Фес. У врат марокканского лабиринта - Глеб Шульпяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Очки для плавания висели на крючке. Эй! – озирался я. – Кто здесь? Но раздевалка была пуста. Я выходил в кафе. Садился на диван и смотрел телевизор. Это был репортаж с похорон знаменитого балетмейстера. С театральной дрожью в голосе глава государства выражал соболезнования, ласково поглаживая столешницу миниатюрной ладонью, наверняка холодной и влажной.
– Ваши? – Это была уборщица. Очки напоминали черный иероглиф. В городе наступала ночь.
В городе наступила ночь, отраженные в стеклах автомобилей уличные огни затапливали улицу искусственным светом, который, словно пленка, покрывал желтым загаром и возбужденные лица людей, занимающих места в кафе за столиками, и колонны на фасаде театра, и пузатые, похожие на самовар, купола храма, и стоящий под деревьями памятник. Те, кто успел занять места на открытой террасе, уже пили вино, а остальных посетителей ставили в «лист ожидания» и рассаживали внутри. И вот ты садишься, незаметно осматриваешься. Вскоре ты убеждаешь себя, что все эти люди опутаны гигантской паутиной, что они попали в сеть. То, как нарочито громко они разговаривают, как артистично пользуются приборами – насколько вообще театральны их слова и жесты, – передает возбуждение обреченных и совершенно безвольных в этой обреченности, покорных людей. Откуда вообще взялись эти дамы в шляпах, спрашивал я себя? Девушки с бронзовыми от загара ляжками? Юноши в рубашках «Pink» и наголо бритые джентльмены в льняных майках? Кто они? Чем занимаются? Почему на этой террасе все они выглядят одинаково? И нет никакой разницы между депутатом и парикмахером, светской дамой и проституткой.
В сумраке у памятника произошло едва заметное движение, неуловимое колебание мглы. Сгустилась тень, потом другая – и от постамента, который выглядел пустым, отслоилась парочка. Девушка шептала что-то художнику (я узнал его). Они сели на другом конце террасы, и тот сразу достал блокнот, нарисовал что-то. Девушка поправила маечку и одними губами прочитала записку. Улыбнувшись, она кивнула и выставила локти.
На локтях были ссадины, и мне почемуто захотелось оскорбить эту девушку. Унизить, даже заставить плакать. Сделать так, чтобы пухлые губы скривились от боли. Наверное, я просто завидовал художнику, ревновал к свободе, которой у меня уже не было. Что я вообще знал о нем? Почти ничего. Он приехал поступать из Средней Азии, никого из родных и близких рядом с ним не было. В середине девяностых, когда мы выпускали книги по искусству, он сделал нам первую серию – броские, в европейском стиле обложки. Потом, когда мы перешли на коммерческие издания, он снова пригодился. Добавив к названию английское publishers, мы забросили искусство и взялись за корпоративные альбомы и годовые отчеты, не брезговали визитками. Художник легко приспособился к новым условиям, я же вспоминал с грустью о наших читателях, как быстро они стерли из памяти то время – как будто ничего, кроме календарей, мы не делали. А спустя пару лет жена уговорила взять художника в штат. В то время конторы, вроде нашей, плодились, как грибы, художников переманивали, а он даже по-человечески нас устраивал. В детстве я обжег связки и разговаривал мало и тихо. Мою природную застенчивость и негромкий голос многие принимали за высокомерие, а меня держали за сноба. Художник вел себя открыто, даже бесцеремонно. Ему удавалось быть деловым и наивным, обаятельным и бестактным. Клиентам, особенно женщинам, такие типы нравились. Вскоре я стал брать его с собой на переговоры, а спустя год, по совету жены, предложил ему должность директора. Сами мы оформились учредителями.
– Один «Эстерхази», прошу, котик! Судя по голосу, девушка капризничала.
– Но мы же договорились… – Баритон.
– Если вставать поздно, то можно…
Я очнулся от собственных мыслей и посмотрел через плечо. Пара холеных стариков заказывала десерты, к телефону в клинике не подходили.
– Какой он писатель?
Это уставшим голосом говорил небритый молодой человек в очках.
– Сплошные авторские находки.
На обложке журнала, о котором они говорили, едва помещалась оплывшая физиономия. Девушка, красивая полуазиатка, пожимала плечами:
– Триста пятый, он дорогой?
– Если бизнес-плюс, то да. Но брать нужно в любом случае.
