Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 2. Столпотворение - Семар Сел-Азар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Таак!! — Недовольно отрезала великанша. — Кажется, сейчас кого-то и крепкие орехи не спасут.
— Тише-тише, ты только давай не убей его Ку-Баба, а то славное кишское воинство недосчитает одного из своих храбрых бойцов, а с меня самого снимут голову.
— Да я его слегка, встряхну для острастки. — Сказала великанша, выловив в углу рябого дружинника, и под общий хохот нежно прижала его большими грудями.
От такого нежного объятия, говорливый воин примолк на некоторое время, не имея доступа воздуха, и опал без сознания на пол, после того как был отпущен. Приведя его в сознание, дружинники потешались над незадачливым товарищем, имевшим несчастье понравиться великанше, то и дело оказывавшей ему подобные нежности, и сейчас успокаивавшей его своим низким голосом:
— Кажется, зря я тебя так. Ты ведь это из ревности, подозреваешь о нас всякое.
А самый смешливый воин, давясь от смеха, подшучивал над несчастным, в душе радуясь, что не он является вожделением великанши:
— А мы вас поженим, и никто не посмеет домогаться супруги великого воина.
Когда веселье успокоилось, десятник продолжил:
— Пока вы любезничали, я вспомнил, что хотел сказать: что он — Рябой, хотел сказать, что толстяк рассказывает про тебя страшные вещи, мол, ты организовала против него целый заговор, и ему теперь всюду мерещатся лазутчики и заговорщики.
— Ага, я тут его зажарю и съем, а из потрохов похлебку сварю.
— Он боится, что ты его здесь зацелуешь до смерти! — Не унимался упрямый рябой воин. На что его смешливый сослуживец, тут же поддел своим едким смешком — «Как тебя?!», вызвав взрыв ярости у маленького вояки, накинувшегося на сослуживца с кулаками.
Пахло хорошей дракой, но великанша развела дерущихся как щенят, и сурово пригрозила:
— Что это, вы у меня тут устраиваете? Деритесь на улице, здесь вам не поле для драк.
Десятник тоже добавил своего, отсчитав подчиненных.
— Не серчай Ку-Баба, — снова попросил он прощения у хозяйки, отведя ее в сторону. — Воины напряжены, все ожидают возможного нападения, и никто уже не верит обещаниям о скорой помощи. Все готовы встать на защиту родной земли, но никто не хочет умирать напрасно.
— Все вы так. — Пробурчала хозяйка корчмы. — При моем отце, небось, никто так не пел. Вот так, всех держал! — Великанша сжала кулак, и ее и без того громадные руки, налились бугристыми мышцами.
— Даа, твой родитель был великий муж, и каждый градоначальник или жрец, что при нем правили, считался с ним, с его внушением на народ. Ку-Баба, а ведь ежели-бы ты была мужиком, то и с тобой бы так же считались. Эээх! Прошли те времена, когда Ку-Баба, та, в честь которой тебя прозвали, правила великим городом Кишем, и все чтили ее. Вот бы и тебя сделать градоправителем этого города, да и всей земли. А что! Я бы пошел за тобой! Да и наши ребята тоже!
— Пошел бы, говоришь? А что если, я и вправду тебя позову? Пойдешь?
— Пойду. — Не думая согласился десятник, все еще полагая, что она шутит.
— И своих людей с собой позовешь?
— Позову. — Честно глядя осовевшими глазами, отвечал он.
— А если, я велю: «Бери оружие и переходи на сторону Унука», что ты скажешь?
— Как переходи? — Вмиг протрезвел дружинник, ошарашено уставившись на корчмарку.
— Что испугался, подумал, что продалась Ку-Баба, за серебряники продалась? Не бойся, я такого никогда не скажу, как бы я не хотела зла Ур-Забабе. Наслушалась я этих заговорщиков ищущих спасения у Унука и Нима, и поняла, что ничего хорошего ждать от них нам тоже не приходится. На людей им плевать, тем более на посадских землеробов. Им бы власть захватить, да свои порядки наводить, чтоб сливки снимать, а мужичок опять гол. Но и терпеть прежнее, тоже нельзя. Да и не устоит Нибиру перед такой силищей. Я поначалу тоже думала, что можно будет договориться с унукцами, да они уже сговорились с лучшими мужами, что если Нибиру откупаются, и признают и принимают власть Загесси, город не будет разграблен.
— Так это же измена!
— Не более, чем та, какую они сделали, подпав под руку Ур-Забабы. Нибиру свободный город. Ты же нибирец, должен это помнить.
— Но я клялся в верности Кишу и Единодержию.
— А что тебе дороже, жизни родных людей или верность клятвам недостойным правителям, ради самовластья погрузивших родную землю в кровавую усобицу?
Видя, что собеседник продолжает так же ошарашено глядеть на нее, Ку-Баба продолжила убеждать:
— Ты же сам сказал, что никто не верит в помощь. На что ты надеешься? Все уже предрешено, и дело только во времени и в том, сколько народу можно спасти. Богачи и вельможи уже сдали город, и только от немногих кишцев, да кой-кого из этих полоумных сторонников единодержца можно ожидать какого-то сопротивления. И многое зависит от того, как поведет себя дружина. Что если я скажу тебе: «Оставьте стены и откройте ворота»?
Наконец, десятник, придя в себя от потрясения, сухо сказал:
— Надеюсь, это я не понял твоей шутки. А иначе….
— Ну что — иначе? Тебе дороже наши люди, или обожравшиеся господа? Ты сам сказал, что мой отец имел внушение на людей. А знаешь, почему? Потому, что он заботился о них — простых людях, о таких, что облюбовали себе места на окраинах города, и которым сейчас некуда деваться от меча Загесси. Уж кому как не тебе, знать об этом. Ты ведь, как и большинство простых вояк, сам из окраин. Кто-то же должен их защитить?
— Аааа. А я-то удивляюсь, отчего никто не торопится вооружать чернь. — Дошло до сознания дружинника, сущность замысла держательницы корчмы за стенами. — Ты права я из простых, да и большинство наших воинов, кто из землепашцев, кто из пастухов. Горожане они все больше в стражи идут, там и харч больше, да и все свои все свое, да и идти куда-то кровь проливать за туманные ценности никому не охота. Ну, а богатеи среди простых вояк и не встречаются, все больше в кингали метят. Да я их понимаю, никто не хочет помирать напрасно. Нам ведь еще и выгоды большой нет от нашей службы, отплатиться бы от долгов. Кто-то ведь с детства что раб — воли не знал; за родительские долги расплачивается, чтоб просто полноценным каламцем стать.
— А ведь, это у него должно быть по праву рождения. Все его предки были саг-ми и он сам
