Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На четвертом курсе, уже в МВТУ, Вадима Кротова заинтересовали проблемы динамики полета ракет. В то время это дело было совсем новое, и он очень быстро выработал оригинальный подход к их разрешению с помощью собственной системы дифференциальных уравнений, описывающих полет в пространстве в поле Земли. Работой Вадима заинтересовались на соответствующей кафедре ракетно-технического факультета МВТУ, в том числе и ее шеф, академик. Но даже с его помощью Вадим не смог перейти туда с механико-технологического факультета, на котором учился и числился. Декан последнего, известная сволочь, не отпустил его туда, где Вадим мог с особой отдачей и энтузиазмом работать в пользу государства. И дело было не только в сволочном характере декана, но и в порочной сути системы планирования подготовки специалистов для нужд народного хозяйства. Если какие-то инстанции установили, что для этого в МВТУ в таком-то году должно быть подготовлено «m» специалистов по прокатному оборудованию и технологии и «n» специалистов по ракетной технике, то перевод Кротова с факультета на факультет грозил нарушить установленную свыше пропорцию – тогда бы оказалось, что МВТУ произвел бы «m-1» инженеров по прокатке и «n+1» инженеров ракетного профиля. А посему декан, отказывая Вадиму, имел полную возможность и формальное право ссылаться на разнарядку из министерства высшего образования и считать себя подлинным защитником государственных интересов от эгоистических претензий отдельного эгоистически мыслящего студента. Однако Михаил подозревал, что дело застопорилось не только по воле декана. Академик, возглавлявший кафедру на ракетно-техническом факультете, тоже явно не употребил все свои возможности для того, чтобы заполучить перспективного студента к себе – на черта ему был такой специалист «замедленного действия», который уже превзошел именитого шефа в вопросах динамики полета и обещал совсем затмить, когда окончательно оперится и захочет стать самостоятельным. Так что похлопотал академик слегка, да на этом его заинтересованность и иссякла. Ну, да этот хоть слово замолвил. У других академиков позиция была более определенной. Михаил сам слышал из выступления по телевизору академика Мигдала, что тот думает о тех, кто позволяет себе мыслить и открывать без санкции таких же столпов науки, как он, Аркадий Бенедиктович, о котором Михаил до тех пор слышал только хвалебные отзывы своих спутников по туристским походам, в течение всей передачи объяснял телеаудитории, что люди, не получившие специального академического образования, то есть не получающие его из рук официально признанных корифеев, не имеют НИКАКОГО ПРАВА заниматься решением кардинальных физических проблем. Жаль, что его уже не мог услышать Альберт Эйнштейн, не подозревавший, что он не имел права создавать теорию относительства и тем более обращаться за ее поддержкой к знаменитому маститому физику Максу Планку. И уж конечно же, сам Макс Планк, высочайший профессионал, честнейший человек, любящий физику больше, чем себя в физике, не имел никакого права распахивать перед Эйнштейном главные ворота в любимую науку со словами: «Этот мальчик, я хочу сказать гениальный ученый…» Да, большой путь прошел мир науки по пути наращивания морали с той поры и до таких ярчайших образцов как Мигдал.
