Мурад несчастный - Мария Эджуорт

Я раскаявался, но раскаяніе мое было уже поздное — и этотъ случай былъ новымъ доказательствомъ, что у меня на роду написано придумывать умное не во время и безъ успѣха. Въ самомъ дѣлъ, не хуже другихъ вижу я, какъ надобно въ такомъ случаѣ поступить; но это обыкновенно случается со мною уже тогда, когда случай прешелъ и когда мнѣ остается только сожалѣть, для чего поступилъ я въ противность здравому смыслу. Не рѣдко бывало и то, что я остаюсь въ нерѣшимости, а между тѣмъ чувствую самъ, что случай благопріятный улетаетъ. Что же мнѣ дѣлать? могу ли противиться дѣйствію злобной планеты?

Открылось, что незнакомая женщина, купившая у брата моего фарфоровую вазу, была любимая Султанша: все повиновалось ея владычеству въ сералѣ. Она возненавидѣла меня за то, что я съ такимъ упорствомъ отказался исполнить ея желаніе, и объявила, что нога ея не будетъ въ лавкѣ Саладина по тѣхъ поръ, пока онъ не разстанется съ Мурадомъ. Саладинъ никакъ не хотѣлъ меня отпустить отъ себя; но живучи со мною, онъ потерялъ бы многія, весьма для него важныя выгоды. Я не могши рѣшиться помѣшать фортунѣ такого добраго брата, каковъ былъ Саладинъ, ушелъ потихоньку изъ его дома, и сказать правду, самъ не зналъ, что со мною будетъ.

Нѣсколько времени скитался я по улицамъ Константинопольскимъ и уже начиналъ чувствовать голодъ. Сажусь у дверей хлѣбника и требую, чтобы онъ далъ мнѣ какую нибудь помощь. Хлѣбникъ обѣщался накормить меня до сыта, если я соглашусь надѣть на себя его платье и вмѣсто его продавать по улицамъ хлѣбы. Я согласился — судьба моя того хотѣла. Но уже давно жители Константинополя жаловались на хлѣбниковъ за то, что ихъ хлѣбы и худо были испечены и не имѣли надлежащаго вѣсу. Неудовольствія въ здѣшнемъ городъ, какъ и вамъ удавалось можетъ быть слышать, производятъ не рѣдко великія возмущенія. Все это не хуже другихъ было извѣстно и мнѣ; но злая моя судьба запретила мнѣ во время объ этомъ подумать.

Около четверти часа бродилъ я изъ улицы въ улицу, продавая хлѣбы — вдругъ окружило меня множество чернаго народа; начинаютъ меня бранить, толкать, бросаютъ въ меня грязью — бѣгу къ воротамъ Султанскаго дворца и, вся толпа бѣжитъ за мною съ ужаснымъ крикомъ. Визирь, испуганный возмущеніемъ, приказываетъ отрубить мнѣ голову, чтобы успокоить народъ. Бросаясь передъ его могуществомъ на колѣна, объявляю, что не я тотъ хлѣбопекъ, на котораго гнѣвается народъ; разсказываю исторію о своемъ платьѣ. Сжальтесь, честные Музульмане! воскликнулъ я наконецъ въ слезахъ: не я виноватъ, а суровая моя участь! — Всѣ засмѣялись. Одни плевали мнѣ въ лицо, другіе кричали, отрубить ему голову, она очень глупа и ни на что ему негодная. Нашлись однако добрые люди, которые за меня вступились; наконецъ меня выпустили, и я побѣжалъ неоглядываясь, бросивъ посреди улицы корзину съ хлѣбами, которые всѣ были разхищены въ одну минуту!

