Последняя надежда творцов - Иван Афанасьев

— Отрицательный результат ничем не хуже положительного, — пояснил он, — а в некоторых случаях, может быть, и лучше. Мы ведь исследуем не только процесс передачи мыслей на расстояние, но и условия, в которых это происходит. И вот результат: в обыденных условиях этого не случается. Уже хорошо. Есть повод для изменения условий эксперимента. Как Вы, юноша, смотрите, скажем…. На глоток хорошего вина?

Юноша смотрел отрицательно, поскольку завтра баскетбольная команда их курса встречалась со сверстниками из военного училища, а Юрий был не только хорошим студентом, но и хорошим спортсменом.

— Ну, что ж, — добродушно встретил отказ профессор, — на свете есть и другие методики.

Основательно покопавшись в своей библиотеке, Мирицкий извлек из книжных завалов целую коллекцию книг по оккультизму.

— Вы не смейте смеяться, милостивый государь! — отреагировал он на скептическую улыбку Кондрахина. — Учитесь отделять зерна от плевел. В этой литературе, — он кивком головы показал на внушительную стопу книг, — есть методика и ее объяснение. Последнее может быть ложным, но методика действует — это факт.

И вновь потянулись серии опытов. Юрий пытался передавать и воспринимать образы то в состоянии глубокого расслабления, то на пике эмоционального подъема, а Мирицкий методично проводил математическую обработку их результатов. Работали теперь почти ежедневно, до полного отупения. Но минуло еще больше месяца, прежде чем профессор, в очередной раз встретив Юрия в дверях своей квартиры, воскликнул шепотом:

— Получается!

В кабинете он разложил перед Кондрахиным свои записи, разделив их на две стопки.

— Вот, извольте удостовериться, — довольно потирая руки, объявил Семен Митрофанович. — Слева — результаты, полученные в обычном состоянии. Среднестатистическая вероятность совпадений. А это, — царственным жестом указал он на правую стопку, — достигнуто при релаксации. Разница в пятнадцать процентов абсолютно достоверна. Обратите внимание на последнюю неделю — почти пятьдесят процентов! Кажется, мы нащупали путь.

Вскоре они перешли к попыткам воздействия на предметы. На этом поприще их ожидал единственный успех: однажды Юрию удалось усилием мысли прокатить по профессорскому столу шарик от пинг-понга в прямом и обратном направлениях.

А в конце апреля наступил крах. Утром в вестибюле института Юрий увидел объявление: "Сегодня в 14 часов в большом актовом зале состоится открытое партийное собрание. Повестка: осуждение антикоммунистических методов преподавания проф. Мирицкого С.М. Для студентов 4 и 5 курсов явка обязательна".

Юрий растерялся. Да, подобные собрания в институте проводились регулярно, но это были собрания-разоблачения. Взять хотя бы доцента Сидоркина. Оказался троцкистом. Или дело аспирантов… Но причем здесь Семен Митрофанович? Это было нелепо, невозможно, но это было. Объявление, написанное черной траурной тушью.

В актовый зал он примчался задолго до начала собрания, надеясь загодя переговорить с Мирицким. Но профессор появился в самую последнюю минуту, когда все присутствующие уже расселись по местам.

Собрание традиционно открыл парторг института Сухинин. Высокий и прямой, как жердь, в выцветшей гимнастерке, с пустым правым рукавом, засунутым за ремень, он обладал на редкость зычным голосом. Правую руку он потерял в лихой кавалерийской атаке где-то под Херсоном. Это не мешало ему рубить воздух левой рукой, словно саблей. Вот и сейчас: Сухинин вел собрание, как будто поднимал эскадрон в атаку. Оглушив присутствующих повесткой дня, он предоставил слово проректору по науке.

Тот читал по бумажке, пряча за ней глаза начинающей блудницы и поминутно утирая обильный пот с обширной лысины. В каких только неблаговидных делах не был, оказывается, замешан Мирицкий! И все ладненько и складно подогнано: и выступление на ученом совете с критикой списка диссертаций, и постоянные ссылки на западных ученых во время лекций, и неучастие в коммунистическом субботнике два года назад. Даже знание трех иностранных языков, и то вменялось профессору в вину. Это был явный перебор, и в зале раздались несколько приглушенных смешков, тотчас смолкших под суровым взглядом Сухинина.

После проректора выступило еще около десятка человек, все с обличениями Мирицкого как отщепенца, раболепствующего перед Западом. С удивлением Юрий увидел среди них своего однокурсника, тоже члена научного кружка. Вот уж поистине: "И ты, Брут…"

На голосование был вынесен проект решения: снять профессора Мирицкого с должности.