Правда, Михаил видел и слышал выступление Мигдала лет через тридцать-тридцать пять после того, как Вадим на практике в Запорожье перед пятым курсом – они там жили вместе – поделился с ним куда более дерзкой мечтой, чем разработать теорию оптимального с точки зрения затрат топлива вывода объектов на траектории искусственных спутников Земли – он хотел сделать то, перед чем остановился Эйнштейн – создать единую теорию поля. И, судя по словам Бориса Бельфеста, другого их однокурсника, который все эти годы поддерживал приятельские отношения с Вадимом Кротовым, тот это сделал. Отработав как молодой специалист после выпуска из МВТУ в проектно-конструкторском институте ВНИИМетмаш положенный срок, он профессионально занялся физикой и математикой и через какое-то время стал доктором физматнаук и заведующим кафедрой высшей математики в Московском авиационно-технологическом институте. После окончания разработки своей фундаментальной теории поля он изложил ее существо в статье для публикации в каком-то авторитетном научном журнале. Естественно, в отечественных журналах Кротов получил отказ. После невероятно сложных усилий и хлопот он добился разрешения опубликовать статью за рубежом. Это произошло еще до Горбачевской перестройки, поэтому Михаил с трудом мог представить, как Вадиму удалось проломить или обойти глухую стену, изолирующую «несистемных» авторов от редакций и издательств. Эта стена была воздвигнута по инициативе КГБ и с согласия официальных выразителей интересов науки по всем правилам фортификационного искусства. Весь универсум естественных и технических научных дисциплин был разделен на зоны, во главе каждой из них был поставлен назначенный властью главный научный корифей, он же и высший администратор. Без его ведома и согласия публикация любых материалов по тематике, которой он от лица государства монопольно управлял, была запрещена. Формально он должен был контролировать только одно – нет ли в представленных на экспертизу материалах сведений секретного характера, на деле же осуществлял тотальный, в том числе идейный контроль, не допуская к публикации никого и ничего, если оно конкурировало с идеологией официального шефа и возглавляемой им научной школы. Везде были свои Мигдалы или кто-то поменьше, поскромней, но только не в деле защиты своих исключительных интересов. Подавляющее их число ощущало себя высшими знатоками предмета, чуть ли не гениями, но все они могли лишь топтаться на месте в том или ином удалении от переднего края науки, изредка, как сам Аркадий Бенедиктович, почти на самой кромке, но оказывались не в состоянии совершить настоящий прорыв к новым знаниям и сделать очередные эпохальные открытия, которые они – и только они – по их собственному самовосприятию, могли и должны были осуществить. По законам борьбы за существование, тем более за сохранение своего главенства, им не оставалось ничего другого, как бить по рукам и по мозгам тех, кто нес в себе потенциальную угрозу их положению. Так что Вадиму Кротову ничего иного не оставалось, как попробовать тиснуть свою концептуальную статью за рубежом. Он послал ее в Штаты, в один из двух или трех самых авторитетных журналов. Как ни странно, ее там приняли. Странно, конечно, потому, что и там находились свои Мигдалы в ничуть не меньшем множестве, чем в СССР, а свои редкостные Максы Планки на Западе давно перевелись. Но то ли местные корифеи обленились и ослабили личный монопольный контроль, то ли рядовой редактор, которому они по лени и излишней самоуверенности делегировали свои функции отбора, действительно любил физику, проникся Вадимовыми идеями, а то и решил насолить своим зажравшимся и самодовольным шефам, но он принял решение о публикации работы никому не известного в физике доктора Кротова. Михаил спросил у Бориса Бельфеста, какие отклики пришли после публикации. Ведь на всякое сообщение такого типа должны были посыпаться и вопросы, и оценки, и требования дать автору возможность расширить информацию. И что же? Борис со слов Вадима передал: ничего в научной прессе после публикации не произошло – ни восторгов по поводу прорыва в неведомое, ни яростных опровержений – словно этой статьи и НЕ БЫЛО. Бесчестность как один из определяющих факторов в жизни современной науки в СССР и за рубежом давно не была новостью для Михаила. Он знал о ней достаточно много, однако такой реакции – то есть ее отсутствия – на работу Вадима Кротова все же не ожидал. Подумав, что могло скрываться за таким умолчанием, Михаил догадался: завистники решили, что самым выгодным для них тактическим ходом в такой ситуации было взять солидный тайм-аут, прежде чем как-то реагировать, даже если правильность теории Кротова была очевидна сразу. Отсутствие откликов на его публикацию могло позволить всему «научному сообществу» (то есть всем претендентам-завистникам) «забыть», что таковая вообще была, а тем временем проверить предложенную теорию, в каких-то частностях, возможно, ее развить (в конце концов, они ведь не дураки и кое на что способны), а затем опубликовать практически то же самое, что и у Вадима, используя другие обозначения и отчасти иной, но эквивалентный математический аппарат, уже от своего имени. Если неизвестный доктор Кротов обнаружит это и будет доказывать свой абсолютный приоритет, что ж, его могут включить вместе с паразитирующими «соавторами» в состав претендентов на Нобелевскую премию. Ну, а если не заметит и не поднимет шум, будет еще лучше. Тогда у открытия века появятся такие отцы, которые рядом с настоящим даже не стояли.
С Борисом Бельфестом Михаил столкнулся вновь через тридцать один год после окончания МВТУ, когда поступил на свою последнюю работу в институт патентной информации. Оказалось, что Борис давно уже работает в том же патентном ведомстве, только в институте патентной экспертизы. Они стали время от времени встречаться в комнате Михаила, поскольку
