Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Достаточно вспомнить таких подлинных новаторов в своих сферах деятельности, как Майкл Фарадей, тот же Томас Алва Эдисон, и даже выдающийся советский физик академик Яков Борисович Зельдович, вообще не имевший формального высшего образования. Таким талантливым самоучкам должны были завидовать – и завидовали, да еще как! – их коллеги с дипломами, учеными званиями и степенями, полученными по всем правилам после разгрызания всех камней науки от Ромула до наших дней, но главное – после получения одобрительной оценки от своих многоуважаемых (часто только по виду) учителей, возглавляющих «признанные научные школы».
Самоучки, до поры-до времени не признаваемые, не спонсируемые, без денег и званий шли к своим целям исключительно по призванию Свыше, честное служение которому доводило их внутренние творческие способности до уровня гениальности, а волевая неотступность от своих сверхзадач позволяла им с самовоспитанной с Божьей помощью гениальностью проложить путь к успеху сквозь все препятствия, специально создаваемые другими заинтересованными людьми.
Получалось, что пресыщенность знаниями исправно превращала потенциально способных работников из экспансионистов в консерваторов еще до того, как они приступали к своей собственной изыскательной деятельности. И редко кто из тех, кто надеялся именно путем получения высшей образованности проявить себя способным к крупным новациям творцом, вовремя останавливал себя перед этим заманчивым тупиком.
В молодости будущий академик Отто Юльевич Шмидт наверняка полагал, что путь к научным открытиям лежит именно через сверхобразованность. Он происходил из культурной семьи, а по роду своей ментальности, не только по происхождению, принадлежал к высшей степени честным немецким идеалистам-служителям и хранителям знаний. Он и начал свою жизнь в науке с того, что составил список книг, которые ему следовало изучить в порядке подготовки к собственному прорыву. Но вскоре Отто Юльевич пришел в ужас от того, сколько времени поглощает знакомство со всеми вроде бы относящимися к делу трудами предшественников, поняв, что с такой скоростью он в течение всей своей жизни так и не справится с их усвоением. Поэтому он резко, не меньше, чем на порядок, сократил список подлежащих прочтению книг. И все-таки своим высшим успехом – созданием космогонической теории возникновения Солнечной системы – он был обязан скорее Божьему Дару за свою научную и человеческую честность, чем своей незаурядной образованности. Не зря же он был ценим и уважаем людьми за то, что говорил одним и тем же языком и с властителем, и с кем угодно еще – вплоть до судового кочегара, никого не унижая, но и не роняя себя. Кроме того, он не стремился предохранить свою жизнь от риска и принимал самое деятельное участие в опасных экспедициях в Северном Ледовитом океане. Там он наверняка при встрече лицом к лицу с первозданной натурой и ее стихиями очень многое переплавил в своей душе и уме в совершенно иной продукт, чем тот, который сложился там у него под воздействием образования. Звездное небо, не затмеваемое огнями цивилизованных мест, льды, малоизвестные и вовсе неизвестные острова, жизнь на кораблях, очень слабо приспособленных к столкновению с мощью плавучих льдов, наконец, после гибели парохода «Челюскин» и вовсе на дрейфующем в торосящемся льду, можно сказать, силой взыскали в нем новое виденье мира и породили новые представления о его действительном, но пока что скрытом от других наблюдателей и аналитиков его устройстве.
Размышляя об Отто Юльевиче Шмидте, как, впрочем, и о себе самом, Михаил всерьез склонялся к выводу, что двигать науку вперед, отправляясь от одних только прежних научных теорий и интерпретируемых этими теориями практических наблюдений принципиально невозможно. Новые гипотезы, оказывающиеся затем продуктивными теориями для очередного этапа развития ряда наук, обязательно основываются еще и на вере в правомерность многого игнорируемого или отрицаемого устоявшейся, так сказать – ортодоксальной наукой. Наука в лице своих официальных блюстителей и хранителей слишком часто не желает ни видеть чего-либо, ни признавать, ни рассматривать. А ведь те, кто преподносит блюстителям неудобные для них вещи, наблюдения и объяснения, отнюдь не менее способны, умны и наблюдательны – просто более уязвимы для недобросовестной критики и преследований со стороны консерваторов, совсем неглупых и изобретательных в подобных делах. Закономерно было такое поведение сопротивляющихся, противящихся прогрессу? Несомненно – ведь каждый сущий должен печься прежде всего о своих персональных интересах, а о науке или любом другом «общем деле» – потом. Консерватизм любого индивида, обеспечивающий стабильность его положения в обществе и личное благосостояние, предопределен Промыслом Создателя – точно так же, как этим же Промыслом экспансионизм новаторов Предопределен как взламыватель консерватизма тех, кто не желает перемен. Таким образом, сопротивление новациям гарантировалось всегда, чего бы эти новации ни касались, к чему бы ни относились. Грядущие благодетели человечества почти всегда обращались за поддержкой и признанием не по адресу. Максов Планков в мире было куда меньше, чем Кротовых и Симаковых, в любые времена. В будущем они могут вымереть как порода и социальное явление. Но вот порода Кротовых и Симаковых никогда не переведется. Просто им будет делаться все трудней и трудней жить и добиваться признания.
