Весны гонцы (книга первая) - Екатерина Шереметьева

Детство не вернулось. Общительная болтунья-хохотунья стала застенчивой, нерешительной, замкнутой и одинокой, особенно после того, как мать вышла за Петра Степановича. Как ей хотелось тогда убежать от обиды и от этих длинных, холодных, тёмных зим, бесконечного снега, скучного неба, леса, скрывающего горизонт, давившего со всех сторон… Но бежать было некуда, да и прежней детской смелости у неё не стало. Жалко было маленького Лёшеньку, да и мать жалко. Но отношения испортились. Алёна грубила, обижала мать.

В восьмом классе ей посчастливилось почти подряд просмотреть кинокартины «Она защищает Родину» и «Сельская учительница». Поражённая судьбой главной героини, Алёна глубоко задумалась о ней… и о себе. Ей казалось, что история Прасковьи — это настоящая жизнь и что после уж, выросшая в горе и борьбе, Прасковья стала артисткой и сыграла для кино сельскую учительницу.

На выпускном вечере играли сцену у фонтана. Играли плохо, Алёна слушала Пушкина и видела совсем другую Марину и другого Самозванца. Роль Марины ей не нравилась. А роль страстного, гордого Самозванца показалась самой прекрасной. Что-то в ней дрогнуло, близкими, своими ощутила она жаркие, нежные строки:

Как медленно катился скучный день!Как медленно заря вечерня гасла.Как долго ждал во мраке я ночном!…………О, дай забыть, хоть на единый час,Моей судьбы заботы и тревоги!

Всё лето она не расставалась с Пушкиным. Ей хотелось, чтоб Самозванец был революционером, наступающим на горло своей любви. Она убегала в лес и повторяла осинам, березам и елям:

Я миру лгал, но не тебе, Марина,Меня казнить……………О, как тебя я стану ненавидеть,Когда пройдет постыдной страсти жар!

Принялась подряд читать все пьесы, какие были в библиотеке Дома культуры, — старые и новые, русские и переводные. Алёна ходила на все кинокартины и спектакли драматического кружка, иногда она плакала, когда зрительный зал оставался холодным, иной раз её смех одиноко повисал в тишине, вызывая недоумение соседей.

Несколько раз Алёна хотела записаться в драматический кружок, но не решалась. Она написала в министерство, где можно выучиться на артистку, и сообщила свой адрес для ответа: до востребования.

Десятый класс Алёна закончила в вечерней школе. Пенсию за отца она получала последний год, а на далекую дорогу надо было накопить денег. В семье лишнего не было, да и просить у отчима Алёна ни за что бы не стала. И она пошла работать в типографию.

В какой именно институт собирается она поступать, сказала матери только за месяц до отъезда. Та подняла её на смех, потом рассердилась: «Какая из тебя артистка? На это талант нужен. Разве артистки такие бывают?»

А вечером за ужином Петр Степанович, как всегда, примирительно сказал: «Я так думаю, что, если таланта нет, и учить не станут в этом, в артистическом. Тогда в другой институт поступишь».

Но ни о каком другом Алёна не хотела и думать.

Свернув на тихую улицу, где помещался институт, она почувствовала, что ей жарко, а ноги дрожат, точно вот сейчас, сию минуту, должна решиться её судьба. Шла то быстро, то почти останавливалась и как-то вдруг очутилась перед трехэтажным серым домом с большими окнами и увидела у подъезда строгую доску: «Государственный театральный…»

Полутьма и влажный холодок вестибюля, в глубине широкая мраморная лестница, белые колонны над нею, торжественная тишина пустого здания — всё было совсем не похоже ни на один из созданных её воображением театральных институтов, всё показалось таким величественным и неприступным. И она впервые всерьез подумала: «А если не примут?..»

— Вам в приёмную комиссию, девушка? — Гардеробщица в красной косынке и тёмном халате чуть подтолкнула её в спину. — Идите-ка вот за ними — эти уж тут освоились.

С улицы, громко смеясь, вошли две прехорошенькие девушки в пестрых крепдешиновых платьях, лакированных босоножках, прозрачных, как стекло, чулках, с цветными дождевиками и большими красными сумками. Они быстро пробежали по ступенькам мимо Алёны.

Алёна пошла за ними, но возле двери с надписью «Приёмная комиссия» остановилась. Подождала.

У окна, перед столом сидела пожилая женщина с бледным лицом — секретарь приёмной комиссии.

— Садитесь. Заявление подавали? Как фамилия? Приезжая? Откуда? — дружелюбно расспрашивала она, — Сегодня вечером, в семь, консультация по специальности. Первый отборочный экзамен послезавтра утром.

