Нет бога, кроме Бога. Истоки, эволюция и будущее ислама - Реза Аслан

– Salaam alay-kum, – сказал я. (Мир вам.)

Проводник прервал свою обличительную речь и повернулся ко мне с обычным: Walay-kum salaam. (И вам мир.) Его лицо раскраснелось, и глаза тоже были красными, похоже, что от гнева. Его несобранные волосы и тяжелые складки на униформе указывали на то, что он только проснулся. В его речи был какой-то ленивый выговор, который затруднял понимание. Проводник был ошеломлен моим присутствием.

– Уважаемый господин, – сказал он на чистом и предельно понятном арабском, – здесь не ночной клуб. Здесь дети. Здесь не ночной клуб.

Я не мог понять, о чем он.

Американец схватил меня за плечи и повернул к себе:

– Пожалуйста, скажите этому человеку, что мы спали!

Он был молодым и необычайно высоким, с большими зелеными глазами, светлые волосы копной свисали на его лицо, и он постоянно зачесывал их пальцами.

– Мы просто спали, – повторил он, проговаривая слова так, будто я читал по губам. – Comprendez-vous?[3]

Я повернулся к проводнику и перевел:

– Он говорит, что спал.

Проводник был очень сердит и, пребывая во взволнованном состоянии, снова перешел на непонятный берберский диалект. Он начал бешено жестикулировать, и это означало, что он не может сдерживать себя в этот момент. Я должен был понять, почему он в такой истерике от спящей пары. Он продолжал повторять, что у него дети. Что он отец; он мусульманин. Он продолжал говорить, но я уже не слушал его. Мое внимание полностью переключилось на другого человека в салоне – женщину.

Она сидела прямо за мужчиной, он специально закрывал ее собой: нога на ногу, руки скрещены на коленях. Ее волосы были растрепаны, щеки горели. Она не смотрела прямо на нас, а скорее наблюдала за сценой через искаженное отражение в окне.

– Вы сказали ему, что мы спали? – спросил меня американец.

– Я не думаю, что он вам поверит, – ответил я.

Хотя мужчина был поражен моим английским языком, еще более он был шокирован обвинениями в его адрес:

– Он мне не верит? Отлично. Что он собирается делать? Забросать нас камнями до смерти?

– Малькольм! – вскрикнула женщина, громче, чем, казалось, она того хотела. Она дотянулась до мужчины и потянула его к себе.

– Хорошо, – вздохнул Малькольм. – Просто спросите его, сколько он хочет, чтобы уйти.

Он пошарил в карманах рубашки и достал пачку потрепанных разноцветных банкнот. Прежде чем он смог разложить их веером, я заслонил его собой и протянул руку проводнику.

– Американец извиняется, – сказал я. – Ему очень, очень жаль.

Взяв проводника за руку, я осторожно повел его к двери, но он не принял извинений. Он снова потребовал паспорта. Я притворился, что не понимаю. Все это казалось мне немного театральным. Возможно, он поймал пару, которая вела себя ненадлежащим образом, но за этим мог последовать разве что резкий упрек. Они молоды; они иностранцы; они не понимали сложностей социальных приличий в мусульманском мире. Разумеется, проводник понял это. И все же он казался искренне обеспокоенным и лично оскорбленным поведением этой, казалось бы, безобидной пары. Вновь он настаивал на том, что он отец, мусульманин и добродетельный человек. Я сказал, что понимаю, и пообещал, что останусь с парой, пока мы не достигнем Марракеша.

– Да приумножит Аллах вашу доброту, – сказал я и открыл дверь.

Проводник неохотно прикоснулся рукой к груди и поблагодарил меня. Затем, уже почти выйдя в коридор, он развернулся и указал дрожащим пальцем на сидящую пару.

– Христиане! – бросил он на английском, в его голосе звучало презрение. Он закрыл двери, и мы услышали шум, с которым он стал пробираться по коридору.

Несколько секунд все хранили молчание. Я остался стоять у двери и, когда поезд накренился, совершая резкий поворот, схватился за багажную полку.

– Это было странно, – сказал я со смехом.

– Меня зовут Дженнифер, – произнесла девушка. – А это мой муж Малькольм. Спасибо, что помогли нам. Ситуация могла выйти из-под контроля.

– Я так не думаю, – сказал я. – Уверен, он уже забыл обо всем этом.

– Что ж, нечего было и забывать, – проговорил Малькольм.

– Конечно.

Внезапно Малкольм опять вскипел:

– Дело в том, что этот человек кружил вокруг нас с тех пор, как мы сели в поезд.

