Блещет золото кровью алой - Евгений Сухов

Распахнув дверцу машины, он уверенно ступил на тротуар и, помахивая кожаным портфелем, двинулся в сторону банка.

К банку «Заречье» Григорий с Кентом подъехали незадолго до его закрытия – оставалось каких-то полчаса. Время оптимальное – конец рабочего дня. На служащих каменной плитой наваливается усталость, внимание рассеивается, концентрация не столь высока, как в начале рабочего дня, взгляд без конца упирается в циферблат, подгоняя медленно тянущееся время. А всякий поздний клиент воспринимается с внутренним протестом, как завоеватель, вторгшийся в личное пространство.

Клиенты в последние минуты рабочего дня обслуживаются особенно быстро. Накопившееся утомление заставляет служащих банка смотреть на многие вещи в половину глаза. Даже документам уделяется не столь тщательное внимание, как в утренние часы.

Иначе – лучшего времени для визита в банк придумать сложно.

Заместитель директора банка Никанор Глебович Ерофеев оказался на месте, встретив незапланированного визитера с неизменной улыбкой, сквозь которую можно было прочитать кисловатое настроение. Еще минуту назад он считал рабочий день завершенным и оставшиеся полчаса рассчитывал провести в покое, перелистывая какой-нибудь модный журнальчик с сисястыми тетками, но вместо этого ему придется лепить улыбки и ублажать очередного капризного клиента.

Самое время переходить в наступление и дать понять, что оставаться надолго он не собирается.

– Я к вам буквально на несколько минут, – заверил Григорий.

Разжав ладонь, он показал ключ от банковской ячейки, в которой покойный Таранников хранил яйцо Фаберже. С удовлетворением отметил, как капризная складочка в уголках губ разжалась, отчего лицо Ерофеева приняло еще более любезное выражение. Теперь он был сама предупредительность.

– Я весь в вашем распоряжении. Так что вы хотели?

– Дело в том, что меня к вам отправил Алексей Павлович… господин Таранников. – Банкир понимающе кивнул. – Утром мы были у вас…

– Разумеется, я вас помню. Так какое у вас дело?

– Понимаете в чем дело, у нас изменились обстоятельства. Нам нужно срочно открыть банковскую ячейку.

– А почему в таком случае Алексей Павлович сам не пришел, а отправил вас? – нейтральным голосом спросил банкир.

На первый взгляд обыкновенный вопрос, какой положено задавать в подобном случае. Все бы ничего, вот только застывшие глаза банкира, будто сканеры, стремились подмечать малейшее идеомоторное движение. Оставалось самое трудное – выдержать.

Располагающе улыбнувшись, Григорий ответил:

– Он не может подойти, спину прихватило, вот он меня и отправил.

Ерофеев понимающе кивнул:

– Все оно, конечно, так, но неужели он так болен, что не может прийти в банк завтра?

Служащие банка – народ невероятно проницательный, зачастую недоверчивый, на своем веку они повидали всяких клиентов. Работа с деньгами заставляет относиться к каждому клиенту с долей недоверия. Видно, в его голосе Ерофеев уловил какие-то чужеродные интонации; они заставили его насторожиться. Самое время поменять тактику и включить сердитость.

Нахмурившись, Григорий заговорил, демонстрируя откровенное неудовольствие:

– Послушайте, Никанор Глебович, что-то я вас совсем не понимаю. Наш работодатель Таранников заключил с вами договор, что вы допустите нас к ячейке сразу же при предоставлении ключа, а теперь вы задаете какие-то неуместные вопросы.

– Поймите меня правильно, как-то все очень неожиданно, – неопределенно протянул банкир. – А потом, конец рабочего дня, мне бы нужно созвониться с господином Таранниковым…

– Неужели вам непонятно, что господин Таранников не намерен приходить в банк. Поверьте мне: у него есть на это свои причины, он просто занят и отправил меня! Для общения с банковскими служащими у него имеются доверенные люди.

Григорий старался показать, что он раздражен. Главное – не переиграть, а легкий румянец на щеках будет весьма кстати.

– Хорошо, вы меня убедили, – согласился банкир. – Пойдемте в хранилище. Только позвольте все-таки взглянуть на ваш паспорт. Поймите меня верно, таковы наши инструкции.

Слегка нахмурившись, Григорий протянул паспорт.

– Берите, если это нужно.

Устроившись за стойкой, Никанор Ерофеев развернул паспорт и, быстро пролистав его, переписал данные. Уже протягивая документ, проговорил с едва различимыми виноватыми интонациями:

– Сейчас правила работы с клиентами ужесточают. Мы всего лишь исполнители. – И бодро, как бы подведя черту под неприятный разговор, произнес: – Пойдемте в хранилище!

