Как море подарило нам брата - Зинаида Канониди

Мы не хотели пускать маму одну, мы хотели, чтобы она и нас взяла с собой, но она не взяла.

— Это далеко, и вы устанете. Лучше я, когда буду идти через лес, поймаю вам зайчика, — сказала мама на прощание. — Не скучайте!

Мика поверила маме, а я нет. Я хотела повидать сыновей тёти Алисы — Алика и Вальди. Рассказать им о нашей козе, о дяде Ване, о том, что мама нам с Микой сшила из своей старой юбки и рубашки морскую форму: синие юбочки и блузы-матроски с голубым воротником.

Но мама ушла, а мы остались.

Правда, скучать нам было некогда: надо было кормить козу, собирать ветки для костра, шить куклам матроски. У мамы остались лоскутки, и она на двоих дала одну иголку — единственную в доме — тонкую, острую, с золотым ушком. В это маленькое ушко так трудно было вдевать толстую нитку, она всё время лезла куда-то в сторону.

Я не давала Мике иголку — боялась, что она уколется. А Мика и не просила. Она ловила жуков, что залетали к нам на балкон.

Балкон у нас открытый, весь заплетённый глицинией. Глициния цветёт и осыпается. Мама говорит: «Как сугроб снега», но мы никогда не видели столько снега, сколько падало лепестков.

Зимой в Сухуми полетают-полетают снежинки, а как на землю сядут, так и растают. Вот какая тёплая зима!

А весна началась давным-давно — ещё в феврале. И от глицинии не было спасения! Все жуки и бабочки со всех садов слетелись к нам на голубую глицинию. И когда мы с Микой вот так сидели на балконе и шили — шила я, а она кромсала ножницами остатки лоскутов, — залетел к нам большой майский жук.

— Майский жук, майский жук! — закричала Мика и стала его ловить.

— Смотри, укусит, — сказала я, — но Мика ничего не боялась.

Тётя Муся позвала меня подложить щепок в костёр. Я оставила на столе иголку с ниткой и побежала собирать щепки. Прихожу, а иголки на столе нет.

— Где иголка с золотым ушком? — спросила я Мику.

— Нету! — говорит она и разводит руками.

— Как нету?

— Улетела!

— Как так улетела? Что ты глупости болтаешь?

— Не болтаю! Я поймала жука, проколола иголкой, а он с ней и улетел.

Смотрю — правда: по глицинии ползёт жук, а в спине у него иголка. Я бы и не заметила её, если бы не красная нитка. Белые нитки у нас кончились, и тётя Муся дала мне красную — куклам и красной можно шить, даже лучше: заметнее стежок.

Я влезла на стул, чтобы достать жука, а он взял и совсем улетел — только красная ниточка мелькнула среди зелёных листьев в саду.

— Зачем же ты проколола жука? — спросила я Мику.

— Он гудит, как фашистский самолёт.

— Жук не фашист, он никого не обижает.

А иголки теперь нет. Чем мама будет шить?

— А она уже сшила нам матроски, — сказала Мика. И спокойно пошла кормить козу. Будто ничего не случилось.

Очень уж спокойная у нас Мика. Зовёшь её:

— Иди сюда!

Она отвечает:

— Си-сяс! — А сама — ни с места.

— Мика, ты скоро?

— Си-сяс! — И опять ни с места.

«Сейчас» у неё — это целый час. А когда жуков ловить, так она вон какая быстрая!

Эсси

Мы уже спали, когда вернулась мама. Пахло от неё хорошо: не лекарствами, как всегда, а солнцем и яблоками. Она и правда положила нам на подушку по яблоку — мне и Мике — прошлогоднего урожая. Они пахли сеном.

Но Мике было мало большого жёлто-красно полосатого яблока.

— А где зайчик? — спросила она и слезла с кровати. — Ты поймала зайчика?

— Нет, — сказала мама. — Я вот кого поймала. — И достала из-за пазухи носовой платок, а из платка — что-то пушистое, рыжее, с когтями и клювом.

— Что это?! — закричала я.

— Тише, не кричи, он спит, — сказала мама. — Видишь, на ногах не стоит.

— Кто — он?

— Не видишь разве? — Петушок. Маленький эстонский петушок, зовут его Эсси. Это Вальди и Алик прислали вам в подарок.

— Эсси? — спросила Мика и взяла петушка в руки. — А почему он, как воробей?

— Ничего, — сказала мама, — вырастет. Ложитесь-ка лучше спать.

— А у Эсси есть мама? — спросила Мика. Она всегда спрашивала всё самое главное.

— И курицу я принесла, — ответила мама. — Она там, на балконе, в кошёлке сидит. Будет вам яички нести.

— Пусть своему сыну лучше яички несёт, — сказала Мика, — у нас молоко есть.

Так мы и решили: молоко нам, а яички — Эсси.

Утром я во сне слышала какой-то шум. Воздушная тревога? Как будто нет. Подняла голову, спрашиваю Мику:

— Налёт?

