Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

– Священника, – поправил Богомолов.

– Ну, да один хрен!.. Пусть будет священника… А как я его привезу, когда ночь на дворе?.. И вообще… Я с попами… то бишь со священниками никогда никаких дел не имел…

– Где у вас ближайшая церковь? – спросил Алексей Иванович.

– Так у нас на весь город всего одна. А все остальные мы ещё до войны порушили.

– Едем! – решительно потребовал Богомолов.

– Так ведь ночь! – попробовал остановить его Савва.

– Священники – те же врачи. Для них, что день, что ночь – всё едино. Поехали!..

И он стремительно вышел из кухни. Савва за ним.

– Ну, почему у нас так холодно?!.. – дрожь, которая била Зинаиду перешла в самый настоящий озноб и с каждой минутой становилась всё заметнее и сильнее. – Никак не могу согреться!

Павел набросил ей на плечи поверх пухового платка свой пиджак.

– Это нервы… Успокойся, Зиночка… Это я во всём виноват… Зачем приехал?.. Никогда себе этого не прощу!..

– Нет!.. Ты не в чём не виноват! – горячо зашептала Зиночка, крепкокрепко сжав его пальцы. – Это я виновата!.. Я соврала тебе, будто мой отец погиб на Гражданской. Мне было пять лет, когда мама ушла от него… Сбежала с каким-то художником… Он рисовал её портрет, и во время сеансов они влюбилась друг в друга… Голову совсем потеряли… Я хоть и маленькая была, а всё помню… По вечерам папа запирался в кабинете, смотрел на этот портрет и плакал… Я в замочную скважину подглядывала… А однажды… я уже в кроватке лежала, раздался выстрел… Потом ещё один… Я в кабинет прибежала, смотрю: папа на полу в луже крови лежит… А на портрете, там, где у мамы сердце, маленькая дырочка… от пули… Это он себя и её убил. А Татьяна Евгеньевна не мама мне вовсе. Она самой близкой маминой подругой была и взяла меня к себе из жалости… Своих детей у неё никогда не было… Так вот, она мне уже потом, когда я совсем взрослой стала, рассказала, что мама погибла в тот же вечер, что и отец. Какой-то уголовник во дворе её подстрелил, когда она домой из театра возвращалась, хотел рубиновые серьги… те, что я тебе давеча показала, снять, но тут дворник вышел, и убийца скрылся!.. Так вот, Татьяна Евгеньевна говорила мне: "Зиночка, будь осторожна!.. Над вашей семьёй проклятье висит!.." Вот оно!.. Сбывается!..

Павлу от этого рассказа стало не по себе. В мистику он не верил, но в случае убийства матери Зинаиды стечение обстоятельств было действительно потрясающим.

– Перестань морочить себе голову подобными сказками!.. Обыкновенное совпадение, и больше ничего…

– Нет, я знаю – это не совпадение!.. Когда папу похоронили, я этот жуткий портрет на меленькие кусочки изрезала, хотела сжечь… и не смогла… Холст никак не хотел гореть!.. Тогда я все кусочки собрала и в шляпную коробку сложила. А ночью коробка эта сама собой загорелась. Чуть пожар не случился!.. – и она горько заплакала.

– Вот, вот!.. – обрадовался Павел. – Ты лучше поплачь. Душу свою облегчи.

Вернулась Капитолина и с места в карьер запричитала:

– Неужто взаправду помирает?.. Господи!.. Да как же так?.. Как же мы все без неё?!..

Зинаида озлилась:

– Не ной!..

– Я к тому только, что ведь лучше Валентины Ивановны на свете человека нету. И вдруг…

– Заткнись! – заорала Зинаида. – А не то я тебя!..

В глубине дома послышались возбуждённые голоса Валентины Ивановны и Петра.

– Что это?.. – удивилась Капа. – Они ругаются!..

– Если ругаются, значит, не так всё безнадёжно, – обрадовался Павел.

На кухню в своей инвалидной коляске въехала разъярённая Валентина Ивановна. Пётр в данном случае работал извозчиком. Он толкал перед собой материнское кресло и безпрестанно повторял: "Ну, мама, ну, не надо!.. Мама, я прошу!.. Ну, что ты?!.. Мам!.."

– Молчи, мзгля!.. Он мне ещё указывать станет?!.. Сопляк!.. Сам ни на что не способен! Импотент несчастный!.. Всё мать должна за него решать!.. Всё мать!.. Вот помру, кто тебя за руку водить станет?!.. Сопли твои подтирать?!..

– Мама!.. – попыталась остановить её Зинаида. – Роман Моисеевич сказал…

– Плевала я на вашего Моисеевича! – огрызнулась старуха. – А ну, брысь с кухни!.. Мне с парнями разобраться надо!.. Хотя, нет!.. Постойте!.. Вам тоже полезно послушать, что скажу!..