Я рѣшился уйти изъ Константинополя, оставивъ вазу свою на сохраненіе Саладину. Какъ вздумано, такъ и сдѣлано. Въ пристани встрѣтился я съ отрядомъ войска, отправлявшимся на кораблѣ въ Египетъ. Буди воля пророка! сказалъ я самому себѣ. Если назначено мнѣ утонуть въ морѣ, то ужь конечно я не умру на сушъ, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше — и я сѣлъ на корабль. Долго ли мы плыли, не знаю; во все время вашего путешествія сидѣлъ я на палубъ и курилъ табакъ, твердо рѣшившись не перемѣнять своего положенія и въ самую жестокую бурю. Если назначено кораблю погибнуть, такъ думалъ я, то онъ погибнетъ непремѣнно, сколько бы я ни трудился предохранить его отъ разбитія! Зачемъ же безпокоить себя попустому? никто не можетъ избавиться отъ того, что ему назначено Промысломъ.

Но мы пристали благополучно къ берегамъ Египта. Я вышелъ изъ корабля послѣдній; было уже очень поздно, когда я пришелъ въ лагерь Элль-Арита. Трубка моя погасла; иду къ одной палаткѣ, въ которой свѣтился огонь, чтобы ее разкурить. Вдругъ… вижу на землѣ что-то блестящее; наклоняюсь — то былъ драгоцѣнный алмазный перстень. Беру его съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобы на другое утро объявить черезъ крикуна о своей находкѣ, и надѣваю на лѣвой мизинецъ. — Всё несчастія! Перстень былъ слишкомъ великъ, а мизинецъ мой слишкомъ малъ, и въ то самое время, какъ я наклонился къ огню, чтобы закурить свою трубку, онъ упалъ въ сѣно, разостланное передъ осломъ; я началъ разгребать сѣно: оселъ ударилъ меня задними копытами и такъ сильно, что я, отлетѣвъ отъ него шаговъ на пять, упалъ на солдата, спящаго подлъ палатки. Онъ закричалъ, и крикомъ своимъ разбудилъ другихъ; они вскочили, сбѣжались ко мнѣ, обступили меня кругомъ; въ это самое время какъ на бѣду попался мнѣ въ сѣнѣ потерянный мною перстень, и я держалъ его въ рукъ. Трудно ли послѣ этаго счесть меня за вора! И тотчасъ начали меня увѣрять, что я укралъ какіе-то дорогіе товары, похищенные за недѣлю до прибытія нашего въ лагерь. Я представилъ свидѣтелей, которые вмѣстѣ со мною побожились, что я въ это время плылъ на кораблѣ изъ Константинополя — намъ повѣрили; однако, не смотря на то, приказали меня для нѣкоторыхъ причинъ выколотить палками по пятамъ, что было въ ту же минуту весьма порядочно исполнено; и я три дни пролежалъ на постелѣ съ превеликою опухолью на пяткахъ. Подобные случаи бываютъ только со мною; а вся бѣда произошла отъ того, что мнѣ не вздумалось прежде утвердить хорошенько на пальцѣ своемъ перстень и потомъ уже начать разкуривать свою трубку.

Наконецъ опухоль на пяткахъ моихъ прошла, и я могъ уже вставать съ постели. Однажды вздумалось мнѣ заглянуть въ одну палатку, надъ которою развѣвалъ красный флагъ и которую называли кофейнымъ домомъ. Въ этомъ кофейномъ домъ увидѣлъ я незнакомаго мнѣ человѣка, который очень сожалѣлъ о потерѣ драгоцѣннаго перстня; онъ описалъ мнѣ его примѣты; я тотчасъ догадался, что это былъ тотъ самый несчастный перстень, за который пострадали мои пятки. Я бы охотно подарилъ двѣсти цехиновъ тому, кто возвратитъ мнѣ, или скажетъ, гдѣ я могу отыскать свой перстень, говорилъ этотъ незнакомецъ, и я разсказалъ ему случившееся со мною, прибавивъ, что знаю въ лицо того мошенника, который вырвалъ изъ рукъ моихъ перстень. Однимъ словомъ, пропажа была мною отыскана, и я получилъ кошелекъ съ двумя стами цехиновъ — что нѣсколько утѣшило меня въ моемъ несчастіи.

