Три рассказа из архива на Лубянке - Владимир Белецкий-Железняк

После освобождения моему отцу разрешили жить в старинном русском городе Вологде. Здесь он обрел истинных друзей, любимую работу, второй раз женился на любящей его женщине, художнице, тоже из семьи высланных. Он много написал. В последние годы жизни вновь начал широко печататься. Он получил читательское признание, его высоко оценили вологодские писатели и критики. Я всегда буду благодарна тонкому, умному литературоведу, критику и другу отца Василию Оботурову, который осмеливался публиковать его произведения и писать о нем, когда имя ссыльного писателя и сына расстрелянного царского сенатора было во всех запретных списках, что порой приводило к крупным неприятностям.

Бог дал моему отцу долгую жизнь. Он умер, отметив свое восьмидесятилетие. Но так и не дожил до своей реабилитации.

Многое из его литературного наследия еще не опубликовано. Только из архива на Лубянке мне вернули недавно объемистую папку рукописей, изъятых при аресте и пролежавших там более полувека. Белецкий-Железняк известен как исторический писатель, но в этих своих ранних работах он раскрывается совсем с иной стороны…

Брат

Николай Иванович был вечером на «Евгении Онегине». Он был в Большом театре, где золото разводов, лож и ярусов рельефно выделялось своей блестящей чешуей. Публика сидела в напряженном ожидании арии модного тенора. Рядом с Николаем Ивановичем молоденькая блондинка с длинной шеей, которую обрамляли торгсиновские бусы, прошептала своему кавалеру:

— Ты знаешь, Миша, у него такой исключительный голос.

Николай Иванович улыбнулся в седые подстриженные усы и вспомнил, как осенью 1910 года в первый раз, по окончании артиллерийского училища, двадцатидвухлетним подпоручиком он вместе с Надей был в этом же театре, и Надя так же, как и соседка, шептала: «Ты знаешь, Николинька, у него чудный голос!» Тогда исполнять арию Ленского приезжал из Петербурга покойный Леонид Собинов.

Николай Иванович как сейчас видит себя в красивой форме темно-зеленого сукна с серебряным шитьем, как ярко сверкали серебряные погоны с двумя звездочками на плечах, как приятно позванивали кавалерийские шпоры малиновым звоном. Он стоял в антракте около своего кресла (военные в императорских театрах во время антрактов должны были стоять), и ему казалось, что все бинокли и лорнеты дам направлены на него — подпоручика Николая Аргутинского, блестящего офицера гвардейской артиллерии.

Так думала и Надя. Она ревниво следила за женихом, а когда они после театра шли по Тверской, Надя оглядывалась по сторонам, и когда попадались навстречу военные и Николай поднимал руку в белой перчатке к козырьку фуражки, она, радостно улыбаясь, говорила: «Ах, Николинька, как ты красиво отдаешь честь!»

Второй раз «Евгения Онегина» они слушали в Петербурге в Мариинском театре. Тогда был их медовый месяц. Николай был принят в Военно-артиллерийскую академию, и перед ним открывалась блестящая карьера.

Третий раз ему пришлось слушать «Онегина» в Варшаве. Это было в 1915 году, незадолго до оставления города русскими. Он помнит то ощущение злобного бессилия, которое царило среди артиллеристов его бригады. Не было снарядов. Артиллерийские склады пустели. Путиловский завод не мог удовлетворить потребность фронта. Надо было для трех фронтов по 35 000 снарядов на фронт в день, а их было всего 24 000 на всю действующую армию.

Николай Иванович даже теперь, здесь, в театре, хрустнул пальцами. Он вспомнил сейчас, как приезжал к ним в бригаду Верховный Главнокомандующий Великий Князь Николай Николаевич. Высокий генерал, с маленькой, как у стрижа, головой, с седой щетинистой бородкой, собрал около себя офицеров-артиллеристов. Они пришли к Великому Князю усталые, с серыми бессонными лицами.

«Господа, — сказал Великий Князь, — на нас Божественным промыслом ниспослано несчастие… Как мне вчера донес военный министр генерал Сухомлинов, наши сталелитейные заводы не успевают делать снаряды… Верховное Командование запросило французского посла господина Палеолога о помощи. Надеюсь, господа, что вы исполните с честью свой долг перед Богом, Царем и Родиной и будете беречь снаряды. Помните, что на десять немецких «чемоданов» надо отвечать одним метким русским снарядом… Я надеюсь на вас, господа!»

И тогда капитан Рыжев, командир третьей батареи, вышел из толпы офицеров и, смотря усталыми полусумасшедшими глазами на Николая Николаевича, закричал: «Ваше высочество! Разве вы не видите, что кругом измена! Вас окружили изменники-генералы, царя заполонили грязный мужичок Распутин и немцы Фредериксы, Бенкендорфы и Штюрмеры… Солдаты и фронтовики-офицеры истощены постоянным недоеданием… Снарядов нет, патронов нет, винтовок нет… Солдаты-новобранцы ждут, когда убьют товарищей, чтобы подобрать их оружие… Одни сухари и те червивые! Кто виноват в этом? Кто? Мы или вы? Ответьте, Ваше высочество!»

Это был храбрый солдат, капитан Рыжев, и Георгиевский крест за бои в Мазурских лесах украшал его грудь.

Главнокомандующий сердито посмотрел на Рыжева и сказал свите: «Капитан очень устал… Ему нужен отдых! — и, обращаясь к артиллеристам, добавил: — Вы тоже устали, господа… Вашу бригаду я временно отведу в Варшаву… Там вы немного отдохнете… Кстати, туда сейчас приехала русская опера… Может быть, классическая музыка на время даст вам отдохновение… Прощайте, господа!»

На другой день вечером артиллеристы слушали «Евгения Онегина», а еще через день узнали, что капитан Рыжев за нарушение дисциплины арестован и выслан на Турецкий фронт…

— Да, ужасное было время! — сказал вслух Николай Иванович и сконфузился, так как на него зашикала публика:

— Тише, тише!..

Он взглянул на сцену. Модный тенор заканчивал арию Ленского. Николай Иванович, занятый своими мыслями, этого даже не заметил.

Дали свет.

В антракте Николай Иванович вышел в фойе. Он шел, плечистый, седовласый, на его большом носу сверкало пенсне. Он шел походкой прямой — походкой старого солдата, и на зеленом френче в петлицах рубинами горели два ромба, а на груди — орден Красного Знамени.

Он был еще далеко не стар, Николай Иванович. Ему исполнилось сорок семь лет. Это пустяки. Для тех, кто занимается гимнастикой и мало пьет. Правда, за плечами много пережитого, но у кого его нет?

Николай Иванович подошел к буфету, взял стакан чаю и пирожное.

Вот две дамочки, еще довольно молоденькие, посмотрели на Николая Ивановича и томно усмехнулись.

Но профессор Аргутинский — консультант Главного военно-артиллерийского управления — не обратил на них внимания. Николай Иванович пил чай, в его пальцах крошилось пирожное. Он пил чай и вспоминал. Так бывает, вспоминаешь иногда о прошлом, и катушка воспоминаний развертывает разноцветные свои нитки.