Подлинные записки Алексея Ивановича Ермакова - А. Ермаков

Неподалеку от квартиры был овраг, а через него мост – по бокам балясник. И вот любимым занятием было ходить по баляснику, рискуя сорваться и упасть в овраг. Один раз кто-то из знакомых отца увидал наши проделки, сообщил ему. Здорово же попало нам за это!

Невдалеке был пруд, часто ходили туда ловить раков. Один раз брат Вася сорвался с моста и юркнул в пруд, а я, вместо того чтобы помочь ему, испугался и бросился бежать домой. Хорошо, что кто-то из проходивших по мосту увидал и вытащил его (он уже захлебнулся водой), откачал и принес на плече домой.

Любили кататься на коньках: делали скамейки, обмазывали теплым коровьим калом, поливали водой, замораживали. Катались с гор по несколько человек сразу.

Отвели меня учиться в приходское трехклассное училище. Поступил в первый класс, учился хорошо, перешел во второй класс, проучился полгода и за хорошие успехи был переведен в третий класс, который окончил с похвальным листом. Поместили меня в уездное трехклассное училище, которое тоже окончил с похвальным листом, имея 12 лет отроду.

Семья у отца все прибывала, ребята родились через каждые полтора года.

Имел хороший голос – альт, пел на клиросе в духовном хоре, немного зарабатывал, получая по разворотке за свадьбы и отпевания.

В городе открылась прогимназия. Отец, не имея возможности учить нас двоих, учились оба хорошо, предложил кинуть жребий: кому учиться, кому служить. Служить жребий выпал мне. Отец написал письмо в Москву своему дальнему родственнику, не возьмет ли меня в услужение. Тот имел небольшую ручную фабричку и торговлю. Ответ получен был благоприятный, и участь моя была решена, несмотря на то, что мне очень не хотелось. Ночью я плакал, молился, чтобы миновала меня чаша сия. Детство мое кончилось.

Хочу еще продлить счастливые воспоминания.

Краснослободск. Вид на Смоленскую церковь с Татарской улицы. 1910-е

Тихомиров, наш квартирный хозяин, мясник по профессии, скупал баранов, откармливал их в лугах и лесах, и мы с его ребятишками стерегли их. Весело было: пекли картошку, играли на свирели. Часто ходили в садки мужского монастыря к Спасу. Монахи были приятели отца, угощали ягодами, фруктами, чаем, сливками. Особенно усердствовал садовник и закупщик отец Сергей, архимандрит. Старичок, любитель голубей, посылал нас на голубятню выбирать, какие нравятся нам голуби. Наловили целую корзину – оделял монастырским печеньем и, благословив, отправлял домой на монастырской лошади. Здесь я впервые увидал павлина. Мне сказали, что это райская птица. Красота их меня поразила, да и вся обстановка монастыря – такая чистота, тишина, смирение, ласковость, изобилие цветов, – действительно, точно рай.

Краснослободский Спасо-Преображенский мужской монастырь. 1910-е

Не забуду еще игуменью Фатинью, настоятельницу женского монастыря. На Масленицу присылала за нами тройку лошадей в обшивных санях, покрытых бархатным ковром. Катились по городу на гулянья, ехали к ней пить чай. И чего только не было за столом: разные сорта варенья, сдоба, печенья, конфеты! И это все благодаря тому, что была она приятельницей отца, без его совета не делала ни одного дела.

Вспоминаю кулачные бои, каковые происходили на Масленицу. Дрались с одной стороны мещане и купцы, с другой – крестьяне. Начинали мы, мальчишки, часов в двенадцать дня, а затем, часов с двух, бои разгорались – вступали семинаристы и мужики. Один из боев врезался мне в память. Наблюдал я его с чердака, из слухового окна. Купцы наняли известных бойцов из села Горяша – братьев Лютовых: семь братьев и старик-отец. Пришли они в город с утра и угощались в трактире, поставили им полведра водки. Мужики об этом узнали и собрались в громадном количестве. Бои начали по обыкновению мальчишки, затем вступили большие. Мещан погнали через Мокшу. Услыхав, что у мужиков такая сила, купцы, катавшиеся на гулянии, сбросили с себя лисьи шубы, и, несмотря на протесты жен, подъехали к месту боя. Тут были известные силачи Шарашкины, Каверины. Мещан гнали по назвозу по направлению к уездному училищу. Лютовым сообщили, и вот они трусцой прибежали и выстроились у колодца против уездного училища. Старик скомандовал, чтобы сыновья стояли в линию, ни шагу вперед, ни назад. Бой все приближался. Шарашкиных и Кавериных свалили. Старичишка-пономарь с криком, что никогда этого не бывало, чтобы Каверины не остановили, бросился в бой, но его, как пушинку, перебросили через Лютовых. Докатились и до них, но сшибить их было трудно, навалили они впереди себя целую груду тел. Старика кто-то ударил по лицу гирей, кровь из него хлынула, но он стоял и клал впереди себя тела. Так и не смогли мужики дальше продвинуться. Так бой и закончился.

