Генерал и его женщина - Владимир Романовский

Дронин переоделся в синий халат и присел к стальной дверце, в которую была ввинчена форсунка. Чтобы разобрать, промыть и снова установить форсунку, ему потребовалось не более 15 минут. Он вытер остро пахнущие соляркой руки и достал спички. Пламя загудело ровно и дружелюбно.

Между стеной и угловым ящиком он нащупал холодный бок бутылки с недопитой водкой - свой резерв - и извлек его на свет.

Было шесть сорок, пока все шло по плану. Он не спеша, достал из кармана пакет с остатками колбасы, отвергнутой Буканом, и приступил к завтраку.

Через десять минут он уже шагал к калитке, тихо напевая "броня крепка, а танки наши быстры, а наши люди - хрен ли говорить". Букан поприветствовал его кивком хвоста и полез в будку. Дронин взглянул в строну дома и увидев, как в окне спальни осторожно качнулась занавеска, понял, что его визит не остался незамеченным. Локатор, а не баба, просто станция орудийной наводки, восхищенно подумал он и вышел на дорогу.

Мария Петровна, проводив Дронина глазами, опустила занавеску. Просторная комната была наполнена утренним светом. Солнце горело на золотистом дереве шкафа.

Она покосилась на спящего Григория Ивановича, даже во сне хранившего строгое и озабоченное выражение лица, прислушалась к его ровному и мощному дыханию. Он лежал на спине, вытянув руки по швам, и имел суровый вид, словно и во сне пребывал на службе. Крупная седая голова, прямой нос, резко очерченые губы, тяжелый подбородок, он и без форменной фуражки выглядел как воин.

Она старалась смотреть на него не слишком пристально, чтобы не разбудить. Несмотря на двенадцатилетнюю разницу в возрасте и грозную должность, он всегда казался ей мальчишкой, нуждающимся в защите. Она ещё раз взглянула на него и вышла в коридор.

Они познакомились, когда ей было девятнадцать лет, в Доме офицеров на праздничном вечере. От него исходила молчаливая ласковая мощь и фундаментальная надежность. Спустя полгода, когда его переводили к новому месту службы в Германию, она уехала с ним, навсегда оставив третий курс биологического факультета. Глядя на её тонкую фигурку, трудно было представить, что именно она ведет их семейный корабль, ловко обходя опасные места и умело используя попутный ветер. На этом корабле Григорий Иванович был лишь матросом. Она быстро поняла, что выдающихся способностей он не имел. Просто дисциплинированный, хороший человек, имеющий особенность быть преданным. Преданным все равно кому - начальству, делу, да и ей самой. Последнее ей было особенно приятно: не у каждой был такой верный муж. Она чувствовала, что он нуждался в её житейских советах, хотя бы для того, чтобы не обманываться в людях, которых, как она сама не без основания считала, она видела насквозь. Она никогда не жаловалась на жизнь, не злословила, выручала всех, чем могла, имела массу приятельниц и знакомых, но близких подруг у неё никогда не было.

Григорий Иванович первым приходил на работу, а уходил одним из последних и был настолько поглощен службой, что если бы ночью внезапно увидел падающую звезду, то в голове его вместо загаданного желания скорее всего мелькнуло бы что-нибудь из воинского устава, какое-нибудь выражение типа "приказ начальника - закон для подчиненных". Сослуживцы считали, что ему везло. В сорок лет он поступил в академию генерального штаба и после её окончания, влившись в ряды номенклатурной элиты, начал уверенно подниматься по служебному эскалатору.

Книг он читал мало, а с годами из-за обилия служебных бумаг, часто совершенно бестолковых, заболел хроническим отвращением к печатному слову. Тогда Мария Петровна приохотила его к художественным альбомам, там не надо было читать, все было красочно и просто, и он незаметно так пристрастился к живописи, что стал посещать картинные галереи, а в служебном кабинете, рядом с портретами руководителей страны у него всегда висело изображение знаменитых "Трех богатырей" , на которых он любил смотреть в минуты отдыха. Во-первых, это были воины, а не старые развалины, а во вторых, они напоминали этикетку его любимого"Русского бальзама", напитка одновременно и жгучего, и мягкого.

