Весны гонцы (книга первая) - Екатерина Шереметьева

Первый отборочный экзамен продолжался три дня. В конце каждого дня объявляли список допущенных к дальнейшим испытаниям.

Алёна, Глаша и Валерий были назначены на последний день. Женя прошёл в первый. И был совершенно покорён Анной Григорьевной Соколовой.

— Насквозь тебя видит — понимаешь! — говорил он, блаженно улыбаясь. — Думаете, смеялась на моего Чехова! Ничуть! Она уж как скажет — так и есть: годен — значит, годен, нет — нет, и точка.

Можно утешать других, когда самого уже признали годным.

Для Алёны первый экзамен прошёл почти мгновенно. Она была в первом десятке после перерыва и едва вошла в аудиторию, как её вызвали. Не успев замереть от страха, прочитала басню.

— Почему у вас южный говор? Вы ведь вологодская? — спросила преподавательница, сидевшая за столом с Анной Григорьевной.

Алёна замотала головой.

— Крымчанка я.

— В хорошем месте родились. Теперь там опять чудесно. — И Анна Григорьевна посмотрела на неё, будто знала, как любит Алёна свой Крым. — Вы никогда не выступали прежде? Почитайте-ка нам стихи.

В свободной простоте, во внимательном взгляде, во всём её поведении чувствовалась не показная доброжелательность, а настоящее уважение, интерес. И то, что она, как сказал Женя, «насквозь видит», не пугало, а, наоборот, успокаивало. Алёне захотелось прочитать, то есть, вернее, просто поговорить с Анной Григорьевной о Крыме.

И глупо звать его                          «Красная Ницца»,и скушно              звать                      «Всесоюзная здравница».Нашему            Крыму                       с чем сравниться?Не с чем             нашему                         Крыму                                  сравниваться!..

Анна Григорьевна сказала только:

— Спасибо. Вы свободны.

Но Алёне показалось, что глаза её улыбаются.

В «колонном» зале, как назвал его Валерий, Алёну ждала Глаша, уже ответившая до перерыва, и всеобщий болельщик Женя.

— Раз две минуты спрашивали — значит, прошла! — авторитетно заключил он.

Опыт двух предыдущих дней и в самом деле показывал, что, если долго экзаменуют и много разговаривают с человеком — дело его плохо. Но были и исключения, и в душе Алёны боролись гордая уверенность и полная безнадёжность. По-видимому, с Глашей происходило нечто похожее — её весёлое стрекотание вдруг сменялось мрачной немотой. А бедному болельщику Жене попадало попеременно то от одной, то от другой, то за «эгоистическое равнодушие к судьбам товарищей», то за «бестактное влезание в душу».

Наконец экзамен закончился, и в списке счастливцев, допущенных в этот день к конкурсу, оказалась Петрова Глафира, Строганова Елена, Хорьков Валерий, и ещё Алёна с удовольствием отметила, что назвали Агнию Яхно.

Но вокруг было много обиженных, расстроенных, растерянных — кто-то плакал, кто-то скрывал огорчение за иронией. Алёне стало стыдно своей радости, но что было делать?

— Неохота в общежитие идти! — сказала Глаша.

— А мы гулять отправимся! — звонко, словно кастаньетами, щелкнув пальцами, воскликнул Валерий. — Гулять на радостях!

«Ему не жалко никого, или он… — Алёна оглянулась на Женю — у того было тоже виноватое выражение, какое она чувствовала на своем и Глашином лице. — Что же Валерий?»

Как тогда, после консультации, они отправились вчетвером.

И вскоре забыли о потерпевших поражение и свободно, со всем эгоизмом молодости занялись собой.

Первый этап пройден: они оказались допущенными к конкурсу! Сколько вспыхнуло надежд! И каких! Как хотелось играть, отдаваться необычайно сильным, возвышенным и страстным переживаниям! Какие картины возникали в мыслях: на сцене знаменитая артистка или артист! Но впереди маячил конкурс — из допущенных к нему выберут лучших. Окажешься ли ты среди них? Или ждёт тебя беда? Нет, любоваться картинами взволнованного воображения ещё рано. Рано!

Разговоры вертелись вокруг прошедшего экзамена — пустяковых случайных подробностей, в которых почему-то чудился скрытый смысл. Спорили об Анне Григорьевне — она понравилась всем, но Глаша и Женя уверяли, что она ужасно скрытная: притворяется спокойной, а внутри — «ух какая кипучая!». Валерий доказывал, что «она холодновата, а главное её достоинство — необыкновенный ум». Алёне Анна Григорьевна показалась душевной и чуткой женщиной, никаких недостатков она не видела в ней. А в словах Валерия ей послышалась самоуверенность, рисовка, его тон стал раздражать Алёну.