Однажды ночью товарищи мои спали, а я перебиралъ и пересчитывалъ свои цехины. На другой день эти господа пригласили меня съ собою выпить нѣсолько чашекъ шербету — я согласился, и для чего было не согласиться! они меня потчивали, а я пилъ. Вдругъ начинаю чувствовать пресильную охоту спать — заснулъ — просыпаюсь — гдѣ же я? въ открытомъ полѣ, подъ пальмовымъ деревомъ — первая мысль о цехинахъ; ищу своего кошелька — онъ тутъ; а гдѣ цехины? всѣ изчезли! вмѣсто ихъ нашелъ я въ кошелькѣ около сотни маленькихъ камышковъ. Я догадался, что меня обманули, что вмѣсто шербета дали мнѣ пьянаго напитка, и что все это сдѣлано было по общему согласію съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобы обобрать у меня мои цехины, которые замѣчены были мошенниками въ то время, когда я ихъ пересчитывалъ, воображая, что всѣ мои товарищи спали глубокимъ сномъ.

Я побѣжалъ въ лагерь, жаловался, но жалобы мои остались безполезными; я не имѣлъ доказательствъ, и всѣ надо мною смѣялись. Въ своемъ отчаяніи воскликнулъ я: бѣдный Мурадъ! и вмигъ разнеслось извѣстіе, что Мурадъ несчастный, котораго неудачи такъ славны были въ Константинополѣ, находится въ лагерѣ; на меня приходили смотрѣть, какъ на чудо; а когда я прохаживался по улицамъ лагеря, то всѣ указывали на меня пальцами и всѣ говорили: вотъ идетъ Мурадъ несчастный. И сказать правду, такая слава была не очень мнѣ по сердцу!

Въ то время наши солдаты имѣли страстную охоту стрѣлять въ цѣль, и они стрѣляли безъ всякой осторожности. Мнѣ самому случилось однажды видѣть, что выстрѣлъ, направленный въ верхушку палатки, попалъ въ самую палатку, которую пуля пробила на вылетъ; около десяти солдатъ были убиты на повалъ, и ни кто не могъ свѣдать, кто убійца. Такія несчастія почти не дѣлали никакого впечатлѣнія; свидѣтели убійства говорили очень спокойно, смотря на убитаго: „Добрый путь въ Магометовъ рай! часъ его пришелъ! отъ суженаго не избѣгнешь!“ — Всѣ эти примѣры болѣе и болѣе усиливали во мнѣ вѣру въ предопредѣленіе. Я часто говорилъ самому себѣ: завтра можетъ быть умру; повеселимся же нынѣ, пока есть время!

Хотя я и не имѣлъ своихъ денегъ, но я не терпѣлъ никакого въ нихъ недостатка; жиды, находившіеся въ лагерѣ, ссужали ими солдатъ за большіе проценты. Я познакомился съ однимъ изъ этихъ плутовъ, который зналъ моего брата Саладина; этотъ ростовщикъ будучи увѣренъ, что въ случаѣ смерти моей заплатитъ за меня мой братъ, согласился ссудить меня хорошею суммою. Я очень любилъ кофе и опіумъ: пріятное волненіе, которое производилъ во мнѣ сей послѣдній напитокъ. Оживлялъ мою душу, и я забывалъ на нѣсколько времени все свое горе.

Однажды я былъ очень веселъ, плясалъ какъ сумасшедшій и поздравлялъ себя нараспѣвъ, что я уже не Мурадъ несчастный, въ эту минуту схватилъ меня за руку одинъ совсѣмъ незнакомый мнѣ человѣкъ: спрячься скорѣе Мурадъ; развѣ не видишь, что стрѣлки прицѣлились въ твою чалму? они уже дали одинъ промахъ, въ другой разъ могутъ и попасть! — „За кого ты меня принимаешь? — сказалъ я — теперь уже нѣтъ Мурада несчастнаго.“ И я продолжалъ плясать; минуты черезъ двѣ пуля ударила меня въ голову, и я упалъ замертво. Меня оживили; но лѣченіе раны моей было для меня хуже смерти — такъ жестоко меня мучили. А самое досадное было то, что армія должна была идти въ походъ, и я боялся, чтобы меня не бросили назади вмѣстѣ съ неизлѣчимыми.