Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков

Под вечер справа послышалось отдаленное глухое «Ура», которое, как быстрая волна, катилось к нам. Когда докатилось, подхватили и мы и бегом двинулись вперед.

– Ура! Ура! Передай! Соединились с конницей генерала Эрдели.

Кольцо прорвано – обоз, по нескольку подвод в ряд, двинулся крупной рысью в прорыв.

– Передай! Обозу остановиться! Впереди никого наших нет!

Но это нисколько не подействовало – обоз тем же темпом обгоняет рядом бегущую цепь. Снаряды рвутся то в самом обозе, то около него, создавая панику и замешательство.

Стемнело. Как по волшебной палочке – все затихло. Стали поговаривать, что соединились то с конницей генерала Эрдели, то с армией генерала Покровского, то с Кубанской армией. Так я и не мог понять, в конце концов, с кем же фактически мы соединились. Да и не видно этих соединившихся с нами, ибо опять мы одни…

После Филипповских хуторов у нас произошла перемена начальства. Роту принял полковник Томашевский, впоследствии погибший под Ново-Григорьевской, батальон принял полковник Индейкин, о чем я узнал только в Ново-Дмитриевской, а с нами остался наш поручик Мяч. На нем я хочу немного остановиться, как на моем последнем взводном офицере.

Поручик Мяч – молодой, представительный, стройный офицер, высокого роста, пропорционально сложен, блондин и большой щеголь. В отличном, хорошо пригнанном обмундировании: бриджи синего цвета, офицерский китель, на левой стороне которого, на груди, знак военного училища, какого – не знаю. Вечно чисто выбритый, и создавалось впечатление, что будто он собирается идти в офицерское собрание, а никак не месить 20 или 30-верстную грязь. За плечом – русский карабин кавалерийского образца, на поясе в кобуре револьвер системы «Наган». Я сказал бы, что это был один из самых серьезных молодых офицеров в нашей роте. Не знаю, был ли он кадровый офицер или военного времени, но, судя по всему его поведению, он скорее подходил к кадровому офицерству. В бою – выдержанный, хладнокровный, никогда не забывал о том, чтобы добиваться цели ценою минимальных жертв. Каждый солдат ему был дорог. Безрассудно взвод не поднимет, где надо залечь – заляжет, где надо выждать – выждет, но где нужен стремительный и быстрый удар, там уж не отставай!

Он умел поддерживать ту непосредственную и живую связь с солдатом, которая дается только людям, долгое время общавшимся с ним. Беспощадно цукал тех, кто начинал стрельбу без команды. Вечного своего «Береги патроны!» и сам он строго придерживался, говоря: «На эту сволочь и патрона жалко, ее надо только штыком». Благодаря тому, что в нашей роте преобладало большинство учащейся молодежи, он не был так строг к нам, а мы в нем видели как бы старшего своего товарища.

После станицы Рязанской мы вошли в расположение аулов, которые, признаться, я и забыл как называются. Помнится только то, что в некоторых из них почти не было мужского населения. Одних побили красные, другие скрылись в горах. Много нам рассказывали о бесчинствах, совершенных красными. Оставшиеся же нас гостеприимно и радушно встречали.

Погода явно не благоприятствовала нам. Дожди, которые шли почти каждый день, размыли дороги, затопили поля и вывели реки из их берегов. Так мы добрались до аула Шенджий, о котором я как-то мало и помню. Не то он был мал сам по себе, так что не мог вместить всю нашу армию, либо мне уж на роду было написано невезение. Попал я в саклю, где не было места ни лечь, ни сесть. Стояли мы так тесно один около другого, что если хотел повернуться в другую сторону, то это удавалось не без усилия. В памяти остался столб, стоящий посреди сакли, на вбитом в него гвозде висел кавказский поясок. Вот, прислонившись к этому столбу, я и провел всю ночь. У дверей во вторую комнату стоял хозяин-черкес, охранявший вход в женскую половину. Мысленно беспощадно ругал я и его, и их обычаи. Что за глупость, думал я, что сделается с его женской половиной, если мы даже и увидим их? Я готов был поклясться ему, что зажмурю глаза и не взгляну на его женщин в продолжении всей ночи, только предоставь мне немного места, чтобы я мог лечь или сесть.

Утром, утомленный от бессонной ночи, я двинулся на Ново-Дмитриевскую. С утра шел мелкий противный дождь, небо посерело от тяжелых низких туч. Дорога превратилась в сплошное болото, местами в вязкую, местами в жидкую грязь. Ноги сразу промокли, и в них хлюпала холодная вода. Прошли не так много, как повалил снег, крупными белыми хлопьями быстро покрывая местность. Начал усиливаться мороз, а через каких-нибудь полчаса вся местность была уже покрыта белой пеленой. Колонна расползлась, каждый искал дорогу, по которой легче было бы идти. Но это были напрасные усилия, ибо везде было одинаково.

Я шел уже без всякой дороги, ноги утопали, как будто в слоеном пироге, нижним слоем которого была вода, за нею – грязь, а верхний слой – снег. Подошли, видно, к маленькому когда-то ручейку, который теперь вышел из своих берегов и превратился в маленькую речушку. Я не пожелал его переходить там, где переходили все: мне показалось, что там глубоко, то есть вода доходила выше колен. Я стал искать брода помельче. В одном месте я как будто нашел его и двинулся на другой берег ручья. Но оказалось, что глубина его такая же, как и в том месте, где я не хотел переходить. Выбираясь на другой берег, я поскользнулся и скрылся под водой.

Когда я, наконец, выбрался на берег, я был совершенно мокрый. Одно спасение, думаю, это набраться сил и по возможности прибавить шаг. На мне быстро все обледенело, и я превратился в ледяную сосульку. Рук нельзя было согнуть, шинель замерзла колоколом, и мои пятки при ходьбе бились о ее край. Проезжая мимо меня, пулеметчики предлагали мне сесть к ним в тачанку, но я отказался, зная, что если сяду, то замерзну. Я выбивался из сил, еле тянул ноги и ничего не мог предпринять для облегчения своего трагического положения. О, счастье! Впереди показались какие-то жилые строения. Это оказалась экономия, и рядом с нею было разбросано несколько хат.

Я вошел в громадный двор, который представлял из себя квадрат, окаймленный большими строениями. В конце двора, в правом углу находилась маленькая низкая хатенка – я и направился в нее. Для чего она служила в экономии, я не знаю и до сегодняшнего дня. Она состояла из маленьких