Мария Петровна всячески способствовала его дружбе с однокашниками по академии, представляя квартиру под дружеские попойки. При этом она и сама нередко принимала участие в компании, пила наравне с мужиками, с той лишь разницей, что почти совершенно не пьянела. Она знала их жен и детей, их достоинства, слабости, родственные связи, дни рождений ниболее-на её безощибочный взгляд-перспективных из них. К праздникам она собственной рукой красивым почерком готовила не меньше тридцати поздравительных открыток, приносила ему подписать и потом сама их рассылала. Для неё не существовало ни государственных, ни семейных тайн.

Несколько лет они прослужили за границей, и постепенно их семейное хозяйство наполнилось мебелью, коврами, сервизами и столовым серебром. Мария Петровна больше не работала, забот и без того хватало. Может быть от того, что у них была только дочь и не было сына, в её чувстве к Григорию Ивановичу подсознательно присутствовало что-то материнское. Из его подчиненных она любила людей скромных, преданных, веселых и физически крепких. Таких она называла просто - хороший человек. Когда Григорий Иванович командовал военным округом, вся окружная интеллигенция - медики, военторговцы, строители и разведчики были как на подбор крепкие, улыбчивые ребята. Незаметно выросла дочь, которую она выдала за сына крупного военного начальника, и теперь их зять тоже был на генеральской должности.

По совету Марии Петровны Барабанов постепеннно окружил себя учеными, и все решения и документы, выходящие с его подписью, стали выглядеть солидно и убедительно. Благодаря его малоразговорчивости и умению подолгу без раздражения слушать ученых, а иногда даже и соглашаться с ними, в их среде стал циркулировать слух, что наконец-то среди полководцев, появился трезво мыслящий и склонный к науке человек. Пользуясь своим внушительным, а иногда и просто свирепым видом, он выбивал через военно-промышленную комиссию нешуточные средства для их фантазий. Постепенно о нем сложилась легенда как о современном руководителе, владеющем научным подходом к анализу военно-политической обстановки. При очередной смене руководства его вынесло на самый верх, в заместители министра обороны. Он стал часто бывать в "горячих точках", получал ордена и наверху ему уже начали намекать о высшей награде страны, как вдруг все круто изменилось. В одно мгновенье вероятные противники стали превращаться в друзей, а братья по оружию из Варшавского договора перешли в категорию "бывших".

Все начало рассыпаться, причем быстро, буквально на глазах. Мысли не успевали за событиями. Ему иногда казалось, что в голове у него теперь не два, как у всех людей, а четыре полушария: приходилось думать одно, говорить другое, делать третье, а наблюдать четвертое. Это походило на какое - то затяжное помешательство, он начал уже подумывать об отставке, но потом вдруг привык и даже вроде бы, как решила про себя Мария Петровна, успокоился. Последнее время он часто приходил усталым, почти опустошенным, но, выпив своего любимого "Русского бальзама", быстро отходил, оживлялся и, сидя на кухне, подробно докладывал своему "маршалу Маше" новости военно-политической обстановки.

Он никогда не был весельчаком, но теперь становился все мрачнее и молчаливее. Она чувствовала, как он отдалялся, терял её притяжение, как отходил от простых, доступных ей, обычных понятий и постепенно погружался в какой-то непривычный мир или новое состояние. От него исходила какая-то постоянная внутренняя тревога. Откуда взялось это состояние, она пока не понимала, но со временем надеялась разобраться, и не такие ребусы разгадывала.

...Вчера Григорий Иванович снова озадачил её. Он вернулся неожиданно, ночью, когда она уже спала. Она открыла дверь, а он, не говоря ни слова, прямо на пороге подхватил её на руки и, жадно поцеловав, понес в спальню. У них была такая ночь, какую она уже давно не помнила. Задерганный государственными заботами и служебными неприятностями, Барабанов давно уже не отличался пылкостью. Это был словно не её Гриша, а кто-то другой , точно такой же, но только более нежный и сильный.

- Маша! Товарищ маршал! Ты где? - Григорий Иванович появился в дверях кухни. В спортивном костюме с полотенцем на шее, высокий, массивный с крупной седой головой и строгим взглядом он напоминал тренера-тяжелоатлета, наставника спортивной молодежи.

- Здесь, милый.

- Какие буду4т указания? - он шумно втянул носом воздух и кивнул в сторону стола.

- Я даже не знаю твоих планов. . .

- Буду дома. Весь день. Если не надоем.

- Да? Просто не верится. Время чудес. Ночью мне приснился необыкновенный сон, будто меня посетил бог любви. Или по крайней мере его заместитель. Я даже чуть было не стала сопротивляться. А указания такие. Я иду в погребок, а ты пока в ванную. Устроим праздник.