– Может, не время сейчас?.. – попробовал снять напряжение Павел. – Вы же знаете, вам нельзя волноваться…

– Тебя не спросила, что можно мне, а чего нельзя! – в гневе, даже больная, она была неудержима. – Всю жизнь прожила, ни в чьих советах не нуждалась, авось, и теперь без твоих обойдусь! – и зло бросила через плечо Петру. – Сядь!.. Не маячь за спиной!.. Знаешь ведь – не люблю!.. И ты, Павел, тоже садись. Разговор у нас, хоть и недолгий, но не привыкла я, чтобы сыновья передо мной по стойке "смирно" стояли.

Братья послушно сели. Младший – совершенно разбитый, лишённый собственной воли, обмякший, как куль с мукой; старший… А старший вдруг ощутил себя совершенным мальчишкой, который ждёт от матери грозного выговора и неизбежного наказания. И ему стало легко. Валентина Ивановна внимательно посмотрела сначала на Петра, потом перевела взгляд на Павла. Будто выбирала, с которого ей начать.

И начала. Со старшего.

– Скажи мне, Павел, этот дурак на коленях перед тобой ползал?.. Что язык проглотил?!.. Было?..

– Было.

– Прощения у тебя просил?

– Просил.

Мать горько усмехнулась.

– Ты на него не сердись. На убогих не обижаются… Он у нас с малолетства кисейной барышней рос, сам знаешь. Недаром ты его "бабой" дразнил… Одному Господу ведомо, сколько я сил положила, чтобы из него, хоть и плохонького, но мужика сделать. Ты думаешь, это он в горкоме секретарствует?.. Как бы не так!.. Перед каждым пленумом, перед каждым бюро мы с ним до ночи часами просиживали: стратегию и тактику вырабатывали. И все его ордена на моей груди висеть должны!.. Моими безсонными ночами, моими муками, моими болями выстраданы, выплаканы!.. Он, небось, и про фронт тебе пел, мол, "от звонка до звонка"?.. Может, оно и так, звону действительно много было, только не в окопах, на передовой, а в глубоком тылу, за линией фронта в агитбригаде. Он в кабинетной тиши листовочки сочинял, а если и залезал в окопы, то по большим праздникам только и всего на часок, не больше: по радио несчастных фрицев уговаривал, чтобы они поскорее бежали сдаваться, потому как "Гитлер капут!" Потому пороха за всю войну ему так понюхать и не довелось!.. Чья заслуга в этом?.. Опять моя!.. Это я его заставила немецкий выучить, словно предчувствовала, наперёд знала – пригодится!.. Это я день и ночь у барынь советских полы драила, панталоны их засранные стирала, а на те жалкие гроши, что они мне от щедрот своих кидали, лучших учителей ему нанимала… абрикосы и персики зимой покупала… в туберкулёзный санаторий по два раза в год отправляла!.. И всё – на свои, кровные!.. Я с него пылинки сдувала!.. Мухам садиться на его умную головушку не позволяла!.. Я!.. Одна я!..

Пётр не выдержал и, уронив голову на руки, зарыдал!.. Валентина Ивановна задохнулась и, широко раскрыв рот, стала ловить губами воздух. Павел бросился к матери:

– Мама!.. Не надо!.. Мамочка!.. Вам нельзя!.. – не зная, что в таком случае надо делать, он налил стакан воды, протянул матери.

– Мне сейчас уже всё можно, – с трудом, часто и мелко дыша, выговорила она, взяла стакан, отпила пару глотков и в изнеможении откинулась на спинку кресла. – Ох, боюсь, не успею… Так мало времени осталось… Что же это Алёшка не едет?.. Поскорей бы!..

Зинаида и Капа, прижавшись к стене, обнялись и в страхе застыли так не шевелясь. Никогда ещё они такой Валентину Ивановну не видели.

– Наклонись ко мне, – позвала она Павла. – Говорить трудно… Нечем дышать… Коли суждено так, – пусть!.. Не перед Богом – перед тобой покаюсь!.. Думаешь, Пётр на тебя донос написал?.. Нет, это я тебя в одиночку на восемь лет засадила!

И тут началось!.. Заговорили, закричали все разом, так что разобрать что-нибудь в этом гвалте было невозможно. Лишь отдельные слова вырывались из этого сумасшедшего гама.

Павел был потрясён. Он смотрел на искажённые лица Зинаиды, Петра, Капитолины и даже не пытался вникнуть в смысл того, что вырывалось из их перекошенных ртов. Он отказывался… наотрез отказывался верить в то, что мать… его родная мать могла совершить такое!.. Да попросту не мог он в такое поверить!.. Не хотел!.. Мать призвана спасти, защитить, но убивать своего сына?!.. Нет!.. Чушь какая-то несусветная!.. Бред!..

– Молчать! – заорал он вдруг так, что все вздрогнули, тут же замолкли и в страхе посмотрели на него. Какая тишина повисла на кухне! После всеобщего ора она так остро резала слух.

– Мама!.. Вы опять хотите его собой заслонить?.. Зачем?.. Никакой надобности в этом нет… Уверяю вас!.. Я не собираюсь мстить Петру… Не собираюсь ни в чём его укорять… Боже, сохрани!.. – Павел тщательно подбирал слова и всё же они выходили какими-то жалкими, пустыми… Не могли передать всего того, что творилось у него на душе. – И потом… Вы напрасно стараетесь… Я читал подлинник… Донос написан рукой Петра.