Мы пойдем другим путем! От «капитализма Юрского периода» к России будущего - Александр Бузгалин

Лучший вариант: происходит медленный сброс неэффективного капитала и свертывание производства неэффективной продукции одновременно со взрывным ростом производства эффективной продукции, ориентированной на рыночные критерии, и с накоплением современного капитала. Расширение с самого начала существенно опережает сжатие. Пример: экономика КНР.

Вариант «средней паршивости»: свертывание неэффективного производства и сброс неэффективного капитала на короткое время (2–4 года) несколько опережают развертывание нового, рыночно эффективного производства. Затем расширение опережает сжатие, за 8–12 лет с начала реформ восстанавливая дореформенный уровень производства. Пример: экономики ряда стран Центральной и Восточной Европы (Польша, Венгрия, Чехия, Словакия, Словения, Белоруссия).

Худший вариант: сброс устаревшего капитала и свертывание неэффективного производства на долгие годы существенно опережают тенденцию к развертыванию нового производства, ориентированного на рынок, и прирост нового капитала. Более того, значительная часть ресурсов не переливается от неэффективных производств к эффективным, а попросту теряется. Лишь через много лет падение замедляется и сжатие наконец сменяется расширением (России на это понадобилось 7 лет). Однако до восстановления дореформенного уровня производства потребуется не менее 18–20 лет с начала реформ. Пример: Россия, Украина.

Авторы «Постколониальной матрицы» с неподражаемой наивностью искренних циников спешат уверить нас, что «просто старая обрабатывающая промышленность и старый сектор услуг умирали быстрее, чем росли новые. И эта разница в темпах была совершенно естественной»[12]. При этом они напрочь забывают о том, чем взахлеб восторгаются несколькими абзацами выше: «Радикализм данной в начале 90-х экономической свободы вывел на рынок капитала и труда тысячи суперквалифицированных людей. Такого не было ни в одной стране мира. Российский же рынок в самом его основании создавали люди с блестящим физическим, математическим и прочим естественнонаучным образованием. И это обстоятельство сразу же заложило основы будущей живучести и конкурентоспособности их компаний»[13].

И как же мы с таким суперпрекрасным, невиданным в мире предпринимательским корпусом ухитрились уронить свое производство вдвое, а инвестиции — вчетверо?

Сравнение с КНР показывает, что дело далеко не только в большом объеме перенакопленного устаревшего капитала. Дело в эффективности тех институтов, которые обеспечивают перераспределение ресурсов от неэффективных производств к эффективным. Ничего «естественного» здесь нет, здесь все зависит от характера общественных отношений. Вот тут-то «радикализм данной в начале 90-х экономической свободы» с весьма специфическим душком и сыграл с экономикой России злую шутку. Старые институты разваливались, а к отлаживанию новых ни государство, ни рванувшийся на свободу частный бизнес не проявляли не малейшего интереса. «Рынок сам все урегулирует!» — кричали в унисон и министры, и бизнесмены, переводя на «новорусский» старый лозунг экономического либерализма «Lassez faire et laissez passer!».

Зачем следить за строгим лицензированием банковской деятельности? И вот вовсю разворачиваются мошеннические фирмы, такие как «МММ», «Хопер-инвест», «Чара банк», «Тибет» и прочие, специализирующиеся на отъеме сбережений у граждан. В результате граждане до сих пор опасаются нести свои сбережения в банки, предпочитая держать немалую часть «в чулке», что снижает объем доступных инвестиционных ресурсов.

Зачем контролировать неучастие государственных чиновников в бизнесе? И вот коррупция проедает насквозь всю социально-экономическую систему России. Сами чиновники или, во всяком случае, их родные и близкие рассаживаются на хлебные места в частном бизнесе, а понятие «откат» прочно заняло место главного регулятора взаимоотношений государственных чиновников и предпринимателей. Вплоть до появления людей, подобных «Мише два процента», на высших государственных постах.

Зачем обеспечивать неукоснительное соблюдение контрактного права? И вот его регулированием занялись не суды, а братки с автоматами Калашникова. Они же стали собирать налоги, утаенные от казны или милостиво недособранные налоговыми чиновниками.

Ну, как проходила российская приватизация — это вообще отдельная поэма. И даже сейчас «банкротство» в России означает не институт, регулирующий ликвидацию и реструктуризацию хронически убыточных компаний, а инструмент легализованного отъема чужой собственности.

Именно подобным образом были заложены основы новой институциональной структуры, которая блестяще обеспечила долголетнее омертвление значительной части ресурсов страны и варварское расхищение другой их части. Природные ресурсы — на истощение! Основной капитал, доставшийся от СССР, — на истощение! Человеческие ресурсы — на истощение! Таков был (и во многом остается) общий принцип работы российского бизнеса.

