Блещет золото кровью алой - Евгений Сухов

– Имеется… Это Шаталов. Уверен, что он заинтересуется артефактом.

Иннокентий нервно сглотнул, понимая, что выходить на Павла Шаталова, или Шатуна, как называли его подельники, было большим риском. Но в их ситуации другого выхода не наблюдалось. Можно было бы продать яйцо Фаберже в какой-нибудь глухой подворотне, выручив за это пару тысяч баксов, но это совершенно не те деньги, о которых они мечтали.

О Шатуне известно было немного.

Главным было то, что большую часть из своих сорока пяти лет он провел в заключении и, как поговаривали, пользовался среди арестантов немалым авторитетом. Одни говорили, что он законный, другие утверждали, что Шатун был развенчан сразу после того, как получил воровскую корону. Как бы там ни было, но личностью он был незаурядной при любом раскладе. Григорию было известно, что во время последней своей ходки, когда администрация в качестве «меры воспитания» надумала посадить его в пресс-хату к приговоренным, три десятка зэков вскрыли себе вены в знак протеста. Добившись послабления режима, Шатун вскоре сделался полноправным хозяином зоны, всецело подчинив себе «барина».

– Ты с ним говорил?

– Да. Когда выходил из машины, – признался Григорий. Посмотрев на часы, сдержанно заметил: – Через час у меня с ним встреча.

– Где договорились встретиться?

– В ресторане «Метелица».

Ресторан «Метелица» находился неподалеку от Таганской площади в полуподвальном помещении, занимая едва ли не весь этаж огромного дома. Прежде на этом месте располагалось бомбоубежище, разбитое на многочисленные отсеки, каждый из которых запирался металлической дверью. В послеперестроечные времена подвал стал использоваться как полезная площадь, там, кроме весьма приличного ресторана с отменной русской кухней, размещались и просторные личные апартаменты Шатуна.

Все свободное время – когда он не занимался собиранием произведений искусств – он проводил в подвале: играл в бильярд, встречался с приятелями, попивал красное вино, а если вдруг хотелось поднять тонус хотя бы на полградуса, сушил тощее тело, прокопченное северным полярным солнцем, в сауне, устроенной сразу за личными апартаментами.

Так что поживал он вполне достойно, с лихвой восполняя все то, чего когда-то был лишен на зоне: теплое море, тропическую природу и ласку женщин. Поговаривали, что его нередко приглашали в качестве третейского судьи решать разногласия между враждующими группировками, за что он брал разумную цену, позволявшую ему содержать целый гарем из молодых провинциалок и заниматься таким дорогостоящим хобби, как коллекционирование антиквариата.

Впрочем, у Шатуна существовал и стабильный заработок: подавляющее большинство антикварных магазинов находилось под его «опекой», и ни одна серьезная сделка не обходилась без личного участия, за что он имел обговоренный процент. А в наиболее крупных магазинах, исчисляющих прибыль многими нулями, Павел Шаталов вполне официально числился научным консультантом. И на правах официального лица мог участвовать в переговорах, требующих протокола. Так или иначе, он знал весь подпольный антикварный расклад. Находился в приятельских отношениях с наиболее крупными коллекционерами, прекрасно представляя масштабы их коллекций и финансы, которыми они располагали. Так что в какой-то степени он действительно был научный консультант и в своем деле разбирался весьма обстоятельно.

Григорию было известно, что директор крупного антикварного магазина, которому однажды перепало полотно Тициана, задумал продать его, не оповестив об этом Шатуна, какому-то заморскому клиенту. С тех пор директора больше никто не видел, впрочем, как и продаваемой картины. А его магазин каким-то неведомым образом перешел в другие руки, где реальным хозяином являлся все тот же Шатун.

К ресторану подъехали точно в назначенное время, отыскав место рядом с входом.

– Я пойду один, – объявил Григорий.

– Вдвоем будет понадежнее, – заметил Иннокентий.

– Нам ни к чему засвечиваться вдвоем.

– Может, ты и прав, – неохотно согласился Кент.

– Ладно, пожелай мне удачи, – произнес Григорий и, дождавшись напутствия, вышел из салона.