Комендантша общежития — полная, загорелая, лет тридцати, ввела Алёну в светлую комнату с четырьмя кроватями. Две были аккуратно заправлены, а на двух других лежали голые матрацы и подушки без наволочек. Комендантша, положив на подушку одеяло и бельё, сказала:

— Располагайтесь на новоселье. А посчастливится — четыре годика тут у нас отживёте!

Алёна ещё не кончила застилать постель, как в комнату вошла невысокая миловидная девушка с мелкозавитыми светлыми волосами, в халатике и тапочках на босу ногу. На плече её висело полотенце, а в руке мыльница. Она остановилась, вытаращила голубые глаза, несколько театрально подняла руку с вытянутым вверх указательным пальцем, как бы говоря: «Внимание!», и спросила:

— На актёрский?

— Да.

— Ну — блеск! — И заговорила быстро-быстро, только успевай понимать: — И я, и Валя, на той кровати, тоже на актёрский. Вас как зовут? А меня Глаша — Глафира Петрова. Я орловская, то есть родилась в Орле, а потом эвакуация, и перебазировались мы в Щербаков, бывший Рыбинск. А ты откуда? — спросила она.

— Крымчанка. А сейчас с Вологодчины, из Забельска.

— Понятно, — перебила Глаша и опять, перескакивая с одного на другое, рассказала Алёне, что им (если, конечно, попадут) повезло, — мастерскую принимает сам художественный руководитель института профессор Рышков, народный артист. Слыхала?

— Рышков! — Алёна громко ахнула. Рышков, знаменитый артист и режиссёр, ученик самого Станиславского! Алёна читала про него в журналах, газетах и в тех немногих книжках о театре, какие только нашла в забельской библиотеке. Рышков будет учить её — Алёну…

— Но, говорят, дело даже не в нём, — бойко продолжала Глаша. — Самая удача — это доцент Соколова Анна Григорьевна, лучший педагог в Советском Союзе, так все говорят. Вести курс будет она — Соколова. А консультации проводят профессор Добросмыслов и преподаватель Бух Стелла Матвеевна. Профессор больше рассказывает о дореволюционном периоде, а Стелла одним не советует даже держать экзамен, другим говорит: «Где у вас мысль?» или: «Читайте попроще». Заставляет этюды делать, ужасно неинтересные. Например, зажги примус, когда в руках ничего нет. Это называется «с воображаемыми предметами». Чушь вообще!

— Пойдешь на консультацию? — спросила Глаша. — Валя не ходит больше, ей Стелла сказала: «Не поступать — разрыв данных». Внешность — на характерную актрису, а голос и это… в общем душа — на героиню. Валя очень переживала, но решила всё-таки держать. Стелла, говорят, не особенно авторитетна. А Валя мне нравится.

Обычно Алёна нелегко сходилась с людьми, но Глаша как-то сразу стала своей, вникла во все Алёнины дела, напоила её чаем с халвой, съездила с ней на вокзал за вещами, помогла разобрать, что сдать на хранение, а что оставить в комнате. За это время она успела рассказать Алёне, что родители её с первого до последнего дня войны воевали: мать — медсестрой, отец — «по связи», сейчас он мастер на телефонной станции. А Глаша с бабушкой эвакуировались. Сначала в Сызрань, потом бабушка — она хоть старая, но беспокойная до невозможности — придумала летом сорок третьего ехать на пароходе в Кинешму — там при царе Горохе какие-то дедушкины родственники жили. Кинешма — городок симпатичный, а поездка интересная! С пересадками почти месяц тащились. Волга — на всю жизнь впечатление. А когда отец демобилизовался, один фронтовой товарищ уговорил его обосноваться, в Рыбинске — тоже симпатичный городок. Там и осели.

Потом Глаша выложила Алёне все собранные ею за неделю сведения об институте и собственные наблюдения. Народу поступает много, а примут всего шестнадцать человек — конкурс огромный. И особенно большой наплыв девушек, а их возьмут меньше, чем мальчишек, — кошмар! Между прочим, из поступающих мальчиков некоторые ничего себе! Например, один из Сибири, Александр Огнев, — умный и на вид такой… как бы это сказать… герой! И голос… и талантливый абсолютно. И Стелла про него говорила студентам с третьего курса, что у Огнева великолепные данные. Только уж слишком серьезный он. «Василия Теркина» читает — что надо! Колхозник, между прочим. ещё есть один, здешний — Хорьков Валерий, удивительно симпатичный, вежливый! Читал стихи Щипачёва — ну просто артист. Стелле он тоже понравился. Девушек много, но лично ей, Глаше, почти никто не нравится, то есть все они славные, но какие-то… неподходящие. Да! А про неё саму Стелла сказала: «Скорогово́рит и непонятная индивидуальность, но поступать стоит».