… хоть и не знаю, в чем там дело было — мне не объясняли. Я только знаю одно: все изменилось из-за тебя. Кэролайн ушла, а мать превратилась в мерзкую старую грымзу. Что мне только довелось пережить, пока я жил с ней! Она ненавидела тебя… Ей даже мысль о тебе внушала отвращение. Знаешь, как она тебя называла? «Омерзительный зародыш Кэролайн», вот как! Омерзительный зародыш Кэролайн.　

Он выжидательно уставился на меня, но, по правде сказать, я ничего не испытал. Ненависть старухи была мне безразлична.　

Я поделюсь с тобой, — сказал он, — если ты сможешь доказать, что Аманда умерла.　

В субботу утром мне позвонил Джереми Фоук.　

Будешь завтра дома? — спросил он.　Да, но…　Хорошо. Я к тебе заскочу. — Прежде чем я успел возразить, он повесил трубку. Что ж, хорошо, что теперь он хоть предупреждает меня о своем визите: все-таки достижение.　

В субботу на почте я столкнулся с Бартом Андерфилдом. Я решил обойтись без обычного вялого приветствия и сразу взял быка за рога.　

А где сейчас Элджин Яксли, Барт?　В Гонконге, — ответил он. — А что?　В отпуске? — продолжал я.　Да нет, конечно. Он там живет.　А сейчас он приехал, да?　Нет, не приехал. Он бы мне сообщил.　Но он ведь должен быть здесь, — настаивал я.　

Почему это должен? — раздраженно сказал Барт.　Нет его. Он на конном заводе работает — там особо не разъездишься. Время прижимает. А тебе-то что до этого?　Мне просто показалось… что я его видел.　Когда? Быть не может.　М-м… на прошлой неделе. Точнее, восемь дней назад.　Ошибочка вышла, — торжествующе сказал Барт.　В тот день Джорджа Миллейса хоронили, и Элджин мне телеграмму прислал… — Он вдруг осекся, глаза забегали, но он продолжал… — из Гонконга прислал.　Выражал соболезнования?　Джордж Миллейс, — ядовито сказал Барт, — был дерьмом.　А ты что же, сам, значит, на похороны не пошел?　Сдурел, что ли! Да я бы плюнул на гроб.　Поймал он тебя в объектив, а, Барт? Андерфилд сузил глаза и не ответил.　Ну ладно, — сказал я, пожав плечами, — наверно, теперь, когда Джордж умер, многим полегчало.　Да уж свечки ставят во славу господа, будь уверен.　Кстати, ты ничего не слышал о том парне, который пристрелил лошадей Элджина? Как там его имя… Теренс О'Три?　В тюрьме сидит, — сказал Барт.　Как в тюрьме? — удивился я и стал загибать пальцы.　Март, апрель, май… он уже должен был выйти.　Ему срок накинули, — сообщил Барт. — Надзирателю по роже дал.　Откуда ты знаешь? — с любопытством спросил я.　Я… ээ… да говорят. — Он вдруг повернулся, видимо, решил, что разговор зашел слишком далеко, и пошел прочь.　Ну ты, конечно, слышал, что дом Джорджа Миллейса сгорел? — крикнул я вдогонку.