Новое утро выдалось солнечным, но холодным. Встречный ветер не ослабел. Собираясь в путь, Михаил раздумывал, стоит ли ему продолжить путь в гидрокостюме. Пороги уже кончились. Дождя вроде тоже не ожидалось. Поэтому преть под резиной казалось не обязательным. И все-таки он решил не отказываться от ее защиты. Случись в пути что-то непредвиденное, выручить его могла только собственная предусмотрительность и готовность к довольно длительному пребыванию в холодной воде.
В этот день впервые стало очень заметно, что хребты по обе стороны потока начали понижаться, хотя дно долины не расширилось, а склоны не стали менее крутыми. Не сегодня-завтра можно было наткнуться на местных рыбаков или охотников, поднявшихся от устья Реки на моторе, если, конечно, в наступившие времена ценность добычи могла перекрыть несуразно высокую стоимость горючего. Оно и в Москве было очень дорого, а уж в такой дали от центров снабжения – тем более.
Михаилу вспомнились прошлые встречи с местными промысловиками на Печоре и ее притоках, на Енисее в Саянском Коридоре, на Подкаменной Тунгуске и Витиме. Люди поднимались против сильного течения на сотни километров в больших деревянных лодках с прожорливыми подвесными моторами и одной или двумя двухсотлитровыми бочками бензина на борту. Теперь подобное вряд ли было возможно, а, стало быть, и встречи с посланцами из аванпостов цивилизации были практически исключены.
Вскоре мысли Михаила закрутились в другом направлении. Почему большинству людей так трудно распознать свое подлинное призвание в этом мире – настолько трудно, что многие за долгую жизнь не успевают даже догадаться о нем? Моцарты, Пушкины, Лермонтовы и Ландау тут явно не в счет. Хорошо, если человек успевает сделать осознанный выбор к окончанию школы и таким образом получает возможность поступить именно в тот институт, в котором с наименьшими затратами времени и усилий рассчитывает набраться необходимых начальных знаний в будущей профессии. А если призвание осознается позже – не в семнадцать-восемнадцать, а в тридцать, сорок или даже пятьдесят? Почему столь недолгое время отпускается тогда Небесами на те самые главные и осмысленные труды, которыми надо было бы заниматься насквозь всю свою взрослую жизнь от юности и до конца? Почему начисто забывается все умственное и духовное достояние, нажитое данной личностью в прошлых ее существованиях, из-за чего в текущем существовании ей приходится практически все начинать с нуля? Или таково кармическое наказание за греховность прошлых жизней, заслуженное почти ста процентами людей с редкими известными исключениями? О прежних жизнях помнил легендарный граф Калиостро, об одной – Даниил Леонидович Андреев. Еще один советский пенсионер – герой одной из радиопередач, фамилию которого Михаил не догадался записать, а потом забыл, помнил, по его словам, порядка сорока своих прошлых жизней, из которых он в двадцати четырех умирал насильственной смертью. В числе последних была и та, которую он геройски принял вместе с тремя сотнями гоплитов во главе со спартанским царем Леонидом в Фермопильском сражении против армии персов в 480 году до новой эры, которую они ценой своих жизней так и не пропустили на Пелопоннес. В той радиопередаче говорилось, что в доказательство своего участия в той достославной битве пенсионер привел ранее неизвестные историкам обстоятельства, которым после его сообщения нашли подтверждение на местности. Так что изредка людям как будто удавалось получать живые свидетельства из далекого прошлого. В Индии, конечно, это никого бы не удивило, но для современного европейца или американца такие явления воспринимались как невозможные. Подумать только, какими бы мы все оказались полиглотами, если бы помнили хотя бы те языки, которыми свободно пользовались в прошлых жизнях! Сколько недоразумений, обид и конфликтов можно было бы избежать при наличии всего лишь элементарного понимания чужой речи! А тем более – памяти о том, кем ты сам только ни был из племен