Здесь так и хочется воскликнуть: «Аплодисменты в студию!» Аналитики «Эксперта» аплодируют тем, кто провел реформы в России по наихудшему варианту из всех возможных. Но чем же они заслужили такие аплодисменты?

А давайте спросим себя, кто такие эти «мы», которые, как упоминалось выше, потеряли в ходе реформ, ну, пусть не 50, пусть 40 % ВВП?

«Средний класс», к которому, по критериям «Эксперта», относятся почти сплошь предприниматели и прямо обслуживающие их интересы наемные специалисты? Ну нет, благосостояние этого класса за годы реформ неизмеримо выросло, да и численность его подросла. Тогда кто же потерял? Ответ ясен — наемные работники и пенсионеры. Ясен и ответ на вопрос, кого должны полностью удовлетворять итоги прошедших реформ. Простая арифметика: если в стране с падающими валовыми доходами при этом быстро растут доходы относительного меньшинства населения, то они растут либо за счет перераспределения в их пользу доходов всех остальных, либо за счет изменения пропорции между потреблением и накоплением (то есть за счет доходов будущих поколений). Других источников нет[14].

А на каком же тогда основании предпринимательский класс положил в свой карман эти доходы? Да на основании того, что они своей неустанной деятельностью на благо Отечества 7 лет героически обеспечивали снижение производительности и капитала, и приводящих его в движение рабочих. Какие вам еще нужны основания? При этом государственные мужи-реформаторы неусыпно бдили за тем, чтобы господа предприниматели, не дай бог, не вздумали эффективно применять национальные ресурсы внутри страны, а могли бы благополучно вывозить их за рубеж либо вкладывать в строительство дворцов, заполняя ими водоохранные и санитарные зоны вокруг крупных городов.

Гордиться надо такими реформами!

«Мы не про этих» — могут возразить авторы статьи, «мы про тех, кто создавал действительно эффективные рыночно-ориентированные производства». Что же, справедливости ради следует сказать, что были и такие. Только вот статистика долгого экономического спада свидетельствует, что было-то их неизмеримо меньше, чем тех, кто строил свое благосостояние на хищническом разграблении ресурсов — природных ли, человеческих ли.

Ну ладно, дело прошлое. Но, пусть и через семь лет, ситуация-то все же переменилась в пользу эффективных собственников? Да, сдвиг действительно произошел. И авторы «Эксперта» объясняют, как. Дескать, к середине 90-х гг. новые российские «рыночные компании» уже научились эффективно хозяйствовать. Но вот беда: из-за завышенного курса рубля поток нефтедолларов уходил в основном на оплату импорта. А после дефолта августа 1998 г. этот поток развернулся к отечественным производителям, и новые рыночные компании сумели воспользоваться данным обстоятельством, расширили производство, встали на ноги, укрепили конкурентоспособность.

Это правда. Но только наполовину. Скажите на милость, через какие каналы нефтедоллары хлынули живительным дождем на отечественный бизнес? Это что, был подарок от «нефтяных баронов»? Ясное дело, нет. Или, может быть, эти деньги пришли через банки в виде щедрых кредитов? Опять нет — поначалу кредитование производства даже заметно сжалось, потом, правда, несколько расширившись, но не столь уж радикально и далеко не сразу. Может быть, нефтедоллары хлынули на фондовый рынок, создав ажиотажный спрос, акции тысяч и тысяч компаний обрели реальную котировку и от их продажи предприниматели получили желаемые финансовые ресурсы? Да, фондовый рынок постепенно подрос, но реально это касается десятков, в лучшем случае — сотен компаний.

А что же тогда было? А было некоторое расширение спроса со стороны нефтегазовых и сырьевых компаний на отечественное оборудование и расширение спроса на потребительском рынке со стороны персонала топлив-но-сырьевых и сопутствующих отраслей. Но его было вовсе не достаточно для того, чтобы обеспечить финансирование расширения производства в легкой и пищевой промышленности, в производстве легковых автомобилей, в производстве товаров бытовой химии, в сборке телевизоров и во множестве иных отраслей, прямо никаких заказов от нефтяников и газовиков не получавших. Кроме того, рост производства начался уже в ноябре 1998 года, когда о щедрой руке, рассыпающей нефтедоллары, речь не шла даже у самых неуемных фантазеров (до весны 1999 г. цена нефти стояла ниже 20 долл. за баррель, опускаясь порой даже до 12).