Узкая крутая лестница, уводящая вниз, поначалу вызывала гнетущее впечатление, невольно возникала мысль, что спускаешься в преисподнюю, где черти правят балом (в таком месте запросто могли быть грешники в кипящих котлах). Но когда была преодолена последняя ступень, то в глаза тотчас ударило обилие света: освещен был едва ли не каждый миллиметр подвальной площади. Невольно верилось, что под землей тоже бурлит жизнь. А далее через небольшой коридор простирался зал ресторана, где в самом углу, стены которого были расписаны под тропический лес с разноцветными райскими птицами, расположился Паша Шатун (надо признать: вполне подходящее местечко для Мефистофеля). Рядом с ним в дорогих серых костюмах из тонкой ткани сидели два человека и в настороженном ожидании взирали на приближающегося Григория. На столе, покрытом белоснежной скатертью, стояли распечатанная бутылка водки, простенькая закуска из кусков тонко нарезанной селедки и нескольких крохотных малосольных огурчиков, лежавших поодаль. На первый взгляд – обычные клиенты, собравшиеся после рабочего дня, чтобы пропустить по рюмочке водки да поговорить о насущном. В действительности мужчина лет сорока, с ранней сединой на висках, был смотрящим Центрального округа, а вот другой, чуток постарше, с высохшим лицом и строгим взглядом, служил в центральном аппарате полиции. Какая оказия свела их за одним столом, оставалось только догадываться. Со стороны – милая беседа состоявшихся людей. Шатун держался с генералом на равных, не испытывая робости ни перед его тяжелыми полицейскими погонами, ни перед возможностями, что давала большая власть. Со смотрящим тоже держался доброжелательно. Судя по всему, их связывало нечто большее, чем выпивка на троих, – какие-то совместные дела.

В какой-то момент Григорий уже пожалел о том, что спустился в ресторан, смутно предчувствуя, что разговор с Мефистофелем ни к чему хорошему не приведет. Да и время не самое подходящее, чтобы встревать в завязавшийся разговор. Но неожиданно полицейский генерал посмотрел на часы, слегка поморщился, явно выражая неудовольствие к расточительству служебного времени, и сипато пробасил:

– Все, Паша! Пора идти! Меня уже заждались.

– Заходи, если что, – по-простому откликнулся Шатун. – Можешь на меня рассчитывать.

Согласно кивнув, тот бодро отозвался:

– Хорошо, сочтемся при случае.

– Ладно, мне тоже нужно выбираться, – поднялся следом смотрящий.

И вместе, соприкоснувшись плечами, как старые добрые приятели, потопали к выходу. У самых дверей раздался их сдержанный смех – результат дружеской беседы.

– Ты ко мне? – спросил Шаталов, налив себе еще одну рюмку.

Шатун был из той породы людей, что не позволяют спиртному выдыхаться, и уж если бутылка открыта, то ее содержимое должно отыскать подходящую утробу.

– К тебе, – ответил Григорий.

– Кажется, я тебя где-то видел.

– Возможно. Москва город маленький.

– Как тебя зовут?

– Григорий.

Ломая собственное нутро, Карасев старался выдержать строгий немигающий взгляд.

Григорию некстати вспомнилось, что свое погоняло Шатун получил во время второй отсидки на «красной» зоне, когда бригадир (ссучившейся блатной) вместе с двумя подручными хотели приучить его к труду – валить лес. Вооружившись заточкой, он нанес им по три колотые раны. После этого случая его не трогали, и Шатун, как и полагается блатному, зажил в своем закутке. К его и без того немалому сроку добавилось еще восемь лет. Но вряд ли он, являясь стопроцентным «отрицалой», хотя бы на миг усомнился в содеянном. От его непроницаемого лица веяло какой-то скрытой угрозой. Его лицо всегда оставалось неподвижным, как у манекена, вот только из глубины глазных орбит проглядывала опасность. Его можно было сравнить с медведем, который ни рыком, ни взглядом, ни обнаженными клыками не предупреждает о своем намерении напасть. Просто поднимает когтистую лапу и надвое рвет намеченную жертву.

Никогда нельзя было понять, как Паша Шатун может поступить в следующую минуту: не то ободряюще улыбнется, не то ударит по лицу.

– Понятно, – тускло отозвался Шатун. – Ну а меня ты, думаю, знаешь.

А потом, лихо опрокинув в себя рюмку водки, осторожно, как если бы опасался взять излишек, отломил от маленького огурчика крохотный кусочек и бережно положил в рот. Такое действо не походило на банальное поглощение пищи, Паша Шатун не просто ел, он священнодействовал. И в ресторанном застолье выглядел настоящим шаманом. Взглянув, с каким аппетитом вор захрустел малосольным огурчиком, Григорий невольно сглотнул.

– Знаю.

– Да ты присаживайся, – по-свойски махнул Шатун в сторону свободного стула, стоявшего напротив. – Может, принять хочешь? А то на сухую перетирать не в кайф!