– С удовольствием, – буркнул Григорий, стараясь унять волнение.

За металлической дверью, сделанной под темный орех, находился небольшой коридор, где, кроме служебных помещений для охраны и небольшой комнаты для переговоров, была неприметная узкая дверь – именно за ней находилось хранилище банка.

Охранник, стоявший у порога, предупредительно распахнул дверь, впустив заместителя директора с гостем в узкий коридор. За спиной мягко захлопнулась трехтонная стальная дверь, изолировав вошедших от внешнего мира. В какой-то момент Григорий почувствовал, что ему сделалось не по себе, как если бы его заперли в каземате.

В коридоре в черном костюме стоял другой охранник, столь же впечатляющей комплекции, но с легким брюшком, просматривающимся через тонкую белую ткань рубашки. Нарочито равнодушный взгляд, спокойная манера поведения свидетельствовали о том, что друзей в помещении банка у него нет, и при необходимости он свернет шею не только неизвестному клиенту, но и сопровождавшим его лицам. От подобного предположения Григорий слегка поежился.

Охранник проводил вошедших взглядом, как если бы подозревал их в разворовывании национальных сокровищ, а потом удовлетворенно кивнул и нажал неприметную кнопку подле косяка. Дверь открылась не сразу, а только после того, как заместитель директора банка набрал соответствующий код, приложив к датчикам магнитную карту. Медленно, будто бы нехотя, дверь отомкнулась, образовав небольшой проем, и пропустила в хранилище Ерофеева вместе с Григорием. И уж когда они вошли в хранилище с установленными вдоль стен ячейками, так же неслышно прикрылась, погрузив помещение в абсолютную тишину.

– Вы помните номер ячейки? – повернулся банкир к Григорию.

Еще одна проверка, записанная где-нибудь в секретных банковских предписаниях, или праздный вопрос, чтобы прервать затянувшееся молчание? А может, недоверчивый взгляд банкира ему только показался?

– Разумеется, помню, – хмыкнул Григорий. – Шестьдесят четвертый номер. Вы меня проверяете, что ли?

– Пожалуйста, приступайте, – с готовностью отозвался банкир и отошел к столу, стоявшему у противоположной стены.

В какой-то момент Григорий поймал себя на том, что ему хочется броситься к ячейке с ключами наперевес, как бойцу во время жестокой атаки, и тотчас открыть дверцу. Пришлось совершить над собой некоторое насилие, чтобы этого не сделать. Где-то над самым потолком были встроены камеры видеонаблюдения, контролирующие каждое его движение, беспристрастно фиксирующие всякий жест, мимику, незначительный поворот головы. Следовало показать, что, забирая из ячейки сокровища, он делает одолжение не только банкиру, стоявшему за спиной, не только охраннику, уставившемуся в мониторы, но и всему белому свету, что сейчас наблюдает за его движениями.

Намеренно лениво Григорий подошел к стеллажам с ячейками, стараясь не обернуться на прожигающий взгляд банкира, вставил ключ в замочную скважину и провернул на два оборота.

Замок открылся неожиданно легко. Распахнув дверцу, Григорий увидел небольшую серую сумку, придвинутую вплотную к задней стенке ячейки. Стараясь унять волнение, подступившее к горлу труднопроглатываемым комом, он умышленно неторопливо вытащил шкатулку, мысленно отмечая ее немалый вес. А потом, не удержавшись от искушения, поставил сумку на небольшой столик, стоявший подле, и вжикнул «молнией».

Последующую минуту он медленно, как если бы опасался, что яйцо Фаберже может нежданно воспарить к потолку, приоткрыл сумку и увидел на темном дне небольшую лазуритовую шкатулку. Щелкнув зажимами, он приоткрыл крышку и, невольно сглотнув, натолкнулся взглядом на яйцо Фаберже. Более совершенной вещи видеть ему не доводилось. Теперь он совсем не удивлялся желанию Алексея Павловича владеть таким сокровищем и тому, что тот способен был взирать на яйцо Фаберже, позабыв о времени. Яйцо было немногим больше двадцати сантиметров, изготовленное из перламутрового белого материала, со вставками из светлого металла, по всей видимости, платины; стояло оно на четырех изогнутых ножках, напоминающих кошачьи лапки. По обе стороны от яйца были расположены крылья, настолько изящные, что, не будь они сделаны из золота, их можно было бы принять за настоящие. А сама шкатулка, с шелковой гофрированной тканью внутри, больше напоминала удобное гнездо. Теперь понятно, почему яйцо Фаберже даже при наличии крыльев не взлетело к потолку, – просто ему было в нем невероятно удобно.