– Малькольм, – предостерегающе прошептала Дженнифер, сжимая руку мужа.

Я пытался поймать ее взгляд, но она не смотрела на меня. Малькольм дрожал от гнева.

– Зачем ему это? – спросил я.

– Вы слышали его, – ответил Малькольм, и его голос стал громче. – Потому что мы христиане.

Я вздрогнул. Это была непроизвольная реакция, просто дернулись брови, но Дженнифер заметила это и произнесла, почти извиняясь:

– Мы миссионеры. Мы едем в Западную Сахару, чтобы проповедовать Евангелие.

Вдруг я понял, почему проводник следил за этой парой; почему он был так жесток и неумолим, когда поймал их в компрометирующей ситуации. Только теперь я заметил небольшую открытую картонную коробку, расположенную между двумя рюкзаками на багажной полке. Коробка была заполнена зелеными покетбуками Нового Завета в арабском переводе. Трех или четырех экземпляров не хватало.

– Не хотите книгу? – спросила Дженнифер. – Мы их раздаем.

С момента событий 11 сентября 2001 года эксперты, политики и проповедники в Соединенных Штатах и Европе утверждают, используя теперь вездесущий термин Сэмюэля Хантингтона, что мир втянут в «столкновение цивилизаций» между современными, просвещенными, демократическими обществами Запада и архаичными, варварскими, автократическими обществами Ближнего Востока. Некоторые уважаемые ученые зашли еще дальше в развитии этой идеи, предполагая, что провал демократии в мусульманском мире во многом обусловлен мусульманской культурой, которая, по их утверждению, по своей сути несовместима с такими ценностями Просвещения, как либерализм, плюрализм, индивидуализм и права человека. Поэтому это был просто вопрос времени, когда эти две великие цивилизации, имеющие такие противоречивые идеологии, столкнутся друг с другом каким-то катастрофическим образом. И что может быть ярче, чем пример такой неизбежности – «война против терроризма»?

Но только за этой ошибочной и противоречивой риторикой скрывается более тонкое, хотя и гораздо более пагубное чувство: это не столько культурный конфликт, сколько религиозный; и мы находимся не посреди «столкновения цивилизаций», а скорее посреди «столкновения монотеизмов».

Концепцию столкновения монотеизмов можно услышать в религиозно-поляризующей риторике «добра против зла», с которой Соединенные Штаты начали войны в Афганистане и Ираке. Можно также наблюдать ее восприятие в растущих антимусульманских настроениях, которые стали столь значительной частью основного дискурса медиа о Ближнем Востоке. Об этом можно прочитать в колонках мнений правых идеологов, которые настаивают на том, что ислам представляет собой отсталую и жестокую религию и культуру, полностью противоречащую западным ценностям.

Конечно, в исламе нет недостатка в пропагандистских антихристианских и антиеврейских высказываниях. Иногда действительно кажется, что даже самые умеренные проповедники и политики в мусульманском мире не могут противостоять активизирующейся время от времени теории заговора в отношении «крестоносцев и евреев», которая всего лишь имеет в виду их: тех безликих, колониальных, сионистских, империалистических других, тех, кто не мы. Таким образом, столкновение монотеизмов – явление отнюдь не новое. Действительно, с самых первых дней исламской экспансии до кровавых войн, инквизиции, крестовых походов, трагических последствий колониализма и цикла насилия в Израиле/Палестине враждебность, недоверие и часто насильственная нетерпимость, которыми отмечены отношения между евреями, христианами и мусульманами, были одной из самых укоренившихся тем в западной истории.

Однако за последние несколько лет, поскольку международные конфликты в полной мере были облечены в апокалиптические термины, а политические повестки дня во всех измерениях сформулированы на богословском языке, стало невозможно игнорировать поразительные сходства между антагонистической и неосведомленной риторикой, которая подпитывала разрушительные религиозные войны прошлого, и тем, что движет текущими конфликтами на Ближнем Востоке. Когда преподобный Джерри Вайнс, бывший президент Южной баптистской конвенции, называет пророка Мухаммада «педофилом, одержимым демоном», его слова звучат столь же странно, как речи средневековых папских пропагандистов, для которых Мухаммад был антихристом, а исламская экспансия – признаком Апокалипсиса. Когда республиканский сенатор из Оклахомы Джеймс Инхоф выступает перед Конгрессом США и настаивает на том, что продолжающиеся конфликты на Ближнем Востоке – это битвы не за власть или территорию, а «борьба за то, истинно ли слово Бога», он говорит, сознательно или нет, на языке эпохи крестовых походов.