Она тоже только что глаза открыла.

— Это, — говорит, — мама кричит.

— Так страшно? Наша мама?

— Наша на дежурство пошла, я слышала, калитка хлопнула. Это, наверное, Эссина мама кричит.

Мы встали и босиком побежали на балкон. Там в круглой кошёлке на сене сидела большая белая курица с красным гребешком — совсем не похожая на Эсси. Это она орала: «Куд-куд-куд!», «Куд-куд-куд!»

Мы бросились к тёте Мусе:

— Тётя Муся, что с Эссиной мамой?

— С какой ещё мамой?

— С Кулекой, — говорит Мика, — она всех куриц «Кулеками» звала.

— Да ничего особенного — яичко вам несёт, — успокоила тётя Муся.

Мы со всех ног — обратно к своей Кулеке:

— Слушай, — говорим ей, — не кричи так, пожалуйста. Мы ещё вчера решили не брать у тебя яичек. Пусть твой сын их ест, а мы будем молоко пить. И рыбий жир у нас ещё есть. И мамалыга. Не кричи!

И правда, белая курица успокоилась, слезла с гнезда и пошла во двор, где уже гулял под балконом Эсси. А в гнезде осталось лежать беленькое, даже чуть голубоватое, тёпленькое яйцо.

Тётя Муся сварила его вкрутую, мелко-мелко покрошила ножиком и покормила Эсси. Одного яйца ему хватило на целый день!

Как море подарило нам брата

Мы строили в саду шалаш из веток мимозы, когда загудели гудки и прибежала мама.

— Скорее, скорее! — кричала она. — Собирайтесь в бомбоубежище! Большой налёт будет!

И тут Мика заупрямилась:

— Не хочу в бомбоубежище!

— Как не хочешь? А если бомба упадёт на дом?

— Не пойду! Там страшно!

В бомбоубежище, правда, было страшно. Его вырыли в соседней горе, но не достроили — не успели. Мы ходили туда с Микой вдвоём, украдкой, когда ещё не было тревог. Там обваливался земляной потолок, а в длинном коридоре стояли лужи. Мама не знала, что мы сами туда ходили, и думала, что в бомбоубежище хорошо.

А мимо нашего балкона уже бежали люди. Они несли в убежище маленьких детей, узлы, подушки.

А наша Мика упёрлась, и всё!

Мама взяла её на руки, но Мика брыкалась, вопила хуже козы. Пришлось опустить её на землю.

Тогда мама повела нас на гору, где росли кипарисы и сосны.

— Может, и правда, на горе лучше, а то как обрушится убежище, так всем нам и крышка.

— А тут крышки нет! — сказала Мика и посмотрела на высокое-высокое небо с одним кругленьким облачком.

Но это было не облачко — это был разрыв от зенитного снаряда. Так всегда случалось: сперва видишь круглое, как мяч, облако, а потом — бах! — дойдёт звук выстрела зенитки.

— Летят! — сказала мама, и мы, не добежав до сосновой рощи, бросились под кусты ежевики.

Смотрим, и тётя Муся прибежала сюда.

— Страсть какая, — плакала тётя Муся, — Сидора утречком сказал, в порт пришёл из Новороссийска пароход с детишками. Целый пароход эвакуированных детей. Напугает их фашист до смерти!

— Как же детей на берег не свезли? — спросила мама.

— А так, карантин! — ответила тётя Муся.

Я только хотела спросить, что такое «карантин», как смотрю — в море, там, где стоял тот пароход с детьми, поднялась стена воды. Как будто стеклянная. И потом только донеслось: «Бух-бух-бух!» — разрывы бомб.

— Боже мой! Пароход! — закричала тётя Муся.

— Фашисты проклятые, что же вы делаете? — заплакала мама и поднялась во весь рост. — Там же дети, дети!..

— Ложись, — дёрнула её снизу за подол платья тётя Муся, — своих береги! Тем уже ничем не поможешь.

Когда гудки прогудели отбой, мы спустились с горы. Во дворе у нас было всё спокойно: коза щипала траву, Эсси спал у курицы под крылом. Хорошо им, они не понимали, что такое бомбёжка.

Ночью был ещё один налёт. Мы побежали в убежище. Там горел дымный факел, и какая-то женщина шипела на всех:

— Тиш-ше! Тиш-ше! У них звукоулавливатели.

— Бедная, она сошла с ума, — сказала мама.

Мика смирно сидела у мамы на коленях и большими-пребольшими глазами смотрела, как горит факел, как от него отделяется струйка чёрного дыма и сливается с чёрным потолком.

Потом опять был отбой, и мы снова вернулись к себе в комнату.

Мика вздохнула и сказала:

— Спим дальше.

Но когда мы уже легли, из города вернулся дядя Сидора. Мы слышали, как он, задыхаясь и пыхтя, шёл от калитки вверх.

— Муся, Муся, помоги! — негромко позвал он.