Они бродили по садам, скверам и набережным до восхода солнца. Утомленные, притихшие, медленно шли по сонному проспекту, держа курс на институт. Станет или не станет он родным домом?

Войдя на мост, Алёна невольно приостановилась.

Сквозь прозрачные перистые облака золотился и розовел край неба. Город ещё спал в утренней бледно-сиреневой дымке. Стройные ряды неярко окрашенных домов, тёмные пятна земли, светло-серую полосу гранита над водой неясно отражала река — широкая, гладкая, будто неподвижная в ранний утренний час. Алёна не могла бы точно сказать, чем именно поразил её город, но в это утро она впервые увидела его своеобразие, строгость, простоту и то неуловимое, что не определить словами и потому называют душой города, то, в чём проступают черты создавших его поколений и что говорит о себе сегодняшний день. И, удивлённая величавой и скромной, покойной и трепетной красотой этого города, она вдруг почувствовала и прелесть светлого северного неба над ним.

— Как хорошо, даже плакать хочется! — тихо проговорила Глаша, обняв сзади Алёну.

— Да. Прекрасный город! — сказала Алёна.

— Я знал! Он не может не понравиться! Его нельзя не любить! — торжествовал Валерий. — Вы и море наше полюбите!..

Алёна резко повернулась к нему. В воскресенье, когда ездили за город, она онемела, увидев это так называемое море — бесцветное, тусклое, тихое, как пруд. Стало попросту жаль Валерия, влюбленного в этакую серятину, она ничего не сказала, заметила только, что совсем иначе представляла себе здешнее море. Сейчас слова Валерия возмутили её.

— Нет уж! Море ваше только ночью по ошибке можно принять за настоящее!

Валерий посмотрел так, словно она ударила его.

— А уж ваше… с конфетных коробок!..

— Коробок! — Алёна задохнулась от обиды. — Конфетных?.. Это Пушкин писал про конфеты: «свободная стихия» — да? «И своды скал, и моря блеск лазурный…» — конфеты? А Маяковский? Да что с вами говорить!

— Так ведь вам и город тоже не сразу понравился! — насмешливо перебил Валерий.

— Город — другое дело! Сразу не поймешь, когда такой большой! А уж море я как-нибудь разберу.

Не только обида за свое море была причиной Алёниной горячности, она с опозданием рассердилась на то, что Валерий так самоуверенно разговаривает и всё о себе, о своём. Ведь она же признаёт, что город чудесный.

— Вы несправедливый… потому что… эгоист! — Она взяла под руку Глашу и потащила за собой подругу, оглядывавшуюся на озадаченных мальчиков.

Тихонько пробираясь по коридору общежития, Алёна всё думала о Вале — её не допустили к конкурсу. Глаша, точно угадав мысли Алёны, прошептала:

— Как-то наша Валентина?

Едва они приоткрыли дверь в свою комнату, как услышали тихий, но весёлый голос:

— Свиньи полосатые, где пропадали? Хрюшки, а не товарищи! — Валя села в постели и со смехом погрозила кулаком. — Ждала, ждала, потом пошла вниз — оказывается, всё у вас чу́дно, а самих и след простыл.

— Валечка! — Глаша бросилась к ней, обняла её и затараторила: — Свиньи, конечно! Ой, ты прости! Но как-то получилось… Нас позвали… мы и пошли… И вот… Но вообще-то мы свиньи!

Алёна стояла посреди комнаты с опущенными руками, смотрела на Валю и не знала, что сказать, — безобразие: Валя о них беспокоилась, а они…

— Да вы за меня не переживайте, девочки, вышло-то здорово! — Валентина поправила сползшую с плеча бретельку и, тряхнув головой, откинула волосы со лба. — Я, когда узнавала про вас, встретила на лестнице Соколову. Набралась нахальства, сказала: «Мне очень нужно с вами поговорить».

— Ну и? — в один голос воскликнули Алёна и Глаша.

— Вот вам и «ну»! Счастливые, что будете у неё учиться!

— Ну а ты-то? — перебила Глаша. — Ты?

— Поступаю на театроведческий факультет — вот! Не только актрисы работают в театре. — Валя говорила с шутливым вызовом, но, видимо, старалась доказать подругам и себе самой, что всё у неё складывается отлично. — Образованные критики тоже нужны. Вот стану про вас статьи писать — держитесь тогда!

— Ох, только бы попасть! — простонала Глаша — Ты умница, тебе вот можно и на театроведческий, а мы…