Снег, собака, нога - Клаудио Морандини
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я… не спускался с прошлого апреля… — бормочет он с трудом.
— Да я ж вам говорю, я вас тут видела! Во вторник или среду! Шутите, что ли?
— Нет, я…
Входит еще один покупатель, местный старик, когда-то занимавшийся починкой инструментов. От звука дверного колокольчика Адельмо Фарандола вздрагивает и делает шаг назад, в темный угол.
Старик принюхивается и смеется.
— У тебя что-то стухло? — спрашивает он у женщины.
— Бенито! — женщина смеется, обращаясь к нему. — Синьор Адельмо вот шутит, делает вид, что не помнит, что на прошлой неделе приходил и весь магазин вынес себе на зиму. Дверь не закрывай, пожалуйста.
Старик опять смеется, трогает седые усы, ничего не говорит.
— Я с апреля не спускался, — бормочет снова Адельмо Фарандола.
Старик смеется и замолкает.
— Да скажи ему, Бенито, во вторник или в среду он здесь был и магазин мой ограбил.
— Э, я тебя тоже видел, — усмехается старик.
— Но где?
— Прямо тут, на улице. Ты был нагружен, как мул.
— Вот, а я что говорила? — изрекает женщина с торжествующим видом. — Но синьор Адельмо вечно пошутить любит, делает вид, что не помнит.
Адельмо Фарандола молчит в свой черед. Он никогда не шутит, не умеет шутить, не знает даже, что значит шутить, и если б ему вдруг взбрело в голову пошутить, никто бы и не заметил, потому что шутить он не умеет, его приняли бы разве за придурка, что сейчас и происходило.
— Ну и чего вы хотите? — спрашивает женщина уже более деловито, поскольку пришел другой покупатель.
— Ну, я… Я…
— Вы, да.
— Я точно не помню, что брал в прошлый раз…
— Как не помните?
Старик смеется себе под нос, видя беспамятного горца.
— Не помню, что купил… так что мне надо бы соль…
— Да я вам три пачки дала!
— …Масло…
— Три кило! И куда вы дели все это масло?
— …Вино…
— А, этого мало не бывает, — усмехается старик.
— Вам той бутыли мало? Я когда смотрела, как вы со всем этим уходите, думала, оно там у вас никогда не закончится! Но как вам это удалось, а? — И добавила, снова подмигивая: — Не говорите только, что вы ее за день прикончили.
А старик все смеется, смеется:
— Вино быстро кончается.
Все, довольно; чтобы не уходить с пустыми руками, Адельмо Фарандола берет две большие бутылки красного и три пары шерстяных носков. Расплачивается крупными купюрами, скрученными и замусоленными, которые женщина берет в руки со вздохом. И выходит на ветер, уже зимний.
— Дверь не закрывайте! — кричит женщина вслед.
Воспоминание, пока нечеткое, пробивается в его голове. Эти дома, камни кажутся действительно более знакомыми, чем должны бы. Он был недавно в лавке и запасся провизией — женщина права. Припоминаются подъем в горы с тяжелой бутылью и прочими покупками, пот, боль в руке и спине, тяжелое сопение, которое было его собственным, но которое он по рассеянности посчитал чужим и оттого несколько раз останавливался и спрашивал: «Кто там?» Или это воспоминание о других днях, когда он шел по этой дороге с тем же грузом, в прошлые годы? Он покачивает головой долго-долго, сворачивая на улицу, ведущую из деревни, которая становится колеей среди длинных чернеющих полей и огородов, где пахнет уже гнильем и капустой, а потом — тропкой, тянущейся наверх, до первых лиственниц, к горным пастбищам.
Два
Адельмо Фарандола бредет обратно вверх, растерянный и униженный. Он не помнит — не помнит, что забыл. Накатывает ощущение, что в магазине тот старый дурак и женщина разыграли его. «Эти только и ждут, пока я спущусь, поиздеваться хотят. Деревенские», — говорит он и сплевывает на землю. Он выговаривает это слово так, как деревенские произносят «городские». И при этом так же сплевывают на землю.
«В хлеву посмотрю, как приду на пастбище, первым делом посмотрю. Я туда все кладу, что внизу покупаю. В хлеву все на воздухе, хранится долго. Как приду на поле — сразу проверю. И если не найду ничего, вернусь, и они у меня увидят».
Шаг за шагом Адельмо Фарандола обдумывает возмездие. В его голове проносятся сцены пожара в лавке женщины, западни для старика, хлесткие ответы обоим. Прокручивание отмщения слегка успокаивает его, дарит хоть какое-то удовлетворение. Думать — не то, что делать, но, в общем, близко к тому, особенно если от многолетнего одиночества плохо различаешь реальность и грезы. И под конец этого сна наяву, когда пламя охватывает уже всю деревню, высокое, ревущее, на фоне которого бессмысленно мечутся силуэты пожарных, пламя, над которым бессмысленно жужжат лопасти вертолетов, полных воды, — под конец этого сна Адельмо Фарандола, умиротворенный, присаживается на валун и даже почти улыбается. Он заглянет в хлев, конечно; первым дело заглянет. Но недавнее зудящее ощущение, что над ним посмеялись, проходит. Он заглянет в хлев, ведь мало ли что. Но сейчас, в его мечтах, среди клубов дыма от потухших уже пожаров, открытый хлев представляется ему складом, забитым едой и вином.
Посреди лиственного леса, как раз там, где тропа круто забирает вверх, не облегчая путь ни малейшим изгибом, Адельмо Фарандола слышит за собой сопение.
— Кто там? — бурчит он устало.
Никто не отвечает, но тяжелое дыхание не прерывается.
— Кто там?
В конце концов из-за кишащего муравейника высовывается голова пса, старого беспородного пса, с болтающимся снаружи языком, разноцветными глазами навыкате, висящими ушами.
Человек наклоняется, поднимает камень, кидает в животное. Пес не двигается с места, когда камень попадает ему в шею, только чуть поскуливает.
— Пшел прочь! — кричит Адельмо Фарандола и продолжает свой путь.
Пес следует за