Вспоминаю встречу архиерея. Ехал он из губернского города Пензы (расстояние до Краснослободска 200 верст) со свитой: певчие, протодьякон и иподьяконы, несколько троек и карета владыки впереди. Становой со стражниками объезжал епархию, ждали – готовились – чистились, наш хор должен был петь на левом клиросе. На колокольне собора сидел звонарь и зорко смотрел, чтоб при приближении к городу ударить во вся3, а также на других церквях тоже дежурили звонари. Ждали уже несколько дней, но владыка где-то задержался. Вдруг вечером часа в 4 раздался удар в колокол в соборе, подхватили и другие церкви, и пошел трезвон. Народ весь бросился к собору на встречу. Кучер протопопа ехал на Мокшу за водой, протопоп-старик бежал по улице, запыхался, догнал кучера, вскочил на водовозку, понесся вскачь, держась за бочку, камилавка от ветра слетела, волосы длинные развеваются, кричит: «Наддай! Наддай!» Кучер все время стегает лошадь вожжами. Прибежали к собору, духовенство уже облачилось в ризы, дьякон махает кадилом. Оказалось, что приехали только свита и певчие, человек шестьдесят, Владыка же остался ночевать у Пем <…> верстах в 20-и от города – прибудет завтра. Смеялись над протопопом – он охрип от крика, погоняя водовозку. Это был наш законоучитель Петр Афанасьевич Покровский, хороший старик, над которым мы зло проказничали, настригая ему волосы в чернильницу: ставя отметки делал кляксы, ругался страшно, стыдил, усовещивал.

На другой день часов в 9 утра опять зазвонили во вся во всех церквях. Народ бросился отовсюду к собору. Владыка прибыл в карете. Впереди на тройке становой стоя, стражники верхом на лошадях, на паперти все городское духовенство в облачении. Вышел из кареты высокий благообразный старик в шелковой голубой рясе. Под руки повели его иподьяконы. Протодьякон с кадилом, громадного роста, ворчит молитвы. Поставили его на высокий помост, устроенный среди храма, началось облачение. Певчие одеты в малиновые кафтаны. Наш хор на левом клиросе. Мне хорошо видно. Как грянул хор «Ис полла эти Деспота», у меня душа ушла в пятки. Вся церемония архиерейского богослужения произвела на меня громадное впечатление. Когда вышли три исполатчика4 в стихарях и запели «Святый Боже», я был на седьмом небе. Если сравнить пение нашего и архиерейского хора, мы были ничтожеством. Обедня прошла у меня, как в огне. Много после видел архиерейских богослужений в Москве, но такого впечатления на меня не производили.

У Спаса в лесу лазил на высокие сосны за вороньими яйцами. На верхушке ветер качает, как на качелях. Жутко, но весело! Один раз мальчишки украли сапоги, пока я лазил на гнезда, домой пришел босиком. Мать журила сильно, хотя сапоги на другой день нашлись – принесли родители того мальчика, который их стащил. Я был большой любитель гусей содержать, гусынь – на яйца. Следить за выводком – это уж я никого не подпущу. Один раз поехал к товарищу – он жил у нас на хлебах, верст за семь от города – на Пасху в гости на неделю, а у меня гусенята выводились. День прожил, а ночью такой поднял плач, что отец мальчика принужден был привезти меня обратно. Счастливое детство! Дожил до семидесятилетнего возраста, а как будто это было вчера.

Наконец и наступил роковой день моего отъезда в Москву. Это было осенью 1878 года. Слез при прощании с матушкой, братьями и сестрами пролитых было без конца. Вынесли меня в повозку, без памяти плакал я на протяжении 180 верст до Ломова, так что у отца была мысль: если не успокоюсь до железной дороги (оставалось 20 верст), то вернуться обратно, но я, видимо, уже выплакал все слезы, затих. Отец порадовал меня, что заедем к дедушке с бабушкой погостить. Это развеселило меня. Видно, воля Божия, что не суждено мне жить в родном гнездышке. У дедушки прожили с неделю. Волчка уже не было, утащили волки. Обегал я все знакомые овражки, где когда-то резвился. Побывали у всех родственников, все жалели меня, мало слов!