Княжна (СИ) - Кристина Дубравина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как смотрите на то, чтоб за молодых опрокинуть стопочку четырёхлетнего коньячка?
Фил на Коса взглянул и, не увидев на лице у друга и капли сомнения, произнес негромко:
— Думаю, исключительно положительно, дядь Паша.
Пчёлкин в одобрении щёлкнул языком и развернул ребят на все сто восемьдесят, стал колонной протискиваться в небольшую кухню. Тихо-тихо, почти мышкой, с дальней полки гарнитура достал тёмную матовую бутылку с алкоголем, приятно обжигающим желудок.
Гудки машин братвы были слышны даже с торца дома.
Звонок в дверь, раздавшийся в начале двенадцатого часа, застал Анну врасплох. Она стояла посреди спальни, которую уже как третий год делила с Пчёлой, в новом комплекте из белого кружева, когда Ольга принесла невесте проглаженное платье.
Тома сидела на кровати, заваленной косметикой, одеждой и прочим хламом, без которого к свадьбе нельзя было подготовиться, и красила перламутровым блеском губы. Анна в отличие от подруги на звонок вся вскинулась. На каким-то инстинктивном уровне она прикрыла ладонями грудь, пряча почти полную наготу; взглядом у Беловой, высоко над головой держащей вешалку с платьем, — цвета, как важно поправила консультантка в ателье, «не белого, а холодного айвори» — спросила, кого это там принесло.
Стрелки часов собрались в острый угол; до приезда Саши ещё оставалось время — может быть, не так много, но оно было! А других людей Анна и не ждала особо…
— Кто это там? — спросила Оля и, не прочитав ответа во взглядах ещё-Князевой и Филатовой, нахмурилась. Платье повесила повыше на шкаф, чтоб подола не смять, и Томе сказала: — Сходи, открой, пожалуйста. Мы пока оденемся.
Жена Валеры кивнула, докрашивая выемку у самого контура, и с места поднялась, когда за дверью кто-то снова на кнопку звонка надавил и по косяку постучал. У Анны, тайком от подруг выпившей валерьянки, в каком-то запоздалом переживании сердце дрогнуло, падая куда-то в район кишечника.
Ольга осторожно, почти торжественно сняла с вешалки платье, на поиск которого девушки потратили добрые три дня. Князева почти не дышала, пульсом подстраиваясь под поворот дверного механизма, в отстранении, как из-под толщи воды, слышала голос Беловой, мягкостью способный сравниться с перьями:
— …такое красивое. Под стать невесте, — улыбалась бывшая Сурикова, покачивая головой и саму себя по шее ударяя бигуди, что закрутила себе на кончиках волос. Аня в ответ приподняла уголки губ; в паршивоти же кольнуло живот.
Оля за спиной девушки встала и локоть вперёд выставила, Князевой давая опору, чтоб через ноги надевать платье.
Из глубины гостиной донёсся голос. И, чёрт возьми, этот голос Анну как расслабил, так и напряг одновременно:
— Ну, Том, правда, чем вы тут занимаетесь? Не дозвониться, не достучаться! Ещё куда все телефоны поныкали, звонков не слышите? Я уж думала, всё, забыли!..
— Тётя Катя, вы что! Как про такое можно забыть?
Мама в ответ ей махнула рукой, мол, «с вами и такое могло бы приключиться!..», и остановилась на пороге спальни. Как вкопанная замерла, отчего Тома, по следам за ней шаркающая тапочками, чуть в спину Берматовой не уткнулась.
Аня при помощи Оли провела руки в длинные, объёмные рукава атласного платья и на маму взглянула. Улыбнулась осторожно, хотя чувствовала, как нутро затянулось в узел, по крепости и сложности напоминающий морской, в ожидании хоть какой-то реакции матери.
Белова аккуратно, что волосы, ещё не собранные, невесте молнией не защемить, повела собачку вверх. И прямо под ровный звук застегивающегося замка Екатерина Андреевна с головы стянула меховую шапку, на шерстинках которой каплями воды обернулись мелкие снежинки.
— Скажи, если слишком сильно затяну, — проговорила Оля, поправив плечики, и принялась шнуровать корсет. Анна кивнула и до того, как бывшая Сурикова первый узел завязала, была готова вскрикнуть, что туго было.
Туго — от взгляда, от тишины, проверяющей и без того расхлябанные нервы на выносливость.
Тома, так и стоящая за спиной Берматовой, улыбнулась накрашенными глазами и обошла Екатерину Андреевну. Принялась Оле помогать, застегивать множество декоративных пуговичек на рукавах, что к запястью становились узкими, на передней части платья. Петельки шли от самого края скромного, но в меру привлекательного V-образного декольте, через корсет, до самого разреза чуть выше колена.
Анна воздуху в себя старалась сильно не втягивать, чтоб на последующем торжестве с ума не сойти от тугости платья, но молчание мамино вынуждало дыхание задерживать.
Так бы, наверно, и стояла Екатерина Андреевна столбом до самого того момента, пока Белов бы не приехал за сестрой. Тома, разделавшаяся с левым рукавом, подсказала:
— Тёть Катя, ну, как вам невеста наша?
— Прямо на выданье, — проговорила мама, и Ольга, сосредоточенная перекрёстной шнуровкой, не сдержала звонкого смешка.
Анна обернулась сразу, подбираясь с силой; вот, спасибо, очень приятно!.. Девушка прямо-таки мышцами лица почувствовала, как вытянулась физиономия в возмущении, как приоткрылся рот, но Берматова поправила себя скорее, чем дочь успела оскорбиться:
— Красивая ты у меня какая, дочурка… — и подошла, осторожно поправляя объемный рукав у правого плеча.
Чувствуя себя принцессой, готовящейся к коронации, Аня откинула плечи назад. Затянутый руками Ольги корсет закрепил осанку в ровности, к какой стремилась любая девушка.
— Мы, Катя, ещё туфли не надели, и волосы не закололи. Вот, сейчас, платье поправим, и тогда окончательно соберёмся…
Мама, не задетая обращением на «ты», махнула Беловой рукой, но чуть по касательной щеки Анны не коснулась. Та ещё сильнее свела плечи, позволяя Томе пуговицы на груди застегнуть, и тогда Берматова, запихнув шапку подмышку, кончиками пальцев провела по ткани. Кажется, не дышала даже…
— Ну, блеск, Анька!.. Главное, чтоб не украл никто!
Тамара как-то вдруг усмехнулась выразительно и, поправив корсет, спереди проглядывающий выточкой от талии до груди, поддерживающе поддакнула:
— Тётя Катя, знаете, с таким мужем Ане вообще бояться нечего. Всю Москву на уши поднимет он, если с головы её хоть волос пропадёт.
«Да, не поспоришь», — почти согласилась бывшая Князева и в вежливости перевела взгляд с улыбающегося лица Филатовой на такую же сияющую мать. Она чуть ли не всеми силами язык прикусила, себя на собственных мыслях обрывая:
«Жених мой приказ отдал всех членов преступной группировки поголовно перерезать и перестрелять, когда узнал, что мне угрожать решили. Так что, вероятно, только самоубийца рискнёт меня украсть — даже шутки ради»
Мама скинула с себя тёплую шубку, на которую поменяла старый зимний пуховик — зарплата в частном роддоме позволяла такие вещи покупать. Екатерина Андреевна чуть упарилась в платье из плотной тёмно-зеленой, почти изумрудной ткани, и,