— Кто "за"? — спросил Сухинин, оглядывая зал, словно на самом деле подсчитывал поднятые руки, и продолжил уже скороговоркой. — Кто "против"? Воздержавшиеся?

Когда он произнес "против", Юрий вскинул вверх руку — единственный в переполненном зале.

— Голосуют только члены партии, — громыхнул парторг, заметив жест студента. — Решение принято единогласно.

Как оплеванный, плелся Кондрахин прочь из института. Неосознанно он брел в сторону дома Мирицкого, и когда понял это, обрадовался. Надо поддержать любимого профессора! Даже если это ничего не меняет. Он ускорил шаги, юркнул в знакомую подворотню и чуть не столкнулся с человеком. Им оказался Семен Митрофанович.

— Я знал, что Вы придете, — тихо сказал профессор, — хотя с Вашей стороны это глупое решение. Как и попытка голосовать против всех. Ведь это были Вы?

— Но, Семен Митрофанович! — воскликнул Юрий. — Это же подло! Собрание параноиков!

Мирицкий невесело и как-то рассеянно усмехнулся:

— Да, собрание параноиков, институт параноиков, страна параноиков… Юрочка, — он положил руку на плечо Кондрахина, — не будьте младенцем. Выполняется конкретный заказ, и некий Мирицкий в нем всего лишь мелкая сошка. Вы внимательно прочитали объявление о сегодняшнем собрании? Я вам напомню. "Осуждение профессора Мирицкого". Улавливаете? Не обсуждение, а осуждение. И далее: "…за антикоммунистические методы преподавания". Решение, милостивый государь, было принято не на собрании, а в кабинетах, куда посторонним вход воспрещен. А посторонние — все мы.

Он протяжно вздохнул, словно всхлипнул.

Кондрахин порывался что-то сказать, но профессор жестом приказал ему молчать и заговорил сам, торопливо, но четко.

— Вот пакет с записями наших опытов. Других документальных материалов, подтверждающих Ваши визиты ко мне, нет. Спрячьте понадежнее. Если будут допрашивать, скажите, что были у меня пару раз по поводу научной работы в кружке. Открещивайтесь от меня любыми способами. Мне все равно не поможете, а себя спасете.

— Да что Вы! — возмутился Юрий. — Я Вас знаю как честного советского человека, выдающегося ученого…

— Бросьте, — устало прервал его Мирицкий, — органы это мало интересует. Ну, прощайте!

Он решительно пожал Юрию руку и, сгорбившись, пошел из подворотни вглубь двора.

Эту согбенную удаляющуюся фигурку и вспомнил Юрий полтора месяца спустя, подходя к серому мрачному зданию. На входе он предъявил повестку постовому, а через минуту уже робко постучал в дверь с цифрой 17.

Следователь, который его вызвал, оказался невысокого роста, а из-за того, что сидел он в массивном кресле, выглядел еще меньше. Кожа на лысом черепе отливала нездоровой желтизной, как у кокаиниста. И глаза были пусты. Когда Кондрахин вошел, следователь что-то писал длинной металлической ручкой, выточенной в форме стилета. Он молча показал Юрию на стул напротив себя.

Кондрахин огляделся. Старинный стол красного дерева, перекочевавший сюда из какого-нибудь дворянского особняка, полу-тонный сейф, занимающий целый угол, и фотография Железного Феликса на абсолютно голой стене — вот и вся обстановка.

Наконец следователь отложил ручку и остановил немигающий взгляд на лице Юрия.

— Кондрахин? — уточнил он. — Ну, рассказывайте.

Юрий растерялся.

— Что рассказывать? Я пришел по повестке…

— Не валяйте ваньку. Нам известно о Ваших дружеских отношениях с врагом народа Мирицким. Кстати, сам он этого не скрывает.

— Я…я… - замямлил Юрий, — действительно довольно хорошо знаю профессора Мирицкого, поскольку являюсь старостой научного кружка по неврологии. Но что я должен рассказать?

— Всё, что знаете. С кем Мирицкий был связан, кто к нему вхож в дом. Ведь Вы там бывали, и не раз. Значит, кого-нибудь обязаны были увидеть. Какие разговоры с Вами вел Мирицкий, какие давал поручения.

— Семен Митрофанович человек науки, — набравшись решимости, сказал Кондрахин, — только наука его интересует. Дома я у него был несколько раз, забегал на пару минут посоветоваться насчет работы кружка. Если у него кто и был, я не мог видеть. Но я вообще не понимаю, почему им занимаются органы.

— А кто еще должен заниматься шпионами? — с деланным изумлением спросил следователь.