Княжна (СИ) - Кристина Дубравина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уже оттуда долетел вопрос до Анны, у которой совсем не вовремя, несмотря даже на принятое успокоительное, вниз по мышцам, куда-то к ногам, пошли жаркие, неприятные спазмы:
— Девчонки, вы голодны? Можем перекусить, пока Сашка не приехал!
Тома, спустившаяся к пуговицам у подола платья-миди, ответила словом, которое Князева за плеском крови у висков и не услышала.
Перед девушкой стояло зеркало, что Анна с Ольгой из угла спальни специально передвинули, но девушка отражения не видела. В голове заходили отрывистыми кадрами, будто карточками слайд-шоу, воспоминания, к которым Князева обращалась крайне редко, но которые яркости своей не потеряли за два с половиной года.
Мысли с едва различимым шелестом хода киноленты отнесли Аню в май девяносто первого года. В месяц, когда вся эта сумасбродная канитель и началась с события, тогда не казавшимся каким-то культовым, знаковым, переломным.
В день, когда Оля полноправно из Суриковой стала Беловой, а Князева осознала, чем Саша себе зарабатывал на хлеб, машину и другие прелести.
Она вдруг вспомнила, как сидела в зале большого ресторана, пальцами обнимала пузатенький бокал, наполненный вином, и, пока приглашенные бандиты, два года назад одним существованием пугающие до мурашек, танцевали под хиты только-только ушедших восьмидесятых, смотрела обручившуюся с её двоюродным братом Ольгу.
Тогда Анна никак понять не могла, почему бывшая Сурикова спокойна была? Почему от приглашенных рэкетиров не косилась, и всё пыталась разобраться, как же ей мыслями было — хорошо или плохо? Всё Князева размышляла, страшно ли Оле было согласием Саше отвечать на предложение руки и сердца, не сомневалась ли, становясь супругой криминального авторитета?
На свадьбе той Анна решила, распивая вино, что никогда этого не поймет.
А теперь, стоя в белом платье в квартире известного криминального элемента, себя мысленно ругала за опрометчивость, что складывала губы в улыбке, направленной кому-то в бесконечность.
«Никогда не говори «никогда», Князева. То есть… Пчёлкина…»
Она опустила голову, разглядывая сложенные перед собою руки.
Кольцо с безымянного пальца Анна сняла прошедшим вторником и передала в руки Космосу, который, будучи шафером, за сохранность обручальных колец отвечал. Но на фаланге всё равно остался след от платиновой полосы, такой, который видела, наверно, одна Аня.
В момент, когда Белова шнуровала корсет платья, Князева на вопросы, которые Ольге всё думала, но не рискнула задать, — ни на свадьбе, ни позже — сама ответить смогла.
Было ли страшно?
Бывшая Князева боялась, что от волнения рука дрожать будет, отчего кольцо на Витин палец сможет надеть только со второго раза. Всё. Остального не боялась — ведь как за каменной стеной с Пчёлкиным, чего бояться ей?.. Анна ведь с «делом» его была знакома, и на собственной шкуре познала, что ни одна фамилия на двоих, ни её отсутствие не было гарантом защищённости.
Она знала. Уже привыкла — почти полностью и целиком.
Сомневалась ли?
Нет. Здесь и добавлять было нечего. Не сомневалась. Если бы сомневалась, то давно бы с Пчёлкиным все связи оборвала, чтоб ни себя, ни его не кормить ложными надеждами. Но сомнения в Вите Князева не знала; он повода не давал сомневаться ни в начале конфетно-букетного периода, ни спустя года, всё время был и опорой, и защитой, и оружием.
Любила ли?
Да. Любила. Сильно. Конечно. Разумеется. Остальные тысячи синонимов в больную от волнения голову не лезли.
Девушка прикрыла глаза, догадываясь, что где-то в параллельной вселенной, расположенной в ином пространственно-временном континууме, над ней смеялась другая Анна Князева — та самая, которая в любви и привязанности видела слабость, какую себе не хотела позволять.
Невеста в ответ над старой своей версией смеялась. И, кажется, с большим запалом, чем могла допустить.
Ольга принялась за причёску её.
Белова не работала — Саша был против, да и сам домой приносил столько средств, чтоб ни он, ни жена, ни маленький их сын могли себе не отказывать ни в чём. Но если Ольга и думала над профессией иногда, качая в люльке Ванечку, то мечтала о месте в оркестре Большого театра, своей синхронной и душещипательной игрой наворачивающим скупые слёзы на глаза ценителей искусства. Анна её тягу к музыке, которой Сурикова думала посвятить жизнь, понимала явно, но, взглянув на себя в зеркало через полчаса, подумала, что Оле стоило подумать над карьерой парикмахера; к Беловой бы точно выстроилась хорошая очередь!
Аня на шпильках белых лодочек, специально купленных под свадебное платье, подошла к зеркалу. Уже прибранная Тамарой спальня проветривалась через открытое окно, но прохладного ветра было недостаточно.
Невесте воздуха не хватало — все вздохи себе забрала девушки из отражения, одновременно и на Анну похожая до невозможности, и с бывшей Князевой не имевшая ничего общего.
Филатова поправила рукава брючного костюма цвета карьерного песка и в удовольствии сотворенным Аниным обликом улыбнулась. Так девушку со спины рассматривала, будто не подругу, а сестру, дочь свою замуж выдавала — вот какое умиление читалось в глазах, на лице Томы. Ольга напоследок брызнула лаком на чёрные волосы, собранные в низкий объемный пучок, и аккуратно, чтоб не разрушить уже готовую композицию, поправила декоративные шпильки-веточки.
А потом Белова почти любовно положила руки на плечи бывшей Князевой и проговорила шепотом:
— Вот и всё…
Сказала, вроде, на ухо, а Аня не услышала. Мысли шумели надвигающимся дождем, о котором Москве до самого апреля стоило забыть. Князева шаг сделала, тайком выдохнула, поняв, что туфли были удобны, на пятки не давили, и себя осмотрела, в одновременном желании и страхе найти в отражении какой-то изъян.
На плечах лежала тяжесть, которую бы не вынесли даже Атланты, но Анне она отчего-то была в радость. Девушка руки перед собой сложила, ладони укладывая на живот, и, подбираясь в груди, бёдрах, губы поджала, чтоб помаду распределить. Флакон духов крышкой ловил на себе блики декабрьского солнца, одним из зайчиков прыгая на дверной косяк.
Когда Екатерина Андреевна в спальню зашла, то поняла, что ослепла. Но не от солнечного луча, так «удачно» отскочившего ей на лицо. От дочери, напоминающую ей ангелочка этим платьем, тонкостью черт лица и хрупкого не столько женского, сколько девчачьего тела. Кусок отрезанного бутерброда, съеденного всухомятку, — если не брать в расчёт мелкую рюмочку коньяка — чуть ли не встал у Берматовой комом в горле.
Всё-таки дожила, выдала дочку замуж!..
Выражение извечной пуленепробиваемости и простоты соскользнуло с лица Аниной мамы — вопреки воле самой тёти Кати. Тамара, так и стоящая с руками,
