Когда тебя любят - Денис Георгиевич Войде
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я, – ответила женщина, остановившаяся в прихожей напротив не плотно закрытой дверцей в ванную. Рыжий, дохлый свет, который пытался осветить ванную старика, проникал в щель и полоской распиливал смеющиеся и плачущие морщины женщины в платке.
– Что ты не отвечаешь?
– Чего не отвечаю…
– Я зову, зову…
– Отвечаю… Хату запирала, может не слышала.
– Как так всегда… – руки старика подрагивали у скрюченных наискось губ, – может редко сбриваю?.. А?
– Когда ты успел с утра мимо меня прошмыгнуть? Я, было, только вышла, а тебя нет…
– Да не спалось что-то, – он опустил на раковину станок и прислонил к лицу фрагмент газетной бумаги, – день-то сегодня, больно важный уж…
– Ты почему без мыла броишься? – распахнулась настежь дверь ванной комнаты.
– Чего ты, чего? – с клочками газеты на щеках и шеи, старик начал наступать на возмутившуюся Таю. – Пошли, позавтракаем вместе.
Серенькую кухню обдавал паром носик жестяного чайника.
– Садись, не бубни, – проводил рукой мужчина, указывая на табурет у стола, – я брился сранья сегодня.
– Вся морда в изранинах будет снова, – не отставала Тая. – Где одеколон, что я покупала?
– Ты дарила! Он там же, на полочке. Может тебе кофе? – он нахмурился от предложения и еле успел поймать две отскочившие бумажки от лица.
– О! О! Не буду я ни чё. Я уж заходила, да к себе пошла. Всех покормила, только Симе плохо что-то совсем…
– Надо понастойчивей с ветеринаром поговорить. Может можно что-то сделать ещё! – он засыпал заварку в кружку и, залив кипятком, перенёс её от мойки к столу.
– Да всё уж вроде как обсудили, обсмотрели… Анализы какие-то брали… Хоть бы что я не доглядела, так нет же, всё, бишь внимательно делали с ней…
Мужчина, оглядывая полки на кухне, что-то ища глазами, как между делом, поправил складки заправленной в брюки сорочки. Остановился. Взял блюдце с кусковым сахаром, на стеллаже над столом, плетёную корзинку с печеньем и сдобой и поставил рядом с кружкой.
– Старая она, моя Сима… – чуть не плача выдавила Тая, прикрывая губы ладонью, словно пряча сказанные слова.
Мужчина присел к столу. Смотрел то на руки, то на сверкнувшие слезой ресницы. Накрыл чашку чая пластмассовой крышкой от банки, и та мгновенно запотела.
– Всё стареет, Тая… – спокойно, членораздельно сказал он. – Все стареют. – На ощупь начал искать лоскутки прилипшей газеты с лица и комкать в кулаке. – У меня на сегодня было назначено время в получении документов для Вити… – он повернулся и, не вставая со своего места, высыпал в ведро под раковиной мусор, – и это ли не тоже какой-то этап?
– На сегодня?.. – женщина внезапно переключилась. – Так ты не забыл?
– А как я мог забыть?
– Я же тебе не напомнила…
– Так мы столько готовились к этому… Я в календаре этот день отметил, – он взмахнул рукой в сторону коридора в комнату.
– Молодец. Какой ты молодец. Я со своей Симкой совсем сдала…
– Да брось ты… – он снял крышечку с чашки и вытер со стола несколько упавших капель испарины рукой, – вот я подавал документы с тобой и ты умудрилась приёмщице меня расхвалить да раскрасить, мол, кто я, да какой, дескать, знаменитый артист перед вами. А сегодня другая на том месте сидела, так там передо мной пара молодых риэлторов что ли были, вот те вызывали у окружающих симпатию, улыбку. Подошла моя очередь и предстал перед окошком, в котором я увидел отражение своей недобритой рожи, потасканный дед.
– Что ж ты такое говоришь-то… – с презрительным покачиванием головы сказала Тая. – Когда ты, наконец, перестанешь ребятничать? Когда повзрослеешь? И не будешь себе цену набивать вот так, вызывая жалость к себе? – он окунул два кусочка сахару, пополоскал их кружкой и уже промокнул в чае сухарик, как Тая заявила: – Когда ты уже позвонишь сыну первый? Ведь ты столько этого хочешь сам! Ты и документы для него сделал! Для него!
Павел Карлович Дрез замер с кружкой у рта.
4
– Рассредоточьтесь по сцене свободно, друзья! Оставьте центр. Начнём. Слушайте! Я читаю, что и как предлагает нам автор. За Софию Ефимовну читает Мирослава. Запись голоса Софии Ефимовны не сведена с музыкой. Над этим работают. Женя, ты меня правишь. Если что, в процессе. Остальным читать свой текст, стоя на месте. Не имитируя, ничего не играя. Я скажу, что надо сделать, опять же, если что. Итак. Сцена тёмная. Мы стоим лицом к зрительному залу. Сориентируйтесь, где стою я, и оставьте мне место. По лицам в такт биению сердца бьёт луч белого света. Мы без эмоций слушаем голос куратора. Вспоминаем сюжет. Мы студенты. Молодые, разные, амбициозные, понимаем, что, пока Иисус на кресте распят, мы не обретём и не познаем мир без войн. Но мы не ищем другого пути, кроме как течь по течению бытия, и выход у нас наипростейший – погубить себя. Мира сейчас читает монолог за Софию Ефимовну, которая останавливает процессию. Начни, пожалуйста. Внимание! Слушаем.
И моя однокурсница, с большими круглыми глазами с чёрным налётом, похожим на два космических полушария, низким, отточенным голосом начала чеканить слова за Софию Ефимовну. Необычно пленили эти алые губы на белом лице. Удивительно было слышать нижние регистры Мириного голоса, зная её сопрано, особенно во время пения. Худая, высокая, с длинными чёрными волосами, звонким полётным голосом доносила она до всех нас мысли нашего педагога по сценической речи, специально написанные для Софии Ефимовны Женей Белых:
«Стойте, грешники! По одной земле ходим! Одним воздухом дышим. Все мы смеёмся и плачем. У всех у нас по паре рук, паре ног. Мужчины и женщины!
Что с вами? Не понимаю! Не понимаю. Не понимаю, откуда в вас жестокость отца к сыну, злоба и ненависть? Пренебрежение, равнодушие. Отсутствие всякого желания услышать рядом идущего. Мир жесток. Так исправьте его. Пойдите, снимите Иисуса с креста! Обойдите весь мир и не оставьте ни одного крестика с распятием, ни одной иконы с изображением главного греха человечества, сыноубийства!
Вы забыли, что жизнь полна, когда мы вместе. Жаль. Грустно. Правда жизни оставшихся людей, вокруг которых вертится мир, а вокруг мира вы – в слезах. Жаль. Грустно, что день, когда тебя все любят, – это не день твоего рождения и не апофеозный бенефис успеха. Это день твоей смерти.
Вы плачете? Плачьте! Это справедливо».
Этот монолог, этот призыв вначале спектакля останавливал не только действующих лиц на сцене, но и дыхание зрителей. Ведь в