Этот дом с орнаментом и решетками мне давно нравился. Мы чуть не купили здесь квартиру, даже внесли залог, но в решающий момент сделка сорвалась, кому-то квартира оказалась нужнее – и мы поселились в соседнем доме. А недавно на «нашем» балконе кто-то соорудил голубятни. Разрисованные подсолнухами, они напоминали шкафчики в пионерском лагере и стояли вдоль стены между окнами. Сами окна, узкие и ячеистые, открытыми я никогда не видел, даже шторы ни разу не раздвигались. Кто жил за этими окнами? Мне представлялась пожилая пара «с судьбой». Он – знаменитый советский карикатурист или поэт-песенник. Звезда оперетты, кумир 60-х – она. Не торгуясь, выкупили его родовое гнездо. Или ее, неважно. Живут одни, воспитывают внука. Почему-то родителей этого несчастного внука я сразу похоронил в автокатастрофе. Снова и снова оглядывая террасу, я хотел верить, что эти люди сидят рядом.
Заказывают десерты или кофе – как эти старики, например – или молчат, поскольку все уже сказано.
Я перевел взгляд на художника. Он улыбался тому, что рассказывала «маечка», а сам показывал глазами на мой телефон (это была его черта, играть две роли). «Номер мертвого человека», – написал он в сообщении.
На следующий день после того, как жену забрали в клинику, к нам в агентство позвонили.
– С вами говорит младший следователь… – Далее шла нелепая гоголевская фамилия. – Мы хотели задать несколько вопросов господину…
В трубке зашелестели бумагами. Я поднял глаза на секретаря.
– Еще раз, откуда? Она сделала страшное лицо и помотала головой.
Откашлявшись, на том конце представились полностью, сделав ударение на последнем слове: «…по борьбе с экономическими преступлениями».
– Нас интересуют счета… – Он начал перечислять реквизиты. – Сегодня можете подъехать?
Я отказался, сославшись на семейные обстоятельства. А внутри все похолодело.
– Жена рожает… На том конце согласились:
– Завтра в девять мы у вас – нормально?
Несколько минут я сидел без движения, сжимая мокрую от пота трубку. Потом повернулся в кресле. Пять пар глаз смотрели из-за мониторов, но что я мог им сказать? С этого момента наша судьба висела на волоске, и людям, которые только что позвонили, ничего не стоило перерезать его.
Следователем оказалась полная девица, она села без приглашения, поправив короткими пальцами аккуратный пучок на затылке. Чай, который принесла секретарь, отодвинула, сразу выложила файлы и папки. Уверенная, хамоватая.
Маленькие очки на носу, как у школьницы.
«Пышка, и на такой должности…»
Я с тоской оглядывал одутловатое лицо.
«Кому она мстит? Кому и что доказывает?»
Наверное, в жизни, в самом ее составе, что-то переменилось, а я со своими книгами и не заметил.
Следователь говорила без остановки, быстро пережевывая каждое слово. Я кивал, обещал поднять бумаги, отчеты, указать имена и фамилии. А сам пытался сообразить, где произошла ошибка. В прошлом году мы действительно провели через эту фирму крупную сумму – больше, чем положено мелким рыбешкам. И они сразу сделали стойку, когда накрыли всю схему.
– Нам нужен человек – с кем вы работали. Телефон, имя. Пока у вас есть время.
– Разумеется. «Но как давать взятку?» Я снова оглядывал следователя. «Сколько? Не этой же…»
Прошло минут десять, в кафе по-прежнему гудела публика – возбужденно, празднично. Хотя какой сегодня праздник? Декорация прежняя, просто в дыры на холсте смотрят новые лица.
– Ну как она?
Раздался хрустящий звук плетеного стула.
– Без изменений, ждем.
Столик, где сидел художник, сразу оккупировала новая пара.
– Мне тут… – Художник скинул звонок. – В общем, нам нужен телефон мертвого человека.
Он обвел рукой террасу, и несколько голов тут же повернулись в нашу сторону.
– Никто ведь не знает, чем на самом деле занимаются эти люди?
Действительно, договоры в таких конторах составлялись от фиктивного имени, часто по ворованным документам. Сама фирма существовала две-три недели, после чего меняла реквизиты или надевала другую вывеску. Реальным оставался только один человек – тот, кто стоит за схемой. Конечно, я знал этого человека, однако выдать его означало подписать приговор себе, и на это они тоже рассчитывали.
– Как только выяснят, что человека нет, все, дальше копать не будут.
В темноте его глаза отливали желтизной, как стекла на витринах.
– Почему?
– Потому что проще взять за жабры новых. Таких, сам знаешь – как семечек. Хоп?
Он часто вставлял азиатские словечки.
– Дай мне подумать. – Я запрокинул голову и посмотрел на балкон. Снова на посетителей, каждый из которых теперь выглядел мишенью.